Византийские государственные праздники

The Byzantine calendar, also called the Roman calendar,[note 1] the Creation Era of Constantinople or the Era of the World (Ancient Greek: Ἔτη Γενέσεως Κόσμου κατὰ Ῥωμαίους,[1] also Ἔτος Κτίσεως Κόσμου or Ἔτος Κόσμου, abbreviated as ε.Κ.; literal translation of Ancient Greek Roman year since the creation of the universe), was the calendar used by the Eastern Orthodox Church from c. 691 to 1728 in the Ecumenical Patriarchate.[2][note 2] It was also the official calendar of the Byzantine Empire from 988 to 1453 and of Kievan Rus’ and Russia from c. 988 to 1700.[note 3] This calendar was used also in other areas of the Byzantine commonwealth such as in Serbia, where it is found in old Serbian legal documents such as Dušan’s Code, thus being referred to as the Serbian Calendar as well. Since Byzantine is a historiographical term, the original name uses the adjective «Roman» as it was what the Eastern Roman Empire continued calling itself.[note 4]

The calendar was based on the Julian calendar, except that the year started on 1 September and the year number used an Anno Mundi epoch derived from the Septuagint version of the Bible. It placed the date of creation at 5509 years before the incarnation of Jesus, and was characterized by a certain tendency that had already been a tradition among Jews and early Christians to number the years from the calculated foundation of the world (Latin: Annus Mundi or Ab Origine Mundi— «AM»).[note 5] Its Year One, marking the supposed date of creation, was September 1, 5509 BC, to August 31, 5508 BC. This would make the current year (AD 2023) 7531 (7531 before September 1; and 7532 after September 1).

History[edit]

Creation of Adam and Eve (Russian icon, 18th c.)

The first appearance of the term is in the treatise of a monk and priest, Georgios (AD 638–39), who mentions all the main variants of the «World Era» in his work.[4][5] Georgios argues that the main advantage of the World era is the common starting point of the astronomical lunar and solar cycles, and of the cycle of indictions, the usual dating system in Byzantium since the 6th century. He also regarded it as the most convenient for the Easter computus. Complex calculations of the 19-year lunar and 28-year solar cycles within this world era allowed scholars to discover the cosmic significance of certain historical dates, such as the birth or the crucifixion of Jesus.[6]

This date underwent minor revisions before being finalized in the mid-7th century, although its precursors were developed c. AD 412. By the second half of the 7th century, the Creation Era was known in Western Europe, at least in Great Britain.[5][note 6] By the late 10th century (around AD 988), when the era appears in use on official government records, a unified system was widely recognized across the Eastern Roman world.

The era was ultimately calculated as starting on September 1, and Jesus was thought to have been born in the year 5509 since the creation of the world.[7][note 7] Historical time was thus calculated from the creation, and not from Christ’s birth as it was in the west after the Anno Domini system adopted between the 6th and 9th centuries. The eastern Church avoided the use of the Anno Domini system of Dionysius Exiguus, since the date of Christ’s birth was debated in Constantinople as late as the 14th century.

The Byzantine calendar was identical to the Julian calendar except that:

  • the names of the months were transcribed from Latin into Greek;
  • the first day of the year was September 1,[note 8] so that both the ecclesiastical and civil calendar years ran from 1 September to 31 August, (see Indiction), which to the present day is the Eastern Orthodox church year;
  • dates were seldom, if ever, reckoned according to the kalends (καλανδαί, kalandaí), nones (νωναί, nōnaí), and ides (εἰδοί, eidoí) of the months in the Roman manner, but simply numbered from the beginning of the month in the Greek,[9] Syrian,[10] and Egyptian manner,[note 9][note 10] and,
  • its era was based on the year of creation, reckoned September 1, 5509 BC, to August 31, 5508 BC, rather than the foundation of Rome; years were also reckoned by their place in the indiction and not by the years’ consuls.

The leap day of the Byzantine calendar was obtained in an identical manner to the bissextile day of the original Roman version of the Julian calendar, by doubling the sixth day before the calends of March, i.e., by doubling 24 February.

The Byzantine World Era was gradually replaced in the Eastern Orthodox Church by the Christian Era (Anno Domini), which was utilized initially by Patriarch Theophanes I Karykes in 1597, afterwards by Patriarch Cyril Lucaris in 1626, and then formally established by the Church in 1728.[2][note 2] Meanwhile, as Russia received Orthodox Christianity from Byzantium, she inherited the Orthodox calendar based on the Byzantine Era (translated into Slavonic). After the collapse of the Byzantine Empire in 1453, the era continued to be used by Russia, which witnessed millennialist movements in Moscow in AD 1492 (7000 AM).[note 11] It was only in AD 1700 that the Byzantine calendar in Russia was changed to the Julian calendar by Peter the Great.[14] It still forms the basis of traditional Orthodox calendars up to today. September AD 2000 began the year 7509 AM.[note 12]

The age of the world[edit]

God as architect of the world (frontispiece of Bible moralisée, c. 1220–1230)

The earliest extant Christian writings on the age of the world according to the biblical chronology are by Theophilus (AD 115–181) in his apologetic work To Autolycus,[15] and by Julius Africanus (AD 200–245) in his Five Books of Chronology.[16] Both of these early Christian writers, following the Septuagint version of the Old Testament, determined the age of the world to have been about 5,530 years at the birth of Christ.[17]

Ben Zion Wacholder points out that the writings of the Church Fathers on this subject are of vital significance (even though he disagrees with their chronological system based on the authenticity of the Septuagint, as compared to that of the Masoretic Text), in that through the Christian chronographers a window to the earlier Hellenistic biblical chronographers[note 13] is preserved:

An immense intellectual effort was expended during the Hellenistic period by both Jews and pagans to date creation, the flood, exodus, building of the Temple… In the course of their studies, men such as Tatian of Antioch (flourished in 180), Clement of Alexandria (died before 215), Hippolytus of Rome (died in 235), Julius Africanus of Jerusalem (died after 240), Eusebius of Caesarea in Palestine (260–340), and Pseudo-Justin frequently quoted their predecessors, the Graeco-Jewish biblical chronographers of the Hellenistic period, thereby allowing discernment of more distant scholarship.[18]

The Hellenistic Jewish writer Demetrius the Chronographer (flourishing 221–204 BC) wrote On the Kings of Judea which dealt with biblical exegesis, mainly chronology; he computed the date of the flood and the birth of Abraham exactly as in the Septuagint,[note 14] and first established the Annus Adami (Era of Adam), the antecedent of the Hebrew World Era, and of the Alexandrian and Byzantine Creation Eras.

Alexandrian Era[edit]

The Alexandrian Era (Greek: Κόσμου ἔτη κατ’ Ἀλεξανδρεῖς, Kósmou étē kat’Alexandreîs) developed in AD 412, was the precursor to the Byzantine Era. After the initial attempts by Hippolytus, Clement of Alexandria and others,[note 15] the Alexandrian computation of the date of creation was worked out to be 25 March 5493 BC.[20]

The Alexandrine monk Panodorus reckoned 5904 years from Adam to the year AD 412. His years began with August 29, corresponding to the First of Thoth, the Egyptian new year.[21] Annianos of Alexandria however, preferred the Annunciation style[clarification needed] as New Year’s Day, 25 March, and shifted the Panodorus era by about six months, to begin on 25 March. This created the Alexandrian Era, whose first day was the first day of the proleptic[note 16] Alexandrian civil year in progress, 29 August 5493 BC, with the ecclesiastical year beginning on 25 March 5493 BC.

This system presents in a masterly sort of way the mystical coincidence of the three main dates of the world’s history: the beginning of Creation, the incarnation, and the Resurrection of Jesus Christ. All these events happened, according to the Alexandrian chronology, on 25 March; furthermore, the first two events were separated by the period of exactly 5500 years; the first and the third one occurred on Sunday — the sacred day of the beginning of the Creation and its renovation through Christ.[5]

Dionysius of Alexandria had earlier emphatically quoted mystical justifications for the choice of March 25 as the start of the year:

March 25 was considered to be the anniversary of Creation itself. It was the first day of the year in the medieval Julian calendar and the nominal vernal equinox (it had been the actual equinox at the time when the Julian calendar was originally designed). Considering that Christ was conceived at that date turned March 25 into the Feast of the Annunciation which had to be followed, nine months later, by the celebration of the birth of Christ, Christmas, on December 25.

The Alexandrian Era of March 25, 5493 BC was adopted by church fathers such as Maximus the Confessor and Theophanes the Confessor, as well as chroniclers such as George Syncellus. Its striking mysticism made it popular in Byzantium, especially in monastic circles. However this masterpiece of Christian symbolism had two serious weak points: historical inaccuracy surrounding the date of the resurrection of Jesus as determined by its Easter computus,[note 17] and its contradiction to the chronology of the Gospel of St John regarding the date of the crucifixion of Jesus on Friday after the Passover.[5]

Chronicon Paschale, Venetian edition of 1729

Chronicon Paschale[edit]

A new variant of the World Era was suggested in the Chronicon Paschale, a valuable Byzantine universal chronicle of the world, composed about the year 630 AD by some representative of the Antiochian scholarly tradition.[5] It had for its basis a chronological list of events extending from the creation of Adam to the year AD 627. The chronology of the writer is based on the figures of the Bible and begins with 21 March, 5507.

For its influence on Greek Christian chronology, and also because of its wide scope, the Chronicon Paschale takes its place beside Eusebius, and the chronicle of the monk Georgius Syncellus[22] which was so important in the Middle Ages; but in respect of form it is inferior to these works.[23]

By the late 10th century, the Byzantine Era, which had become fixed at September 1 5509 BC since at least the mid-7th century (differing by 16 years from the Alexandrian date, and 2 years from the Chronicon Paschale), had become the widely accepted calendar of choice par excellence for Chalcedonian Orthodoxy.

Accounts in Church Fathers[edit]

John Chrysostom says in his Homily «On the Cross and the Thief«, that Christ «opened for us today Paradise, which had remained closed for some 5000 years.»[24]

Isaac the Syrian writes in a Homily that before Christ «for five thousand years five hundred and some years God left Adam (i.e. man) to labor on the earth.»[25]

Augustine of Hippo writes in the City of God (written AD 413–426):

«Let us omit the conjectures of men who know not what they say when they speak of the nature and origin of the human race…They are deceived by those highly mendacious documents which profess to give the history of many thousands of years, though reckoning by the sacred writings we find that not 6,000 years have passed. (City of God 12:10).»[17]

Augustine goes on to say that the ancient Greek chronology «does not exceed the true account of the duration of the world as it is given in our documents (i.e. the Scriptures), which are truly sacred.»

Hippolytus of Rome (c. 170–235) maintained on Scriptural grounds that Jesus’s birth took place in 5500 AM, and held that the birth of Christ took place on a passover day, deducing that its month-date was 25 March[26] (see Alexandrian Era). He gave the following intervals:

«…from Adam to the flood 2242 years, thence to Abraham 1141 years, thence to the Exodus 430 years, thence to the passover of Joshua 41 years, thence to the passover of Hezekiah 864 years, thence to the passover of Josiah 114 years, thence to the passover of Ezra 107 years, and thence to the birth of Christ 563 years.»[26]

In his Commentary on Daniel, one of his earlier writings, he proceeds to set out additional reasons for accepting the date of 5500 AM:

«First he quotes Exod. xxv. 10f. and pointing out that the length, breadth and height of the ark of the covenant amount in all to 5½ cubits, says that these symbolize the 5,500 years from Adam at the end of which the Saviour was born. He then quotes from Jn. xix. 14 ‘ it was about the sixth hour ‘ and, understanding by that 5½ hours, takes each hour to correspond to a thousand years of the world’s life…»[26]

Around AD 202 Hippolytus held that Jesus was born in the 42nd year of the reign of Augustus and that he was born in 5500AM.[note 18] In his Commentary on Daniel he did not need to establish the precise year of Jesus’s birth; he is not concerned about the day of the week, the month-date, or even the year; it was sufficient for his purpose to show that Christ was born in the days of Augustus in 5500 AM.

[edit]

From Justinian’s decree in AD 537 that all dates must include the Indiction, the unification of the theological date of creation (as yet unfinalized) with the administrative system of Indiction cycles became commonly referred to amongst Byzantine authors, to whom the indiction was the standard measurement of time.

In official documents[edit]

In the year AD 691, we find the Creation Era in the Acts of the Quinisext Council:

… as of the fifteenth day of the month of January last past, in the last fourth Indiction, in the year six thousand one hundred and ninety«[28]

We find the era also in the dating of the so-called Letter of three Patriarchs to the emperor Theophilos (April, indiction 14, 6344 = AD 836).

By the 10th century the Byzantine Era is found in the Novellas of AD 947, 962, 964, and most surely of the year AD 988, all dated in this way, as well as the Act of Patriarch Nicholaos II Chrysobergos in AD 987.[5]

John Skylitzes’ (c. 1081–1118) major work is the Synopsis of Histories, which covers the reigns of the Byzantine emperors from the death of Nicephorus I in 811 to the deposition of Michael IV in 1057; it continues the chronicle of Theophanes the Confessor. Quoting from him as an example of the common Byzantine dating method, he refers to emperor Basil, writing that:

In the year 6508 [1000], in the thirteenth indiction, the emperor sent a great force against the Bulgarian fortified positions (kastra) on the far side of the Balkan (Haimos) mountains,…»[7]

Niketas Choniates (c. 1155–1215), sometimes called Acominatus, was a Byzantine Greek historian. His chief work is his History, in twenty-one books, of the period from 1118 to 1207. Again, an example of the dating method can be seen as he refers to the fall of Constantinople to the fourth crusade as follows:

The queen of cities fell to the Latins on the twelfth day of the month of April of the seventh indiction in the year 6712 [1204].»[29]

The historian Doukas, writing c. AD 1460, makes a detailed account for the Creation Era. Although unrefined in style, the history of Doukas is both judicious and trustworthy, and it is the most valuable source for the closing years of the Byzantine empire.

From Adam, the first man created by God, to Noah, at whose time the flood took place, there were ten generations. The first, which was from God, was that of Adam. The second, after 230 years, was that of Seth begotten of Adam. The third, 205 years after Seth, was that of Enos begotten of Seth. The fourth, 190 years after Enos, was that of Kainan begotten of Enos. The fifth, 170 years after Kainan, was that of Mahaleel begotten of Kainan. The sixth, 165 years after Mahaleel, was that of Jared begotten of Mahaleel. The seventh, 162 years after Jared, was that of Enoch begotten of Jared. The eighth, 165 years after Enoch, was that of Methuselah begotten of Enoch. The ninth, 167 years after Methuselah, was that of Lamech begotten of Methuselah. The tenth, 188 years after Lamech, was that of Noah. Noah was 600 years old when the flood of water came upon the earth. Thus 2242 years may be counted from Adam to the flood.

There are also ten generations from the flood to Abraham numbering 1121 years. Abraham was seventy-five years old when he moved to the land of Canaan from Mesopotamia, and having resided there twenty-five years he begat Isaac. Isaac begat two sons, Esau and Jacob. When Jacob was 130 years old he went to Egypt with his twelve sons and grandchildren, seventy-five in number. And Abraham with his offspring dwelt in the land of Canaan 433 years, and having multiplied they numbered twelve tribes; a multitude of 600,000 were reckoned from the twelve sons of Jacob whose names are as follows: Ruben, Symeon, Levi, Judah, Issachar, Zebulun, Naphtali, Gad, Asher, Dan, Joseph, and Benjamin.

The descendants of Levi were Moses and Aaron; the latter was the first of the priesthood while Moses was appointed to govern. In the eightieth year of his life, he walked through the Red Sea and led his people out of Egypt. This Moses flourished in the time of Inachos [son of Oceanus and King of Argos] who was the first [Greek] king to reign. Thus the Jews are more ancient than the Greeks.

Remaining in the wilderness forty years they were governed for twenty-five years by Joshua, son of Nun, and by the Judges for 454 years to the reign of Saul, the first king installed by them. During the first year of his reign, the great David was born. Thus from Abraham to David fourteen generations are numbered for a total of 1024 years. From David to the deportation to Babylon [586 BC] there are fourteen generations totaling 609 years. From the Babylonian Captivity to Christ there are fourteen generations totaling 504 years.

By the sequence of Numbers we calculate the number of 5,500 years from the time of the first Adam to Christ.[30]

Byzantine mindset[edit]

Literal creation days[edit]

Even the most mystical Fathers such as St. Isaac the Syrian accepted without question the common understanding of the Church that the world was created «more or less» in 5,500 BC. As Fr. Seraphim Rose points out:

«The Holy Fathers (probably unanimously) certainly have no doubt that the chronology of the Old Testament, from Adam onwards, is to be accepted «literally.» They did not have the fundamentalist’s over-concern for chronological precision, but even the most mystical Fathers (St. Isaac the Syrian, St. Gregory Palamas, etc.) were quite certain that Adam lived literally some 900 years, that there were some 5,500 years («more or less») between the creation and the Birth of Christ.»[31]

For early Christians, the creation of the world was neither a matter of dogma nor a cosmological problem. As part of a history centered on Man, it was a divine act whose reality was beyond any doubt.[32][note 7]

Hours of the liturgical day[edit]

In the Byzantine period, the day was divided into two 12-hour cycles fixed by the rising and setting of the sun.

«Following Roman custom, the Byzantines began their calendrical day (nychthemeron) at midnight with the first hour of day (hemera) coming at dawn. The third hour marked midmorning, the sixth hour noon, and the ninth hour midafternoon. Evening (hespera) began at the 11th hour, and with sunset came the first hour of night (apodeipnon). The interval between sunset and sunrise (nyx) was similarly divided into 12 hours as well as the traditional «watches» (vigiliae) of Roman times.»[33]

Days of the liturgical week[edit]

Marcus Rautman points out that the seven-day week was known throughout the ancient world. The Roman Calendar had assigned one of the planetary deities to each day of the week. The Byzantines naturally avoided using these Latin names with their pagan echoes. They began their week with the «Lord’s Day» (Kyriake), followed by an orderly succession of numbered days: Deutera («2nd»), Trite («3rd»), Tetarte («4th»), and Pempte («5th»), a day of «preparation» (Paraskeve), and finally Sabatton.[34]

Each day was devoted to remembering one event of the life of Christ or the Theotokos or several martyrs or saints, whose observed feast days gradually eclipsed traditional festivals. Kyriake was seen as the day of resurrection of Christ and as both the first and eighth day of the week, in the same way that Christ was the alpha and omega of the cosmos, existing both before and after time. The second day of the week recognized angels, «the secondary luminaries as the first reflections of the primal outpouring of light», just as the sun and the moon had been observed during the Roman week. John the Baptist, the forerunner (Prodromos) of Christ, was honored on the third day. Both the second and third days were viewed as occasions for penitence. The fourth and sixth days were dedicated to the Cross. The fourth day to the Theotokos and her mourning of the loss of her son and the sixth day (the Paraskeue) as the day of the Crucifixion of the Lord, with holy songs sung and fasting in remembrance of these events. St. Nicholas was honored on the fifth day of the week, while the Sabatton day was set aside for the saints and all the deceased faithful. This order is still in use in the Orthodox Church and the Eastern Catholic Churches.[35]

A special arrangement of the way in which the hymns were sung was set for each day of the eight-week cycle, the «Octoechos (liturgy)». This cycle begins on the first Sunday after Easter («Thomas-Sunday») and contains the texts whose content represents the meaning of the days of the week. The hymns sung on these eight weeks were performed with the use of eight different modes also called Octoechoi.[36]

Historical perspective and cognitive framework[edit]

  • According to the Orthodox Study Bible:
Regarding questions about the scientific accuracy of the Genesis account of creation, and about various viewpoints concerning evolution, the Eastern Orthodox Church has not dogmatized any particular view. What is dogmatically proclaimed is that the One Triune God created everything that exists, and that man was created in a unique way and is alone made in the image and likeness of God (Gn 1:26,27).[37]
The opening words of the Nicene Creed, the central doctrinal statement of Christianity, affirms that the One True God is the source of everything that exists, both physical and spiritual, both animate and inanimate: «We believe in one God, the Father Almighty, Maker of Heaven and Earth, and of all things visible and invisible.» In addition, our regeneration in Christ and the resurrection of the dead are both often called the «New Creation» (2 Cor 5:17; Rev 21:1).[38]
  • According to Fr. Stanley Harakas, the Bible’s description of creation is not a «scientific account». It is not read for scientific knowledge but for spiritual truth and divine revelation. The physical-scientific side of the origins of mankind, though important, is really quite secondary in significance to the Church’s message. The central image of Adam as God’s image and likeness, who also represents fallen and sinful humanity, and the new Adam, Jesus Christ, who is the «beginning», the first-born of the dead (Colossians 1:18) and the «first-fruits» of those who were dead, and are now alive (1 Corinthians 15:20–23), is what is really important.[39]
  • Protopresbyter Dr. Doru Costache affirms in «The Orthodox Doctrine of Creation in the Age of Science» (2019), that Orthodox Christianity has never issued a dogma of creation that establishes in normative terms its relevant convictions, even though it does possess a strong sense of the cosmos, developing a theology of the world. While not specifically discussing the chronology of the Byzantine Calendar as such, he explains that the Orthodox doctrine of creation is largely compatible with the contemporary scientific representation of reality, also suggesting that the Christian doctrine of creation should preserve its capacity to be redrafted when the cultural environment changes. He states that modern creationism has originated in milieus that are foreign to the Orthodox worldview, and there is no record of a wholesale rejection of culture in the patristic tradition. Rather, from the outset of its historical emergence, Orthodox theology has traditionally interacted with the available sciences and the cultural frameworks of the past. The ongoing contextualization, particularly in relation to scientific culture, remained the norm for most of the Byzantine era, which was a time of prodigious research, cultural cross pollination, and innovation. In contrast with contemporary creationism, which construes a recently made world, molded exclusively by God out of an inert matter deprived of natural energy and capacity for movement, the Orthodox theology of creation traditionally advocates a distinction between the divine acts of creation, and organization. He argues that the supernaturalist worldview of creationism was discarded indirectly by the Orthodox Church in the seventh century as monoenergism. Thus he aligns with the view of an expanding universe whose history began billions of years ago, a universe characterized by homogeneity, movement, change, and complexity.[40]
  • Postdoctoral researcher Alexander V. Khramov (Ph.D.) examines the relationship between Christian faith and evolutionary theory in «Fitting Evolution into Christian Belief: An Eastern Orthodox Approach» (2017).[41] In defining the basic cognitive framework by which we are to approach this subject, he begins by noting that those who have striven to reconcile one system with the other have usually resorted to theistic evolution (TE) almost without exception – the idea that God employed an evolutionary process to create the Universe and living things. However, if we look instead at the problem from the point of view of Greek patristic thought, we see a very different way of fitting evolution into Christian belief. By referring to the writings of the Church Fathers including Gregory of Nyssa and Gregory the Theologian, he states that what matters most is not the process of creation, but rather how the Church Fathers understood its result. The basic premise described is that God did not create humans in their present bodily condition; but rather prelapsarian human beings (i.e. before the Fall of man) had spiritual bodies and lived a kind of angelic life; humans entered the organismic life and entered ‘time’ itself only after the Fall, which happened before the beginning of the empirically known universe. Therefore it is entirely reasonable to suppose that evolution itself started in the fallen world; and Theistic evolutionists have no warrant to equate the earliest members of Homo sapiens with those humans who were created by God on the sixth day for life in paradise. The six days of creation and other events preceding the expulsion from Paradise simply lie beyond what science can discover. So «Moses’s Book» possesses its own truth, independent of what scientists can say about the observable world. There can be no reason for conflict.[41]
  • Professor Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.), a 19th-century historian, observed that Biblical Chronologies are uncertain due to discrepancies in the figures in Genesis and other methodological factors, accounting for hundreds of different chronologies being assigned by historians. In the case of the Fathers of the Sixth Ecumenical Council, who assigned 5509 BC. as the date of the creation of man, he writes that it was in response to the emperor’s wishes to fix an era or convenient starting point for historical computation. Therefore, it was a decision of mere historical convenience, not respecting either faith or morals, which are what is truly of intrinsic value in the Scriptures.[42] Having made this disclaimer, he settles on the Benedictine Chronology of 4963 BC for the purposes of his history.
  • According to the ninth edition of the Encyclopædia Britannica, regarding the so-called Era of the Creation of the World, Alphonse Des Vignoles [fr] asserted in the preface to his Chronologie de l’Histoire Sainte (Chronology of Sacred History, Berlin 1738), that he collected upwards of two-hundred different calculations, the shortest of which reckons only 3483 years between the creation of the world and the commencement of the vulgar era and the longest 6984. The so-called era of the creation of the world is therefore a purely conventional and arbitrary epoch, for which the very nature of the case discussion is hopeless labour.[43]
  • It may also be noted historically that while Byzantine officials and chroniclers were disconcerted by the ambiguities among the different dating and recording systems in the earlier centuries, these mattered little to most people who marked time by the orderly progression of agricultural seasons and church festivals, and by the regularity of holidays, weather cycles, and years that revealed the Divine order (Taxis) underlying the world.[44]

Summary[edit]

As the Greek and Roman methods of computing time were connected with certain pagan rites and observances, Christians began at an early period to adopt the Hebrew practice of reckoning their years from the supposed period of the creation of the world.[45]

Currently the two dominant dates for creation that exist using the biblical model are about 5500 BC and about 4000 BC. These are calculated from the genealogies in two versions of the Bible, with most of the difference arising from two versions of Genesis. The older dates of the Church Fathers in the Byzantine Era and in its precursor, the Alexandrian Era, are based on the Greek Septuagint. The later dates of the Ussher chronology and the Hebrew calendar are based on the Hebrew Masoretic Text.

The Fathers were well aware of the discrepancy of some hundreds of years between the Greek and Hebrew Old Testament chronology,[note 19] and it did not bother them; they did not quibble over years or worry that the standard calendar was precise «to the very year»; it is sufficient that what is involved is beyond any doubt a matter of some few thousands of years, involving the lifetimes of specific men, and it can in no way be interpreted as millions of years or whole ages and races of men.[47]

To this day, traditional Orthodox Christians will use the Byzantine calculation of the World Era in conjunction with the Anno Domini (AD) year. Both dates appear on Orthodox cornerstones, ecclesiastical calendars and formal documents. The ecclesiastical new year is still observed on September 1 (or on the Gregorian Calendar’s September 14 for those churches which follow the Julian Calendar). September 2022 marked the beginning of the year 7531 of this era.

See also[edit]

  • Book of Genesis
  • Byzantine time
  • Chronology of the Bible
  • Dating creation
  • Creatio ex nihilo
  • Hexameron

Other Judeo-Christian eras

  • Coptic calendar (Note that the Alexandrian Era (March 25, 5493 BC), is totally distinct from the Coptic «Alexandrian Calendar», which is derived from the ancient Egyptian calendar and based on another era, the Era of the Martyrs (August 29, 284).)
  • Enoch calendar
  • Ethiopian calendar (Derived from the Coptic «Alexandrian Calendar», and based on the Incarnation Era (August 29, AD 8).)
  • Hebrew calendar
  • Ussher chronology
  • Greek culture

Notes[edit]

  1. ^ The term Byzantine was invented by the German historian Hieronymus Wolf in 1557 but was popularized by French scholars during the 18th century to refer to the Roman Empire after the seat of the Empire was moved from Rome to Constantinople, the New Rome. Eastern Roman Empire is another invented term not used until after the defeat of the empire by the Ottomans. The citizens of the empire considered themselves Romaioi («Romans»), their emperor was the «Roman Emperor», and their empire was the Basileia ton Romaion («Empire of the Romans»). The Latin West designated the empire as «Romania», and the Muslims as «Rum».
  2. ^ a b (in Greek) «Εἰς ὅλα τὰ πατριαρχικὰ ἕγγραφα μέχρι Φεβρ. 1596 γίνεται χρῆσις τῆς Ἴνδικτιὤνος καὶ τῆς ἀπὸ κτίσεως κόσμου χρονολογίας, ἐνῶ ἡ μετὰ Χριστὸν χρονολογίαν χρησιμοποιεῖται διἀ πρώτην φορἀν ὕπὸ τοῦ πατριάρχου Θεοφἀνους Ά κατἀ Φεβρ. 1597, κατὀπιν ὕπὸ Κυρίλλου τοῦ Λουκἀρεως τὀ 1626, καθιεροῦται δἐ ἐπισἡμως ὕπὸ τῆς Ἐκκλησίας τὀ 1728, ἐπικρατησἀσης τῆς ἀπὀ Χριστοῦ μετἀ τῆς Ἴνδικτιῶνος (Κ. Δελικἀνη, ἔνθ’ ἄν., Β’, κβ’. Φ. Βαφεἴδου, ἔνθ’ ἄν., Γ’, 94, Κωνσταντινοὐπολις 1912).»[2]
  3. ^ «The Era of Byzantium…often cited in the form annus mundi, is usual in the East from the seventh century and all but unknown in the West. The reference point is Creation, 1 September 5509 B.C., which may be compared with the mundane dates computed by Eusebius-Jerome (5198 B.C.), the Era of Alexandria (5502 B.C.), the Hippolytan Era (5500 B.C.), the Jewish Era (3761 B.C.), and the Vulgate date of 3952 B.C. calculated by Bede. The Byzantine Era survived the capture of Constantinople, and was still in use in Russia to the end of the seventeenth century.»[3]
  4. ^ i.e. Eastern Roman Empire. The term Byzantine was invented by the German historian Hieronymus Wolf in 1557 but was popularized by French scholars during the 18th century to refer to the Eastern Roman Empire. The citizens of the empire considered themselves Romaioi («Romans»), their emperor was the «Roman Emperor», and their empire the Basileia ton Romaion («Empire of the Romans»). The Latin West designated the empire as «Romania», and the Muslims as «Rum».
  5. ^ Significantly, this same phrase – «from the foundation of the world», or «since the dawn of time», (Greek: από καταβολής κόσμου, Apo Kataboles Kosmou) – occurs repeatedly in the New Testament, in Matthew 25:34, Luke 11:50, Hebrews 4:3, 9:26, and Revelation 13:8, 17:8. Anno Mundi eras may reflect a desire to use a convenient starting point for historical computation based on the Scriptures.
  6. ^ PL XC, 598,877 (Pseudo‐Beda).
  7. ^ a b «Although chronology is very ancient as a historical form, it developed greatly with the emergence of Christianity. It became an important vehicle of religious polemics, imposed and developed the chronological framework of the Bible with apologetic and polemic goals, and reached the very top of most cultivated historical forms. However, we are so permeated with the historiographical thought produced by nineteenth-century positivism that we have difficulties in recognising chronology as an important pre-modern form of historical writing using techniques, methods, and assumptions that can be seen as fundamental for the study of historiography.»[8]
  8. ^ About the year 462 the Byzantine Indiction was moved from September 23 to September 1, where it remained throughout the rest of the Byzantine Empire, representing the present day beginning of the Church year. In 537 Justinian decreed that all dates must include the indiction, so it was officially adopted as one way to identify a Byzantine year, becoming compulsory.
  9. ^ This differed from the status of the Greeks who lived in the Western Empire, who generally employed Roman-style dating even in their mother tongue.[11]
  10. ^ On the occasions when the Byzantines did employ the Roman method of dating, they were in fact liable to misunderstand it and consider the «3rd of the kalends» to refer to the third day of the month rather than the day before the end of the prior month.[12]
  11. ^ «According to Russian reckoning, 1492 marked the close of the seventh millennium of creation, and prophets and visionaries were getting enthusiastic or apprehensive, according to taste. Calendars stopped in 1492. There were skeptics, but they were officially disavowed, even persecuted. In 1490, the patriarch of Moscow conducted an inquisition against heretics, torturing his victims until they confessed to injudicious denunciations of the doctrine of the Trinity and the sanctity of the Sabbath. Among the proscribed thoughts of which the victims were accused was doubt about whether the world was really about to end.»[13]
  12. ^ To convert our era to the Byzantine era, add 5509 years from September to December, and 5508 years from January to August.
  13. ^ Eratosthenes of Cyrene (275-194 BC) represented contemporary Alexandrian scholarship; Eupolemus, a Palestinian Jew and a friend of Judah Maccabee, writing in 158 BC, is said to have been the first historian who synchronized Greek history in accordance with the theory of the Mosaic origin of culture. By the time of the 1st century BC, a world chronicle had synchronized Jewish and Greek history and had gained international circulation: Alexander Polyhistor (flourishing in 85-35 BC); Varro (116-27 BC); Ptolemy priest of Mendes (50 BC), who is cited by Tatian (Oratio ad Graecos, 38); Apion (1st century AD); Thrasyllus (before AD 36); and Thallus (1st century AD) – all cited chronicles which had incorporated the dates of the Noachite flood and the exodus.[18]
  14. ^ From the orthography of proper names, and from various expressions used, it is evident that Demetrius used the Septuagint text of the Bible.
  15. ^ The «Era of Antioch» (5492 BC) and «Era of Alexandria» (5502 BC) were originally two different formations, differing by 10 years. They were both much in use by the early Christian writers attached to the Churches of Alexandria and Antioch. However after the year AD 284 the two eras coincided, settling on 5492 BC. There are, consequently, two distinct eras of Alexandria, the one being used before and the other after the accession of Diocletian.[19]
  16. ^ A calendar obtained by extension earlier in time than its invention or implementation is called the proleptic version of the calendar.
  17. ^ In the commonly used 19‐year Easter moon cycle, there was no year when the Passover (the first spring full moon, Nisan 14) would coincide with Friday and the traditional date of the Passion, March 25; according to Alexandrian system the date would have to have been Anno Mundi 5533 = 42(!)AD.
  18. ^ It is likely that his reckoning is from 43 BC, the year in which Octavian was declared consul by senate and people and recognized as the adopted son and heir of Caesar. Epiphanius, (Haeres) also puts Jesus’s birth in the 42nd year of Augustus when Octavius Augustus xiii and Silanus were consuls; and they were consuls in 2 BC.[27]
  19. ^ Note that according to Wacholder, Josephus’ chronology for the antediluvian period (pre-flood) conforms with the LXX, but for the Noachites (post-flood) he used the Hebrew text. He chose this method to resolve the problem of the two chronological systems.[46]

References[edit]

  1. ^ Pavel Kuzenkov. «How Old is The World?: The Byzantine Era and its Rivals». Institute for World History, Moscow, Russia. In: Elizabeth Jeffreys, Fiona K. Haarer, Judith Gilliland. Proceedings of the 21st International Congress of Byzantine Studies: London, 21–26 August 2006: Vol. 3, Abstracts of Communications. Ashgate Publishing, Ltd., 2006. pp. 23–24.
  2. ^ a b c (in Greek) «Οικουμενικόν Πατριαρχείον», ΘΗΕ, τόμ. 09, εκδ. Μαρτίνος Αθ., Αθήνα 1966, στ. 778.
    (in English) «Ecumenical Patriarchate». Religious and Ethical Encyclopedia. Vol. 9., Athens, 1966. p. 778.
  3. ^ R. Dean Ware. «Medieval Chronology: Theory and Practice.» In: James M. Powell. Medieval Studies: An Introduction, Second Edition. Syracuse University Press, 1992. pp. 252-277. p. 262.
  4. ^ Fr. Diekamp, «Der Mönch und Presbyter Georgios, ein unbekannter Schriftsteller des 7. Jahrhunderts», Byzantinische Zeitschrift 9 (1900) 14–51.
  5. ^ a b c d e f Pavel Kuzenkov (Moscow). «How old is the World? The Byzantine era κατα Ρωμαίους and its rivals Archived July 15, 2011, at the Wayback Machine». 21st International Congress of Byzantine Studies, London 2006. pp. 2–4.
  6. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 7
  7. ^ a b Paul Stephenson. «Translations from Byzantine Sources: The Imperial Centuries, c.700–1204: John Skylitzes, «Synopsis Historion»: The Year 6508, in the 13th Indiction: the Byzantine dating system Archived 2016-11-08 at the Wayback Machine». November 2006.
  8. ^ Varona, Patricia. «Chronology and History in Byzantium». Greek, Roman, and Byzantine Studies 58 (2018) 389–422. p. 389.
  9. ^ Newton, Robert R. (1972), Medieval Chronicles and the Rotation of the Earth, Baltimore: Johns Hopkins University Press, p. 515.
  10. ^ Butcher, Kevin (2003), Roman Syria and the Near East, Los Angeles: Getty Publications, p. 127, ISBN 9780892367153.
  11. ^ Solin, Heikki (2008), «Observations sur la Forme Grecque des Indications Calendaires Romaines à Rome à l’Époque Impériale», Bilinguisme Gréco-Latin et Épigraphie: Actes du Colloque, 17–19 Mai 2004, Collection de la Maison de l’Orient et de la Méditerranée, No. 37, Série Épigraphique et Historique, No. 6, Lyon: Maison de l’Orient Méditerranéen, pp. 259–272. (in French)
  12. ^ Setton, Kenneth Meyer (1976), The Papacy and the Levant (1204—1571), Vol. I: The Thirteenth and Fourteenth Centuries, Memoirs of the APS, Vol. 114, Philadelphia: American Philosophical Society, p. 71, ISBN 9780871691149.
  13. ^ Felipe Fernández-Armesto. 1492: The Year Our World Began. A&C Black, 2011. p. 148.
  14. ^ Prof. Charles Ellis (University of Bristol). Russian Calendar (988–1917). The Literary Encyclopedia. 25 September 2008.
  15. ^ Theophilus of Antioch. Theophilus of Antioch to Autolycus. Book III. Chap XXIV (Chronology from Adam) – Chap. XXVIII (Leading Chronological Epochs).
  16. ^ Julius Africanus. Extant Writings III. The Extant Fragments of the Five Books of the Chronography of Julius Africanus.
  17. ^ a b Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. p. 236.
  18. ^ a b Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (July 1968), pp. 451–452.
  19. ^ «Epoch: Era of Antioch and Era of Alexandra.» In: The Popular Encyclopedia: being a general dictionary of arts, sciences, literature, biography, history, and political economy. (Vol. 3, Part 1). Glasgow: Blackie and Son, 1841. p. 73.
  20. ^ Elias J. Bickerman. Chronology of the Ancient World. 2nd edition. Cornell University Press. 1980. p. 73.
  21. ^ Rev. Philip Schaff (1819–1893), Ed. «Era.» Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge. New Edition, 13 Vols., 1908–14. Vol. 4, pp. 163.
  22. ^ George Synkellos. The Chronography of George Synkellos: a Byzantine Chronicle of Universal History from the Creation. Transl. Prof. Dr. William Adler & Paul Tuffin. Oxford: Oxford University Press, 2002.
  23. ^ Van der Essen, L. «Chronicon Paschale». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  24. ^ St. John Chrysostom. Homily «On the Cross and the Thief» 1:2.
  25. ^ St. Isaac the Syrian. Homily 19, Russian edition, pp. 85 [Homily 29, English edition, p. 143].
  26. ^ a b c George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar. 1962), p. 4-6.
  27. ^ George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar., 1962).
  28. ^ The Rudder (Pedalion): Of the metaphorical ship of the One Holy Catholic and Apostolic Church of the Orthodox Christians, or all the sacred and divine canons of the holy and renowned Apostles, of the holy Councils, ecumenical as well as regional, and of individual fathers, as embodied in the original Greek text, for the sake of authenticity, and explained in the vernacular by way of rendering them more intelligible to the less educated. Comp. Agapius a Hieromonk and Nicodemus a Monk. First printed and published AD 1800. Trans. D. Cummings, from the 5th edition published by John Nicolaides (Kesisoglou the Caesarian) in Athens, Greece in 1908, (Chicago: The Orthodox Christian Educational Society, 1957; Repr., New York, N.Y.: Luna Printing Co., 1983).
  29. ^ Niketas Choniates. O City of Byzantium, Annals of Niketas Choniates. Transl. by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, Detroit, 1984. p. 338
  30. ^ Doukas (c. 1460). Decline and Fall of Byzantium To The Ottoman Turks. An Annotated Translation by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, 1975. pp. 57–58.
  31. ^ Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. pp. 539–540.
  32. ^ Richet, Pascal. «The Creation of the world and the birth of chronology». Comptes Rendus Geoscience. Volume 349, Issue 5, September 2017, p. 228.
  33. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 3
  34. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 5
  35. ^ Wolper, P. Nikolai. «Der rhythmische Organismus der Kirche». Kirchenjahr (in German).
  36. ^ Panteli, Maria; Purwins, Hendrik (2013). «A Quantitative Comparison of Chrysanthine Theory and Performance Practice of Scale Tuning, Steps, and Prominence of the Octoechos in Byzantine Chant». Journal of New Music Research. 42 (3): 205–221.
  37. ^ Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008. p. 2.
  38. ^ The Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008. p. 1778.
  39. ^ Fr. Stanley S. Harakas. The Orthodox Church: 455 Questions and Answers. Light & Life Publishing, Minneapolis, 1988. pp. 88,91.
  40. ^ Costache, Doru. (2019). «The Orthodox Doctrine of Creation in the Age of Science.» Journal of Orthodox Christian Studies 2.1: 43–64. 10.1353/joc.2019.0003.
  41. ^ a b Khramov, Alexander V. (2017). «Fitting Evolution into Christian Belief: An Eastern Orthodox Approach.» International Journal of Orthodox Theology 8:1: 75-105. urn:nbn:de:0276-2017-1053.
  42. ^ Prof. Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.). An Ancient History: From the Creation to the Fall of the Western Empire in A.D. 476. Baltimore: Foley, 1886. p. 21.
  43. ^ Thomas Spencer Baynes. «Chronology: Era of the Creation of the World.» The Encyclopædia Britannica: a dictionary of arts, sciences, and general literature. 9th Ed., Vol. 5. (A. & C. Black, 1833. p. 713.)
  44. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 8
  45. ^ Chisholm 1911, section: Era of the Creation of the World.
  46. ^ Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (Jul., 1968).
  47. ^ Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. pp. 602–603.

External links[edit]

  • «Main feasts and commemorations». Orthodox Church of America. Archived from the original on 2018-10-09. Retrieved 2018-10-09.
  • Byzantine ways of reckoning time
  • Calendar Era: Late Antiquity and Middle Ages: Christian era at SMSO Encyclopedia (Saudi Medical Site Online).
  • Howlett, J. Biblical Chronology. In, The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Chronology of the Biblical Patriarchs.
  • Church Calendar at Orthodoxwiki.

Hebrew calendar

  • The Era of the Creation at Jewish Encyclopedia.
  • The Jewish Calendar by Karl Hagen (medievalist).

Bibliography and further reading[edit]

Primary sources[edit]

  • Doukas. Decline and Fall of Byzantium To The Ottoman Turks. An Annotated Translation by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, 1975.
  • George Synkellos. The Chronography of George Synkellos: a Byzantine Chronicle of Universal History from the Creation. Transl. Prof. Dr. William Adler & Paul Tuffin. Oxford: Oxford University Press, 2002.
  • Ibn Ezra, Abraham ben Meïr, (1092–1167). Ibn Ezra’s Commentary on the Pentateuch: Genesis (Bereshit). (Vol.1 – Genesis). Transl. and annotated by H. Norman Strickman & Arthur M. Silver. Menorah Pub. Co., New York, N.Y., 1988.
  • Julius Africanus. Extant Writings III. The Extant Fragments of the Five Books of the Chronography of Julius Africanus.
  • Niketas Choniates. O City of Byzantium, Annals of Niketas Choniates. Transl. by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, Detroit, 1984.
  • Pliny the Elder. Historia Naturalis, XVIII, 210.
  • St. Basil the Great. Hexæmeron. Nicene and Post-Nicene Fathers of the Christian Church, 2nd Series (NPNF2). Transl. Philip Schaff, D.D., LL.D. (1819–1893): Volume VIII – Basil: Letters and Select Works. Wm. B. Eerdmans Publishing Co., Grand Rapids, Michigan.
  • St. Hilary of Poitiers. On the Trinity. Book IV.
  • The Rudder (Pedalion): Comp. Hieromonk Agapius and monk Nicodemus. First printed and published 1800. Trans. D. Cummings, [from the 5th edition published by John Nicolaides (Kesisoglou the Caesarian) in Athens, Greece in 1908], Chicago: The Orthodox Christian Educational Society, 1957. Repr., New York, N.Y.: Luna Printing Co., 1983.
  • Theophanes. The Chronicle of Theophanes Confessor: Byzantine and Near Eastern History, AD 284–813. Cyril Mango, Roger Scott, Geoffrey Greatrex (Eds.). Oxford University Press, 1997.
  • Theophilus of Antioch. Theophilus of Antioch to Autolycus. Book III. Chap XXIV (Chronology from Adam) – Chap. XXVIII (Leading Chronological Epochs).

Secondary sources[edit]

21st century

  • Anthony Bryer. «Chronology and Dating». In: Elizabeth Jeffreys, John Haldon, Robin Cormack . The Oxford Handbook of Byzantine Studies. Oxford University Press, 2008. pp. 31–37.
  • Dr. Iaakov Karcz. «Implications of some early Jewish sources for estimates of earthquake hazard in the Holy Land». Annals of Geophysics, Vol. 47, N. 2/3, April/June 2004.
  • Fr. Patrick Henry Reardon. Creation and the Patriarchal Histories: Orthodox Christian Reflections on the Book of Genesis. Conciliar Press, 2008.
  • Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000.
  • Frederick Deland Leete. Christian Brotherhoods. Kessinger Publishing, 2003.
  • Paul James-Griffiths. Creation days and Orthodox Jewish Tradition. AnswersinGenesis.org. March 2004.
  • Paul Stephenson. «Translations from Byzantine Sources: The Imperial Centuries, c.700–1204: John Skylitzes, «Synopsis Historion»: The Year 6508, in the 13th Indiction: the Byzantine dating system«. November 2006.
  • Pavel Kuzenkov. How old is the World? The Byzantine era κατα Ρωμαίους and its rivals. 21st International Congress of Byzantine Studies, London 2006.
  • Prof. Charles Ellis (University of Bristol). «Russian Calendar (988–1917)». The Literary Encyclopedia. 25 September 2008.
  • Prof. Dr. Marcus Louis Rautman. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 3–8.
  • Prof. Dr. Muhammad Shamsaddin Megalommatis. «Gueze – ‘Ethiopian’: the Counterfeit Millennium». September 8, 2007.
  • Prof. Dr. Roger T. Beckwith (D.D., D.Litt.). Calendar, Chronology, and Worship: Studies in Ancient Judaism and Early Christianity. Brill Academic Publishers, 2005. (Dr Beckwith served for twenty years on the Anglican-Orthodox Commission).
  • The Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008.

20th century

  • Barry Setterfield. Ancient Chronology in Scripture. September 1999.
  • Chisholm, Hugh, ed. (1911). «Chronology» . Encyclopædia Britannica. Vol. 6 (11th ed.). Cambridge University Press. pp. 305–318.
  • Dr. Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (Jul., 1968), pp. 451–481.
  • Dr. Ben Zion Wacholder. Essays on Jewish Chronology and Chronography. Ktav Pub. House, 1976.
  • Dr. Floyd Nolan Jones. Chronology of the Old Testament. Master Books, Arizona, 1993. Repr. 2005. (supports Ussher’s chronology, i.e. 4004 BC).
  • E.G. Richards. Mapping Time: The Calendar and its History. Oxford University Press, 1998.
  • Elias J. Bickerman. Chronology of the Ancient World. 2nd edition. Cornell University Press. 1980.
  • Fr. Stanley S. Harakas. The Orthodox Church: 455 Questions and Answers. Light & Life Publishing, Minneapolis, 1988.
  • George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar., 1962), pp. 2–18.
  • Howlett, J. «Biblical Chronology». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Jack Finegan. Handbook of Biblical Chronology: Principles of Time Reckoning in the Ancient World and Problems of Chronology in the Bible. Hendrickson Publishers, 1998.
  • Prof. Dr. William Adler. Time Immemorial: Archaic History and its Sources in Christian Chronography from Julius Africanus to George Syncellus. Washington, D.C. : Dumbarton Oaks Research Library and Collection, 1989.
  • K.A. Worp. Chronological Observations on Later Byzantine Documents. 1985. University of Amsterdam.
  • Foss, Clive. «Three Apparent Early Examples of the Era of Creation». Zeitschrift für Papyrologie und Epigraphik, Bd. 31 (1978), pp. 241–246.
  • Roger S. Bagnall, K. A. Worp. The Chronological Systems of Byzantine Egypt. Zutphen, 1978.
  • V. Grumel. La Chronologie. Presses Universitaires France, Paris. 1958.
  • Rev. Philip Schaff (1819–1893), Ed. «Era.» Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge New Edition, 13 Vols., 1908–14. Vol. 4, pp. 163.
  • Van der Essen, L. «Chronicon Paschale». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Yiannis E. Meimaris. Chronological Systems in Roman-Byzantine Palestine and Arabia. Athens, 1992.

19th century and earlier

  • John McClintock, James Strong. Cyclopedia of Biblical, theological, and ecclesiastical literature: Supplement. V.2. Harper, 1887.
  • Prof. Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.). An Ancient History: From the Creation to the Fall of the Western Empire in A.D. 476. Baltimore: Foley, 1886.
  • Samuel Poznański. «Ben Meir and the Origin of the Jewish Calendar». in The Jewish Quarterly Review, Vol. 10, No. 1 (Oct., 1897), pp. 152–161.
  • Sir Thomas Browne. Pseudodoxia Epidemica: Book VI. Ch. 1 – Of sundry common opinions Cosmographical and Historical. 1646; 6th ed., 1672. pp. 321–330.
  • The Popular Encyclopedia: being a general dictionary of arts, sciences, literature, biography, history, and political economy. (Vol. 3, Part 1). Glasgow: Blackie and Son, 1841.
  • Thomas Spencer Baynes. «Chronology: Era of the Creation of the World.” The Encyclopædia Britannica: a dictionary of arts, sciences, and general literature. 9th Ed., Vol. 5. A. & C. Black, 1833. pp. 709–754.
‘This article is derived in whole or in part from Byzantine Creation Era at OrthodoxWiki, which is dually licensed under CC-By-SA and GFDL. All relevant terms must be followed.’
Источник

The Byzantine calendar, also called the Roman calendar,[note 1] the Creation Era of Constantinople or the Era of the World (Ancient Greek: Ἔτη Γενέσεως Κόσμου κατὰ Ῥωμαίους,[1] also Ἔτος Κτίσεως Κόσμου or Ἔτος Κόσμου, abbreviated as ε.Κ.; literal translation of Ancient Greek Roman year since the creation of the universe), was the calendar used by the Eastern Orthodox Church from c. 691 to 1728 in the Ecumenical Patriarchate.[2][note 2] It was also the official calendar of the Byzantine Empire from 988 to 1453 and of Kievan Rus’ and Russia from c. 988 to 1700.[note 3] This calendar was used also in other areas of the Byzantine commonwealth such as in Serbia, where it is found in old Serbian legal documents such as Dušan’s Code, thus being referred to as the Serbian Calendar as well. Since Byzantine is a historiographical term, the original name uses the adjective «Roman» as it was what the Eastern Roman Empire continued calling itself.[note 4]

The calendar was based on the Julian calendar, except that the year started on 1 September and the year number used an Anno Mundi epoch derived from the Septuagint version of the Bible. It placed the date of creation at 5509 years before the incarnation of Jesus, and was characterized by a certain tendency that had already been a tradition among Jews and early Christians to number the years from the calculated foundation of the world (Latin: Annus Mundi or Ab Origine Mundi— «AM»).[note 5] Its Year One, marking the supposed date of creation, was September 1, 5509 BC, to August 31, 5508 BC. This would make the current year (AD 2023) 7531 (7531 before September 1; and 7532 after September 1).

History[edit]

Creation of Adam and Eve (Russian icon, 18th c.)

The first appearance of the term is in the treatise of a monk and priest, Georgios (AD 638–39), who mentions all the main variants of the «World Era» in his work.[4][5] Georgios argues that the main advantage of the World era is the common starting point of the astronomical lunar and solar cycles, and of the cycle of indictions, the usual dating system in Byzantium since the 6th century. He also regarded it as the most convenient for the Easter computus. Complex calculations of the 19-year lunar and 28-year solar cycles within this world era allowed scholars to discover the cosmic significance of certain historical dates, such as the birth or the crucifixion of Jesus.[6]

This date underwent minor revisions before being finalized in the mid-7th century, although its precursors were developed c. AD 412. By the second half of the 7th century, the Creation Era was known in Western Europe, at least in Great Britain.[5][note 6] By the late 10th century (around AD 988), when the era appears in use on official government records, a unified system was widely recognized across the Eastern Roman world.

The era was ultimately calculated as starting on September 1, and Jesus was thought to have been born in the year 5509 since the creation of the world.[7][note 7] Historical time was thus calculated from the creation, and not from Christ’s birth as it was in the west after the Anno Domini system adopted between the 6th and 9th centuries. The eastern Church avoided the use of the Anno Domini system of Dionysius Exiguus, since the date of Christ’s birth was debated in Constantinople as late as the 14th century.

The Byzantine calendar was identical to the Julian calendar except that:

  • the names of the months were transcribed from Latin into Greek;
  • the first day of the year was September 1,[note 8] so that both the ecclesiastical and civil calendar years ran from 1 September to 31 August, (see Indiction), which to the present day is the Eastern Orthodox church year;
  • dates were seldom, if ever, reckoned according to the kalends (καλανδαί, kalandaí), nones (νωναί, nōnaí), and ides (εἰδοί, eidoí) of the months in the Roman manner, but simply numbered from the beginning of the month in the Greek,[9] Syrian,[10] and Egyptian manner,[note 9][note 10] and,
  • its era was based on the year of creation, reckoned September 1, 5509 BC, to August 31, 5508 BC, rather than the foundation of Rome; years were also reckoned by their place in the indiction and not by the years’ consuls.

The leap day of the Byzantine calendar was obtained in an identical manner to the bissextile day of the original Roman version of the Julian calendar, by doubling the sixth day before the calends of March, i.e., by doubling 24 February.

The Byzantine World Era was gradually replaced in the Eastern Orthodox Church by the Christian Era (Anno Domini), which was utilized initially by Patriarch Theophanes I Karykes in 1597, afterwards by Patriarch Cyril Lucaris in 1626, and then formally established by the Church in 1728.[2][note 2] Meanwhile, as Russia received Orthodox Christianity from Byzantium, she inherited the Orthodox calendar based on the Byzantine Era (translated into Slavonic). After the collapse of the Byzantine Empire in 1453, the era continued to be used by Russia, which witnessed millennialist movements in Moscow in AD 1492 (7000 AM).[note 11] It was only in AD 1700 that the Byzantine calendar in Russia was changed to the Julian calendar by Peter the Great.[14] It still forms the basis of traditional Orthodox calendars up to today. September AD 2000 began the year 7509 AM.[note 12]

The age of the world[edit]

God as architect of the world (frontispiece of Bible moralisée, c. 1220–1230)

The earliest extant Christian writings on the age of the world according to the biblical chronology are by Theophilus (AD 115–181) in his apologetic work To Autolycus,[15] and by Julius Africanus (AD 200–245) in his Five Books of Chronology.[16] Both of these early Christian writers, following the Septuagint version of the Old Testament, determined the age of the world to have been about 5,530 years at the birth of Christ.[17]

Ben Zion Wacholder points out that the writings of the Church Fathers on this subject are of vital significance (even though he disagrees with their chronological system based on the authenticity of the Septuagint, as compared to that of the Masoretic Text), in that through the Christian chronographers a window to the earlier Hellenistic biblical chronographers[note 13] is preserved:

An immense intellectual effort was expended during the Hellenistic period by both Jews and pagans to date creation, the flood, exodus, building of the Temple… In the course of their studies, men such as Tatian of Antioch (flourished in 180), Clement of Alexandria (died before 215), Hippolytus of Rome (died in 235), Julius Africanus of Jerusalem (died after 240), Eusebius of Caesarea in Palestine (260–340), and Pseudo-Justin frequently quoted their predecessors, the Graeco-Jewish biblical chronographers of the Hellenistic period, thereby allowing discernment of more distant scholarship.[18]

The Hellenistic Jewish writer Demetrius the Chronographer (flourishing 221–204 BC) wrote On the Kings of Judea which dealt with biblical exegesis, mainly chronology; he computed the date of the flood and the birth of Abraham exactly as in the Septuagint,[note 14] and first established the Annus Adami (Era of Adam), the antecedent of the Hebrew World Era, and of the Alexandrian and Byzantine Creation Eras.

Alexandrian Era[edit]

The Alexandrian Era (Greek: Κόσμου ἔτη κατ’ Ἀλεξανδρεῖς, Kósmou étē kat’Alexandreîs) developed in AD 412, was the precursor to the Byzantine Era. After the initial attempts by Hippolytus, Clement of Alexandria and others,[note 15] the Alexandrian computation of the date of creation was worked out to be 25 March 5493 BC.[20]

The Alexandrine monk Panodorus reckoned 5904 years from Adam to the year AD 412. His years began with August 29, corresponding to the First of Thoth, the Egyptian new year.[21] Annianos of Alexandria however, preferred the Annunciation style[clarification needed] as New Year’s Day, 25 March, and shifted the Panodorus era by about six months, to begin on 25 March. This created the Alexandrian Era, whose first day was the first day of the proleptic[note 16] Alexandrian civil year in progress, 29 August 5493 BC, with the ecclesiastical year beginning on 25 March 5493 BC.

This system presents in a masterly sort of way the mystical coincidence of the three main dates of the world’s history: the beginning of Creation, the incarnation, and the Resurrection of Jesus Christ. All these events happened, according to the Alexandrian chronology, on 25 March; furthermore, the first two events were separated by the period of exactly 5500 years; the first and the third one occurred on Sunday — the sacred day of the beginning of the Creation and its renovation through Christ.[5]

Dionysius of Alexandria had earlier emphatically quoted mystical justifications for the choice of March 25 as the start of the year:

March 25 was considered to be the anniversary of Creation itself. It was the first day of the year in the medieval Julian calendar and the nominal vernal equinox (it had been the actual equinox at the time when the Julian calendar was originally designed). Considering that Christ was conceived at that date turned March 25 into the Feast of the Annunciation which had to be followed, nine months later, by the celebration of the birth of Christ, Christmas, on December 25.

The Alexandrian Era of March 25, 5493 BC was adopted by church fathers such as Maximus the Confessor and Theophanes the Confessor, as well as chroniclers such as George Syncellus. Its striking mysticism made it popular in Byzantium, especially in monastic circles. However this masterpiece of Christian symbolism had two serious weak points: historical inaccuracy surrounding the date of the resurrection of Jesus as determined by its Easter computus,[note 17] and its contradiction to the chronology of the Gospel of St John regarding the date of the crucifixion of Jesus on Friday after the Passover.[5]

Chronicon Paschale, Venetian edition of 1729

Chronicon Paschale[edit]

A new variant of the World Era was suggested in the Chronicon Paschale, a valuable Byzantine universal chronicle of the world, composed about the year 630 AD by some representative of the Antiochian scholarly tradition.[5] It had for its basis a chronological list of events extending from the creation of Adam to the year AD 627. The chronology of the writer is based on the figures of the Bible and begins with 21 March, 5507.

For its influence on Greek Christian chronology, and also because of its wide scope, the Chronicon Paschale takes its place beside Eusebius, and the chronicle of the monk Georgius Syncellus[22] which was so important in the Middle Ages; but in respect of form it is inferior to these works.[23]

By the late 10th century, the Byzantine Era, which had become fixed at September 1 5509 BC since at least the mid-7th century (differing by 16 years from the Alexandrian date, and 2 years from the Chronicon Paschale), had become the widely accepted calendar of choice par excellence for Chalcedonian Orthodoxy.

Accounts in Church Fathers[edit]

John Chrysostom says in his Homily «On the Cross and the Thief«, that Christ «opened for us today Paradise, which had remained closed for some 5000 years.»[24]

Isaac the Syrian writes in a Homily that before Christ «for five thousand years five hundred and some years God left Adam (i.e. man) to labor on the earth.»[25]

Augustine of Hippo writes in the City of God (written AD 413–426):

«Let us omit the conjectures of men who know not what they say when they speak of the nature and origin of the human race…They are deceived by those highly mendacious documents which profess to give the history of many thousands of years, though reckoning by the sacred writings we find that not 6,000 years have passed. (City of God 12:10).»[17]

Augustine goes on to say that the ancient Greek chronology «does not exceed the true account of the duration of the world as it is given in our documents (i.e. the Scriptures), which are truly sacred.»

Hippolytus of Rome (c. 170–235) maintained on Scriptural grounds that Jesus’s birth took place in 5500 AM, and held that the birth of Christ took place on a passover day, deducing that its month-date was 25 March[26] (see Alexandrian Era). He gave the following intervals:

«…from Adam to the flood 2242 years, thence to Abraham 1141 years, thence to the Exodus 430 years, thence to the passover of Joshua 41 years, thence to the passover of Hezekiah 864 years, thence to the passover of Josiah 114 years, thence to the passover of Ezra 107 years, and thence to the birth of Christ 563 years.»[26]

In his Commentary on Daniel, one of his earlier writings, he proceeds to set out additional reasons for accepting the date of 5500 AM:

«First he quotes Exod. xxv. 10f. and pointing out that the length, breadth and height of the ark of the covenant amount in all to 5½ cubits, says that these symbolize the 5,500 years from Adam at the end of which the Saviour was born. He then quotes from Jn. xix. 14 ‘ it was about the sixth hour ‘ and, understanding by that 5½ hours, takes each hour to correspond to a thousand years of the world’s life…»[26]

Around AD 202 Hippolytus held that Jesus was born in the 42nd year of the reign of Augustus and that he was born in 5500AM.[note 18] In his Commentary on Daniel he did not need to establish the precise year of Jesus’s birth; he is not concerned about the day of the week, the month-date, or even the year; it was sufficient for his purpose to show that Christ was born in the days of Augustus in 5500 AM.

[edit]

From Justinian’s decree in AD 537 that all dates must include the Indiction, the unification of the theological date of creation (as yet unfinalized) with the administrative system of Indiction cycles became commonly referred to amongst Byzantine authors, to whom the indiction was the standard measurement of time.

In official documents[edit]

In the year AD 691, we find the Creation Era in the Acts of the Quinisext Council:

… as of the fifteenth day of the month of January last past, in the last fourth Indiction, in the year six thousand one hundred and ninety«[28]

We find the era also in the dating of the so-called Letter of three Patriarchs to the emperor Theophilos (April, indiction 14, 6344 = AD 836).

By the 10th century the Byzantine Era is found in the Novellas of AD 947, 962, 964, and most surely of the year AD 988, all dated in this way, as well as the Act of Patriarch Nicholaos II Chrysobergos in AD 987.[5]

John Skylitzes’ (c. 1081–1118) major work is the Synopsis of Histories, which covers the reigns of the Byzantine emperors from the death of Nicephorus I in 811 to the deposition of Michael IV in 1057; it continues the chronicle of Theophanes the Confessor. Quoting from him as an example of the common Byzantine dating method, he refers to emperor Basil, writing that:

In the year 6508 [1000], in the thirteenth indiction, the emperor sent a great force against the Bulgarian fortified positions (kastra) on the far side of the Balkan (Haimos) mountains,…»[7]

Niketas Choniates (c. 1155–1215), sometimes called Acominatus, was a Byzantine Greek historian. His chief work is his History, in twenty-one books, of the period from 1118 to 1207. Again, an example of the dating method can be seen as he refers to the fall of Constantinople to the fourth crusade as follows:

The queen of cities fell to the Latins on the twelfth day of the month of April of the seventh indiction in the year 6712 [1204].»[29]

The historian Doukas, writing c. AD 1460, makes a detailed account for the Creation Era. Although unrefined in style, the history of Doukas is both judicious and trustworthy, and it is the most valuable source for the closing years of the Byzantine empire.

From Adam, the first man created by God, to Noah, at whose time the flood took place, there were ten generations. The first, which was from God, was that of Adam. The second, after 230 years, was that of Seth begotten of Adam. The third, 205 years after Seth, was that of Enos begotten of Seth. The fourth, 190 years after Enos, was that of Kainan begotten of Enos. The fifth, 170 years after Kainan, was that of Mahaleel begotten of Kainan. The sixth, 165 years after Mahaleel, was that of Jared begotten of Mahaleel. The seventh, 162 years after Jared, was that of Enoch begotten of Jared. The eighth, 165 years after Enoch, was that of Methuselah begotten of Enoch. The ninth, 167 years after Methuselah, was that of Lamech begotten of Methuselah. The tenth, 188 years after Lamech, was that of Noah. Noah was 600 years old when the flood of water came upon the earth. Thus 2242 years may be counted from Adam to the flood.

There are also ten generations from the flood to Abraham numbering 1121 years. Abraham was seventy-five years old when he moved to the land of Canaan from Mesopotamia, and having resided there twenty-five years he begat Isaac. Isaac begat two sons, Esau and Jacob. When Jacob was 130 years old he went to Egypt with his twelve sons and grandchildren, seventy-five in number. And Abraham with his offspring dwelt in the land of Canaan 433 years, and having multiplied they numbered twelve tribes; a multitude of 600,000 were reckoned from the twelve sons of Jacob whose names are as follows: Ruben, Symeon, Levi, Judah, Issachar, Zebulun, Naphtali, Gad, Asher, Dan, Joseph, and Benjamin.

The descendants of Levi were Moses and Aaron; the latter was the first of the priesthood while Moses was appointed to govern. In the eightieth year of his life, he walked through the Red Sea and led his people out of Egypt. This Moses flourished in the time of Inachos [son of Oceanus and King of Argos] who was the first [Greek] king to reign. Thus the Jews are more ancient than the Greeks.

Remaining in the wilderness forty years they were governed for twenty-five years by Joshua, son of Nun, and by the Judges for 454 years to the reign of Saul, the first king installed by them. During the first year of his reign, the great David was born. Thus from Abraham to David fourteen generations are numbered for a total of 1024 years. From David to the deportation to Babylon [586 BC] there are fourteen generations totaling 609 years. From the Babylonian Captivity to Christ there are fourteen generations totaling 504 years.

By the sequence of Numbers we calculate the number of 5,500 years from the time of the first Adam to Christ.[30]

Byzantine mindset[edit]

Literal creation days[edit]

Even the most mystical Fathers such as St. Isaac the Syrian accepted without question the common understanding of the Church that the world was created «more or less» in 5,500 BC. As Fr. Seraphim Rose points out:

«The Holy Fathers (probably unanimously) certainly have no doubt that the chronology of the Old Testament, from Adam onwards, is to be accepted «literally.» They did not have the fundamentalist’s over-concern for chronological precision, but even the most mystical Fathers (St. Isaac the Syrian, St. Gregory Palamas, etc.) were quite certain that Adam lived literally some 900 years, that there were some 5,500 years («more or less») between the creation and the Birth of Christ.»[31]

For early Christians, the creation of the world was neither a matter of dogma nor a cosmological problem. As part of a history centered on Man, it was a divine act whose reality was beyond any doubt.[32][note 7]

Hours of the liturgical day[edit]

In the Byzantine period, the day was divided into two 12-hour cycles fixed by the rising and setting of the sun.

«Following Roman custom, the Byzantines began their calendrical day (nychthemeron) at midnight with the first hour of day (hemera) coming at dawn. The third hour marked midmorning, the sixth hour noon, and the ninth hour midafternoon. Evening (hespera) began at the 11th hour, and with sunset came the first hour of night (apodeipnon). The interval between sunset and sunrise (nyx) was similarly divided into 12 hours as well as the traditional «watches» (vigiliae) of Roman times.»[33]

Days of the liturgical week[edit]

Marcus Rautman points out that the seven-day week was known throughout the ancient world. The Roman Calendar had assigned one of the planetary deities to each day of the week. The Byzantines naturally avoided using these Latin names with their pagan echoes. They began their week with the «Lord’s Day» (Kyriake), followed by an orderly succession of numbered days: Deutera («2nd»), Trite («3rd»), Tetarte («4th»), and Pempte («5th»), a day of «preparation» (Paraskeve), and finally Sabatton.[34]

Each day was devoted to remembering one event of the life of Christ or the Theotokos or several martyrs or saints, whose observed feast days gradually eclipsed traditional festivals. Kyriake was seen as the day of resurrection of Christ and as both the first and eighth day of the week, in the same way that Christ was the alpha and omega of the cosmos, existing both before and after time. The second day of the week recognized angels, «the secondary luminaries as the first reflections of the primal outpouring of light», just as the sun and the moon had been observed during the Roman week. John the Baptist, the forerunner (Prodromos) of Christ, was honored on the third day. Both the second and third days were viewed as occasions for penitence. The fourth and sixth days were dedicated to the Cross. The fourth day to the Theotokos and her mourning of the loss of her son and the sixth day (the Paraskeue) as the day of the Crucifixion of the Lord, with holy songs sung and fasting in remembrance of these events. St. Nicholas was honored on the fifth day of the week, while the Sabatton day was set aside for the saints and all the deceased faithful. This order is still in use in the Orthodox Church and the Eastern Catholic Churches.[35]

A special arrangement of the way in which the hymns were sung was set for each day of the eight-week cycle, the «Octoechos (liturgy)». This cycle begins on the first Sunday after Easter («Thomas-Sunday») and contains the texts whose content represents the meaning of the days of the week. The hymns sung on these eight weeks were performed with the use of eight different modes also called Octoechoi.[36]

Historical perspective and cognitive framework[edit]

  • According to the Orthodox Study Bible:
Regarding questions about the scientific accuracy of the Genesis account of creation, and about various viewpoints concerning evolution, the Eastern Orthodox Church has not dogmatized any particular view. What is dogmatically proclaimed is that the One Triune God created everything that exists, and that man was created in a unique way and is alone made in the image and likeness of God (Gn 1:26,27).[37]
The opening words of the Nicene Creed, the central doctrinal statement of Christianity, affirms that the One True God is the source of everything that exists, both physical and spiritual, both animate and inanimate: «We believe in one God, the Father Almighty, Maker of Heaven and Earth, and of all things visible and invisible.» In addition, our regeneration in Christ and the resurrection of the dead are both often called the «New Creation» (2 Cor 5:17; Rev 21:1).[38]
  • According to Fr. Stanley Harakas, the Bible’s description of creation is not a «scientific account». It is not read for scientific knowledge but for spiritual truth and divine revelation. The physical-scientific side of the origins of mankind, though important, is really quite secondary in significance to the Church’s message. The central image of Adam as God’s image and likeness, who also represents fallen and sinful humanity, and the new Adam, Jesus Christ, who is the «beginning», the first-born of the dead (Colossians 1:18) and the «first-fruits» of those who were dead, and are now alive (1 Corinthians 15:20–23), is what is really important.[39]
  • Protopresbyter Dr. Doru Costache affirms in «The Orthodox Doctrine of Creation in the Age of Science» (2019), that Orthodox Christianity has never issued a dogma of creation that establishes in normative terms its relevant convictions, even though it does possess a strong sense of the cosmos, developing a theology of the world. While not specifically discussing the chronology of the Byzantine Calendar as such, he explains that the Orthodox doctrine of creation is largely compatible with the contemporary scientific representation of reality, also suggesting that the Christian doctrine of creation should preserve its capacity to be redrafted when the cultural environment changes. He states that modern creationism has originated in milieus that are foreign to the Orthodox worldview, and there is no record of a wholesale rejection of culture in the patristic tradition. Rather, from the outset of its historical emergence, Orthodox theology has traditionally interacted with the available sciences and the cultural frameworks of the past. The ongoing contextualization, particularly in relation to scientific culture, remained the norm for most of the Byzantine era, which was a time of prodigious research, cultural cross pollination, and innovation. In contrast with contemporary creationism, which construes a recently made world, molded exclusively by God out of an inert matter deprived of natural energy and capacity for movement, the Orthodox theology of creation traditionally advocates a distinction between the divine acts of creation, and organization. He argues that the supernaturalist worldview of creationism was discarded indirectly by the Orthodox Church in the seventh century as monoenergism. Thus he aligns with the view of an expanding universe whose history began billions of years ago, a universe characterized by homogeneity, movement, change, and complexity.[40]
  • Postdoctoral researcher Alexander V. Khramov (Ph.D.) examines the relationship between Christian faith and evolutionary theory in «Fitting Evolution into Christian Belief: An Eastern Orthodox Approach» (2017).[41] In defining the basic cognitive framework by which we are to approach this subject, he begins by noting that those who have striven to reconcile one system with the other have usually resorted to theistic evolution (TE) almost without exception – the idea that God employed an evolutionary process to create the Universe and living things. However, if we look instead at the problem from the point of view of Greek patristic thought, we see a very different way of fitting evolution into Christian belief. By referring to the writings of the Church Fathers including Gregory of Nyssa and Gregory the Theologian, he states that what matters most is not the process of creation, but rather how the Church Fathers understood its result. The basic premise described is that God did not create humans in their present bodily condition; but rather prelapsarian human beings (i.e. before the Fall of man) had spiritual bodies and lived a kind of angelic life; humans entered the organismic life and entered ‘time’ itself only after the Fall, which happened before the beginning of the empirically known universe. Therefore it is entirely reasonable to suppose that evolution itself started in the fallen world; and Theistic evolutionists have no warrant to equate the earliest members of Homo sapiens with those humans who were created by God on the sixth day for life in paradise. The six days of creation and other events preceding the expulsion from Paradise simply lie beyond what science can discover. So «Moses’s Book» possesses its own truth, independent of what scientists can say about the observable world. There can be no reason for conflict.[41]
  • Professor Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.), a 19th-century historian, observed that Biblical Chronologies are uncertain due to discrepancies in the figures in Genesis and other methodological factors, accounting for hundreds of different chronologies being assigned by historians. In the case of the Fathers of the Sixth Ecumenical Council, who assigned 5509 BC. as the date of the creation of man, he writes that it was in response to the emperor’s wishes to fix an era or convenient starting point for historical computation. Therefore, it was a decision of mere historical convenience, not respecting either faith or morals, which are what is truly of intrinsic value in the Scriptures.[42] Having made this disclaimer, he settles on the Benedictine Chronology of 4963 BC for the purposes of his history.
  • According to the ninth edition of the Encyclopædia Britannica, regarding the so-called Era of the Creation of the World, Alphonse Des Vignoles [fr] asserted in the preface to his Chronologie de l’Histoire Sainte (Chronology of Sacred History, Berlin 1738), that he collected upwards of two-hundred different calculations, the shortest of which reckons only 3483 years between the creation of the world and the commencement of the vulgar era and the longest 6984. The so-called era of the creation of the world is therefore a purely conventional and arbitrary epoch, for which the very nature of the case discussion is hopeless labour.[43]
  • It may also be noted historically that while Byzantine officials and chroniclers were disconcerted by the ambiguities among the different dating and recording systems in the earlier centuries, these mattered little to most people who marked time by the orderly progression of agricultural seasons and church festivals, and by the regularity of holidays, weather cycles, and years that revealed the Divine order (Taxis) underlying the world.[44]

Summary[edit]

As the Greek and Roman methods of computing time were connected with certain pagan rites and observances, Christians began at an early period to adopt the Hebrew practice of reckoning their years from the supposed period of the creation of the world.[45]

Currently the two dominant dates for creation that exist using the biblical model are about 5500 BC and about 4000 BC. These are calculated from the genealogies in two versions of the Bible, with most of the difference arising from two versions of Genesis. The older dates of the Church Fathers in the Byzantine Era and in its precursor, the Alexandrian Era, are based on the Greek Septuagint. The later dates of the Ussher chronology and the Hebrew calendar are based on the Hebrew Masoretic Text.

The Fathers were well aware of the discrepancy of some hundreds of years between the Greek and Hebrew Old Testament chronology,[note 19] and it did not bother them; they did not quibble over years or worry that the standard calendar was precise «to the very year»; it is sufficient that what is involved is beyond any doubt a matter of some few thousands of years, involving the lifetimes of specific men, and it can in no way be interpreted as millions of years or whole ages and races of men.[47]

To this day, traditional Orthodox Christians will use the Byzantine calculation of the World Era in conjunction with the Anno Domini (AD) year. Both dates appear on Orthodox cornerstones, ecclesiastical calendars and formal documents. The ecclesiastical new year is still observed on September 1 (or on the Gregorian Calendar’s September 14 for those churches which follow the Julian Calendar). September 2022 marked the beginning of the year 7531 of this era.

See also[edit]

  • Book of Genesis
  • Byzantine time
  • Chronology of the Bible
  • Dating creation
  • Creatio ex nihilo
  • Hexameron

Other Judeo-Christian eras

  • Coptic calendar (Note that the Alexandrian Era (March 25, 5493 BC), is totally distinct from the Coptic «Alexandrian Calendar», which is derived from the ancient Egyptian calendar and based on another era, the Era of the Martyrs (August 29, 284).)
  • Enoch calendar
  • Ethiopian calendar (Derived from the Coptic «Alexandrian Calendar», and based on the Incarnation Era (August 29, AD 8).)
  • Hebrew calendar
  • Ussher chronology
  • Greek culture

Notes[edit]

  1. ^ The term Byzantine was invented by the German historian Hieronymus Wolf in 1557 but was popularized by French scholars during the 18th century to refer to the Roman Empire after the seat of the Empire was moved from Rome to Constantinople, the New Rome. Eastern Roman Empire is another invented term not used until after the defeat of the empire by the Ottomans. The citizens of the empire considered themselves Romaioi («Romans»), their emperor was the «Roman Emperor», and their empire was the Basileia ton Romaion («Empire of the Romans»). The Latin West designated the empire as «Romania», and the Muslims as «Rum».
  2. ^ a b (in Greek) «Εἰς ὅλα τὰ πατριαρχικὰ ἕγγραφα μέχρι Φεβρ. 1596 γίνεται χρῆσις τῆς Ἴνδικτιὤνος καὶ τῆς ἀπὸ κτίσεως κόσμου χρονολογίας, ἐνῶ ἡ μετὰ Χριστὸν χρονολογίαν χρησιμοποιεῖται διἀ πρώτην φορἀν ὕπὸ τοῦ πατριάρχου Θεοφἀνους Ά κατἀ Φεβρ. 1597, κατὀπιν ὕπὸ Κυρίλλου τοῦ Λουκἀρεως τὀ 1626, καθιεροῦται δἐ ἐπισἡμως ὕπὸ τῆς Ἐκκλησίας τὀ 1728, ἐπικρατησἀσης τῆς ἀπὀ Χριστοῦ μετἀ τῆς Ἴνδικτιῶνος (Κ. Δελικἀνη, ἔνθ’ ἄν., Β’, κβ’. Φ. Βαφεἴδου, ἔνθ’ ἄν., Γ’, 94, Κωνσταντινοὐπολις 1912).»[2]
  3. ^ «The Era of Byzantium…often cited in the form annus mundi, is usual in the East from the seventh century and all but unknown in the West. The reference point is Creation, 1 September 5509 B.C., which may be compared with the mundane dates computed by Eusebius-Jerome (5198 B.C.), the Era of Alexandria (5502 B.C.), the Hippolytan Era (5500 B.C.), the Jewish Era (3761 B.C.), and the Vulgate date of 3952 B.C. calculated by Bede. The Byzantine Era survived the capture of Constantinople, and was still in use in Russia to the end of the seventeenth century.»[3]
  4. ^ i.e. Eastern Roman Empire. The term Byzantine was invented by the German historian Hieronymus Wolf in 1557 but was popularized by French scholars during the 18th century to refer to the Eastern Roman Empire. The citizens of the empire considered themselves Romaioi («Romans»), their emperor was the «Roman Emperor», and their empire the Basileia ton Romaion («Empire of the Romans»). The Latin West designated the empire as «Romania», and the Muslims as «Rum».
  5. ^ Significantly, this same phrase – «from the foundation of the world», or «since the dawn of time», (Greek: από καταβολής κόσμου, Apo Kataboles Kosmou) – occurs repeatedly in the New Testament, in Matthew 25:34, Luke 11:50, Hebrews 4:3, 9:26, and Revelation 13:8, 17:8. Anno Mundi eras may reflect a desire to use a convenient starting point for historical computation based on the Scriptures.
  6. ^ PL XC, 598,877 (Pseudo‐Beda).
  7. ^ a b «Although chronology is very ancient as a historical form, it developed greatly with the emergence of Christianity. It became an important vehicle of religious polemics, imposed and developed the chronological framework of the Bible with apologetic and polemic goals, and reached the very top of most cultivated historical forms. However, we are so permeated with the historiographical thought produced by nineteenth-century positivism that we have difficulties in recognising chronology as an important pre-modern form of historical writing using techniques, methods, and assumptions that can be seen as fundamental for the study of historiography.»[8]
  8. ^ About the year 462 the Byzantine Indiction was moved from September 23 to September 1, where it remained throughout the rest of the Byzantine Empire, representing the present day beginning of the Church year. In 537 Justinian decreed that all dates must include the indiction, so it was officially adopted as one way to identify a Byzantine year, becoming compulsory.
  9. ^ This differed from the status of the Greeks who lived in the Western Empire, who generally employed Roman-style dating even in their mother tongue.[11]
  10. ^ On the occasions when the Byzantines did employ the Roman method of dating, they were in fact liable to misunderstand it and consider the «3rd of the kalends» to refer to the third day of the month rather than the day before the end of the prior month.[12]
  11. ^ «According to Russian reckoning, 1492 marked the close of the seventh millennium of creation, and prophets and visionaries were getting enthusiastic or apprehensive, according to taste. Calendars stopped in 1492. There were skeptics, but they were officially disavowed, even persecuted. In 1490, the patriarch of Moscow conducted an inquisition against heretics, torturing his victims until they confessed to injudicious denunciations of the doctrine of the Trinity and the sanctity of the Sabbath. Among the proscribed thoughts of which the victims were accused was doubt about whether the world was really about to end.»[13]
  12. ^ To convert our era to the Byzantine era, add 5509 years from September to December, and 5508 years from January to August.
  13. ^ Eratosthenes of Cyrene (275-194 BC) represented contemporary Alexandrian scholarship; Eupolemus, a Palestinian Jew and a friend of Judah Maccabee, writing in 158 BC, is said to have been the first historian who synchronized Greek history in accordance with the theory of the Mosaic origin of culture. By the time of the 1st century BC, a world chronicle had synchronized Jewish and Greek history and had gained international circulation: Alexander Polyhistor (flourishing in 85-35 BC); Varro (116-27 BC); Ptolemy priest of Mendes (50 BC), who is cited by Tatian (Oratio ad Graecos, 38); Apion (1st century AD); Thrasyllus (before AD 36); and Thallus (1st century AD) – all cited chronicles which had incorporated the dates of the Noachite flood and the exodus.[18]
  14. ^ From the orthography of proper names, and from various expressions used, it is evident that Demetrius used the Septuagint text of the Bible.
  15. ^ The «Era of Antioch» (5492 BC) and «Era of Alexandria» (5502 BC) were originally two different formations, differing by 10 years. They were both much in use by the early Christian writers attached to the Churches of Alexandria and Antioch. However after the year AD 284 the two eras coincided, settling on 5492 BC. There are, consequently, two distinct eras of Alexandria, the one being used before and the other after the accession of Diocletian.[19]
  16. ^ A calendar obtained by extension earlier in time than its invention or implementation is called the proleptic version of the calendar.
  17. ^ In the commonly used 19‐year Easter moon cycle, there was no year when the Passover (the first spring full moon, Nisan 14) would coincide with Friday and the traditional date of the Passion, March 25; according to Alexandrian system the date would have to have been Anno Mundi 5533 = 42(!)AD.
  18. ^ It is likely that his reckoning is from 43 BC, the year in which Octavian was declared consul by senate and people and recognized as the adopted son and heir of Caesar. Epiphanius, (Haeres) also puts Jesus’s birth in the 42nd year of Augustus when Octavius Augustus xiii and Silanus were consuls; and they were consuls in 2 BC.[27]
  19. ^ Note that according to Wacholder, Josephus’ chronology for the antediluvian period (pre-flood) conforms with the LXX, but for the Noachites (post-flood) he used the Hebrew text. He chose this method to resolve the problem of the two chronological systems.[46]

References[edit]

  1. ^ Pavel Kuzenkov. «How Old is The World?: The Byzantine Era and its Rivals». Institute for World History, Moscow, Russia. In: Elizabeth Jeffreys, Fiona K. Haarer, Judith Gilliland. Proceedings of the 21st International Congress of Byzantine Studies: London, 21–26 August 2006: Vol. 3, Abstracts of Communications. Ashgate Publishing, Ltd., 2006. pp. 23–24.
  2. ^ a b c (in Greek) «Οικουμενικόν Πατριαρχείον», ΘΗΕ, τόμ. 09, εκδ. Μαρτίνος Αθ., Αθήνα 1966, στ. 778.
    (in English) «Ecumenical Patriarchate». Religious and Ethical Encyclopedia. Vol. 9., Athens, 1966. p. 778.
  3. ^ R. Dean Ware. «Medieval Chronology: Theory and Practice.» In: James M. Powell. Medieval Studies: An Introduction, Second Edition. Syracuse University Press, 1992. pp. 252-277. p. 262.
  4. ^ Fr. Diekamp, «Der Mönch und Presbyter Georgios, ein unbekannter Schriftsteller des 7. Jahrhunderts», Byzantinische Zeitschrift 9 (1900) 14–51.
  5. ^ a b c d e f Pavel Kuzenkov (Moscow). «How old is the World? The Byzantine era κατα Ρωμαίους and its rivals Archived July 15, 2011, at the Wayback Machine». 21st International Congress of Byzantine Studies, London 2006. pp. 2–4.
  6. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 7
  7. ^ a b Paul Stephenson. «Translations from Byzantine Sources: The Imperial Centuries, c.700–1204: John Skylitzes, «Synopsis Historion»: The Year 6508, in the 13th Indiction: the Byzantine dating system Archived 2016-11-08 at the Wayback Machine». November 2006.
  8. ^ Varona, Patricia. «Chronology and History in Byzantium». Greek, Roman, and Byzantine Studies 58 (2018) 389–422. p. 389.
  9. ^ Newton, Robert R. (1972), Medieval Chronicles and the Rotation of the Earth, Baltimore: Johns Hopkins University Press, p. 515.
  10. ^ Butcher, Kevin (2003), Roman Syria and the Near East, Los Angeles: Getty Publications, p. 127, ISBN 9780892367153.
  11. ^ Solin, Heikki (2008), «Observations sur la Forme Grecque des Indications Calendaires Romaines à Rome à l’Époque Impériale», Bilinguisme Gréco-Latin et Épigraphie: Actes du Colloque, 17–19 Mai 2004, Collection de la Maison de l’Orient et de la Méditerranée, No. 37, Série Épigraphique et Historique, No. 6, Lyon: Maison de l’Orient Méditerranéen, pp. 259–272. (in French)
  12. ^ Setton, Kenneth Meyer (1976), The Papacy and the Levant (1204—1571), Vol. I: The Thirteenth and Fourteenth Centuries, Memoirs of the APS, Vol. 114, Philadelphia: American Philosophical Society, p. 71, ISBN 9780871691149.
  13. ^ Felipe Fernández-Armesto. 1492: The Year Our World Began. A&C Black, 2011. p. 148.
  14. ^ Prof. Charles Ellis (University of Bristol). Russian Calendar (988–1917). The Literary Encyclopedia. 25 September 2008.
  15. ^ Theophilus of Antioch. Theophilus of Antioch to Autolycus. Book III. Chap XXIV (Chronology from Adam) – Chap. XXVIII (Leading Chronological Epochs).
  16. ^ Julius Africanus. Extant Writings III. The Extant Fragments of the Five Books of the Chronography of Julius Africanus.
  17. ^ a b Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. p. 236.
  18. ^ a b Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (July 1968), pp. 451–452.
  19. ^ «Epoch: Era of Antioch and Era of Alexandra.» In: The Popular Encyclopedia: being a general dictionary of arts, sciences, literature, biography, history, and political economy. (Vol. 3, Part 1). Glasgow: Blackie and Son, 1841. p. 73.
  20. ^ Elias J. Bickerman. Chronology of the Ancient World. 2nd edition. Cornell University Press. 1980. p. 73.
  21. ^ Rev. Philip Schaff (1819–1893), Ed. «Era.» Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge. New Edition, 13 Vols., 1908–14. Vol. 4, pp. 163.
  22. ^ George Synkellos. The Chronography of George Synkellos: a Byzantine Chronicle of Universal History from the Creation. Transl. Prof. Dr. William Adler & Paul Tuffin. Oxford: Oxford University Press, 2002.
  23. ^ Van der Essen, L. «Chronicon Paschale». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  24. ^ St. John Chrysostom. Homily «On the Cross and the Thief» 1:2.
  25. ^ St. Isaac the Syrian. Homily 19, Russian edition, pp. 85 [Homily 29, English edition, p. 143].
  26. ^ a b c George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar. 1962), p. 4-6.
  27. ^ George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar., 1962).
  28. ^ The Rudder (Pedalion): Of the metaphorical ship of the One Holy Catholic and Apostolic Church of the Orthodox Christians, or all the sacred and divine canons of the holy and renowned Apostles, of the holy Councils, ecumenical as well as regional, and of individual fathers, as embodied in the original Greek text, for the sake of authenticity, and explained in the vernacular by way of rendering them more intelligible to the less educated. Comp. Agapius a Hieromonk and Nicodemus a Monk. First printed and published AD 1800. Trans. D. Cummings, from the 5th edition published by John Nicolaides (Kesisoglou the Caesarian) in Athens, Greece in 1908, (Chicago: The Orthodox Christian Educational Society, 1957; Repr., New York, N.Y.: Luna Printing Co., 1983).
  29. ^ Niketas Choniates. O City of Byzantium, Annals of Niketas Choniates. Transl. by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, Detroit, 1984. p. 338
  30. ^ Doukas (c. 1460). Decline and Fall of Byzantium To The Ottoman Turks. An Annotated Translation by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, 1975. pp. 57–58.
  31. ^ Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. pp. 539–540.
  32. ^ Richet, Pascal. «The Creation of the world and the birth of chronology». Comptes Rendus Geoscience. Volume 349, Issue 5, September 2017, p. 228.
  33. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 3
  34. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 5
  35. ^ Wolper, P. Nikolai. «Der rhythmische Organismus der Kirche». Kirchenjahr (in German).
  36. ^ Panteli, Maria; Purwins, Hendrik (2013). «A Quantitative Comparison of Chrysanthine Theory and Performance Practice of Scale Tuning, Steps, and Prominence of the Octoechos in Byzantine Chant». Journal of New Music Research. 42 (3): 205–221.
  37. ^ Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008. p. 2.
  38. ^ The Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008. p. 1778.
  39. ^ Fr. Stanley S. Harakas. The Orthodox Church: 455 Questions and Answers. Light & Life Publishing, Minneapolis, 1988. pp. 88,91.
  40. ^ Costache, Doru. (2019). «The Orthodox Doctrine of Creation in the Age of Science.» Journal of Orthodox Christian Studies 2.1: 43–64. 10.1353/joc.2019.0003.
  41. ^ a b Khramov, Alexander V. (2017). «Fitting Evolution into Christian Belief: An Eastern Orthodox Approach.» International Journal of Orthodox Theology 8:1: 75-105. urn:nbn:de:0276-2017-1053.
  42. ^ Prof. Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.). An Ancient History: From the Creation to the Fall of the Western Empire in A.D. 476. Baltimore: Foley, 1886. p. 21.
  43. ^ Thomas Spencer Baynes. «Chronology: Era of the Creation of the World.» The Encyclopædia Britannica: a dictionary of arts, sciences, and general literature. 9th Ed., Vol. 5. (A. & C. Black, 1833. p. 713.)
  44. ^ Prof. Dr. Marcus Louis Rautman Archived 2009-02-01 at the Wayback Machine. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 8
  45. ^ Chisholm 1911, section: Era of the Creation of the World.
  46. ^ Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (Jul., 1968).
  47. ^ Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000. pp. 602–603.

External links[edit]

  • «Main feasts and commemorations». Orthodox Church of America. Archived from the original on 2018-10-09. Retrieved 2018-10-09.
  • Byzantine ways of reckoning time
  • Calendar Era: Late Antiquity and Middle Ages: Christian era at SMSO Encyclopedia (Saudi Medical Site Online).
  • Howlett, J. Biblical Chronology. In, The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Chronology of the Biblical Patriarchs.
  • Church Calendar at Orthodoxwiki.

Hebrew calendar

  • The Era of the Creation at Jewish Encyclopedia.
  • The Jewish Calendar by Karl Hagen (medievalist).

Bibliography and further reading[edit]

Primary sources[edit]

  • Doukas. Decline and Fall of Byzantium To The Ottoman Turks. An Annotated Translation by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, 1975.
  • George Synkellos. The Chronography of George Synkellos: a Byzantine Chronicle of Universal History from the Creation. Transl. Prof. Dr. William Adler & Paul Tuffin. Oxford: Oxford University Press, 2002.
  • Ibn Ezra, Abraham ben Meïr, (1092–1167). Ibn Ezra’s Commentary on the Pentateuch: Genesis (Bereshit). (Vol.1 – Genesis). Transl. and annotated by H. Norman Strickman & Arthur M. Silver. Menorah Pub. Co., New York, N.Y., 1988.
  • Julius Africanus. Extant Writings III. The Extant Fragments of the Five Books of the Chronography of Julius Africanus.
  • Niketas Choniates. O City of Byzantium, Annals of Niketas Choniates. Transl. by Harry J. Magoulias. Wayne State University Press, Detroit, 1984.
  • Pliny the Elder. Historia Naturalis, XVIII, 210.
  • St. Basil the Great. Hexæmeron. Nicene and Post-Nicene Fathers of the Christian Church, 2nd Series (NPNF2). Transl. Philip Schaff, D.D., LL.D. (1819–1893): Volume VIII – Basil: Letters and Select Works. Wm. B. Eerdmans Publishing Co., Grand Rapids, Michigan.
  • St. Hilary of Poitiers. On the Trinity. Book IV.
  • The Rudder (Pedalion): Comp. Hieromonk Agapius and monk Nicodemus. First printed and published 1800. Trans. D. Cummings, [from the 5th edition published by John Nicolaides (Kesisoglou the Caesarian) in Athens, Greece in 1908], Chicago: The Orthodox Christian Educational Society, 1957. Repr., New York, N.Y.: Luna Printing Co., 1983.
  • Theophanes. The Chronicle of Theophanes Confessor: Byzantine and Near Eastern History, AD 284–813. Cyril Mango, Roger Scott, Geoffrey Greatrex (Eds.). Oxford University Press, 1997.
  • Theophilus of Antioch. Theophilus of Antioch to Autolycus. Book III. Chap XXIV (Chronology from Adam) – Chap. XXVIII (Leading Chronological Epochs).

Secondary sources[edit]

21st century

  • Anthony Bryer. «Chronology and Dating». In: Elizabeth Jeffreys, John Haldon, Robin Cormack . The Oxford Handbook of Byzantine Studies. Oxford University Press, 2008. pp. 31–37.
  • Dr. Iaakov Karcz. «Implications of some early Jewish sources for estimates of earthquake hazard in the Holy Land». Annals of Geophysics, Vol. 47, N. 2/3, April/June 2004.
  • Fr. Patrick Henry Reardon. Creation and the Patriarchal Histories: Orthodox Christian Reflections on the Book of Genesis. Conciliar Press, 2008.
  • Fr. Seraphim Rose. GENESIS, CREATION and EARLY MAN: The Orthodox Christian Vision. St. Herman of Alaska Brotherhood, Platina, California, 2000.
  • Frederick Deland Leete. Christian Brotherhoods. Kessinger Publishing, 2003.
  • Paul James-Griffiths. Creation days and Orthodox Jewish Tradition. AnswersinGenesis.org. March 2004.
  • Paul Stephenson. «Translations from Byzantine Sources: The Imperial Centuries, c.700–1204: John Skylitzes, «Synopsis Historion»: The Year 6508, in the 13th Indiction: the Byzantine dating system«. November 2006.
  • Pavel Kuzenkov. How old is the World? The Byzantine era κατα Ρωμαίους and its rivals. 21st International Congress of Byzantine Studies, London 2006.
  • Prof. Charles Ellis (University of Bristol). «Russian Calendar (988–1917)». The Literary Encyclopedia. 25 September 2008.
  • Prof. Dr. Marcus Louis Rautman. «Time.» In Daily Life in the Byzantine Empire. Greenwood Publishing Group, 2006. pp. 3–8.
  • Prof. Dr. Muhammad Shamsaddin Megalommatis. «Gueze – ‘Ethiopian’: the Counterfeit Millennium». September 8, 2007.
  • Prof. Dr. Roger T. Beckwith (D.D., D.Litt.). Calendar, Chronology, and Worship: Studies in Ancient Judaism and Early Christianity. Brill Academic Publishers, 2005. (Dr Beckwith served for twenty years on the Anglican-Orthodox Commission).
  • The Orthodox Study Bible. St. Athanasius Academy of Orthodox Theology. Elk Grove, California, 2008.

20th century

  • Barry Setterfield. Ancient Chronology in Scripture. September 1999.
  • Chisholm, Hugh, ed. (1911). «Chronology» . Encyclopædia Britannica. Vol. 6 (11th ed.). Cambridge University Press. pp. 305–318.
  • Dr. Ben Zion Wacholder. «Biblical Chronology in the Hellenistic World Chronicles». in The Harvard Theological Review, Vol.61, No.3 (Jul., 1968), pp. 451–481.
  • Dr. Ben Zion Wacholder. Essays on Jewish Chronology and Chronography. Ktav Pub. House, 1976.
  • Dr. Floyd Nolan Jones. Chronology of the Old Testament. Master Books, Arizona, 1993. Repr. 2005. (supports Ussher’s chronology, i.e. 4004 BC).
  • E.G. Richards. Mapping Time: The Calendar and its History. Oxford University Press, 1998.
  • Elias J. Bickerman. Chronology of the Ancient World. 2nd edition. Cornell University Press. 1980.
  • Fr. Stanley S. Harakas. The Orthodox Church: 455 Questions and Answers. Light & Life Publishing, Minneapolis, 1988.
  • George Ogg. «Hippolytus and the Introduction of the Christian Era». in Vigiliae Christianae, Vol.16, No.1 (Mar., 1962), pp. 2–18.
  • Howlett, J. «Biblical Chronology». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Jack Finegan. Handbook of Biblical Chronology: Principles of Time Reckoning in the Ancient World and Problems of Chronology in the Bible. Hendrickson Publishers, 1998.
  • Prof. Dr. William Adler. Time Immemorial: Archaic History and its Sources in Christian Chronography from Julius Africanus to George Syncellus. Washington, D.C. : Dumbarton Oaks Research Library and Collection, 1989.
  • K.A. Worp. Chronological Observations on Later Byzantine Documents. 1985. University of Amsterdam.
  • Foss, Clive. «Three Apparent Early Examples of the Era of Creation». Zeitschrift für Papyrologie und Epigraphik, Bd. 31 (1978), pp. 241–246.
  • Roger S. Bagnall, K. A. Worp. The Chronological Systems of Byzantine Egypt. Zutphen, 1978.
  • V. Grumel. La Chronologie. Presses Universitaires France, Paris. 1958.
  • Rev. Philip Schaff (1819–1893), Ed. «Era.» Schaff-Herzog Encyclopedia of Religious Knowledge New Edition, 13 Vols., 1908–14. Vol. 4, pp. 163.
  • Van der Essen, L. «Chronicon Paschale». In The Catholic Encyclopedia (New Advent). New York: Robert Appleton Company, 1908.
  • Yiannis E. Meimaris. Chronological Systems in Roman-Byzantine Palestine and Arabia. Athens, 1992.

19th century and earlier

  • John McClintock, James Strong. Cyclopedia of Biblical, theological, and ecclesiastical literature: Supplement. V.2. Harper, 1887.
  • Prof. Fr. Arsenius John Baptist Vuibert (S.S.). An Ancient History: From the Creation to the Fall of the Western Empire in A.D. 476. Baltimore: Foley, 1886.
  • Samuel Poznański. «Ben Meir and the Origin of the Jewish Calendar». in The Jewish Quarterly Review, Vol. 10, No. 1 (Oct., 1897), pp. 152–161.
  • Sir Thomas Browne. Pseudodoxia Epidemica: Book VI. Ch. 1 – Of sundry common opinions Cosmographical and Historical. 1646; 6th ed., 1672. pp. 321–330.
  • The Popular Encyclopedia: being a general dictionary of arts, sciences, literature, biography, history, and political economy. (Vol. 3, Part 1). Glasgow: Blackie and Son, 1841.
  • Thomas Spencer Baynes. «Chronology: Era of the Creation of the World.” The Encyclopædia Britannica: a dictionary of arts, sciences, and general literature. 9th Ed., Vol. 5. A. & C. Black, 1833. pp. 709–754.
‘This article is derived in whole or in part from Byzantine Creation Era at OrthodoxWiki, which is dually licensed under CC-By-SA and GFDL. All relevant terms must be followed.’
Источник

Глава 9

ПРАЗДНИКИ, ЗРЕЛИЩА, РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Праздники в Византии были общенародными и местными, религиозными и политическими, профессиональными и семейными, регулярными и экстраординарными, официально дозволенными и запрещенными.

Один из наиболее стойких феноменов народной культуры, праздник воспринимался каждым новым поколением как неотъемлемый элемент устоявшегося жизненного распорядка, унаследованного от предков. Наиболее древними, восходящими к античной и эллинистической эпохам, являлись языческие празднества, которые продолжали бытовать в христианском византийском обществе, медленно и трудно сходили со сцены, исчезали и возрождались, маскировались под христианские праздники или под местные обычаи, справлялись тем смелее, чем дальше от крупных центров, высших церковных и светских властей находилась та или иная местность.

Эти враждебные православию рудименты язычества в среде иноплеменного населения империи имели и древнеэллинское и свое, так сказать, отечественное происхождение. Они явственнее ощущались в тех провинциях, которые позже вошли в состав империи (например, некоторые армянские и грузинские земли, северо-западные районы Балкан) и где более замкнутый образ жизни вело население (например, влахи, албанцы). В основном, однако, в IX–XII вв. оригинальные языческие обычаи и обряды иноплеменных ромеев успели тесно переплестись и слиться с чисто эллинскими, подверглись переосмыслению и даже некой ритуальной «христианизации».

Знаменательно, что число языческих торжеств и веселий даже увеличивалось с распространением христианства: языческие праздники приютились самозванцами в лоне самой ортодоксальной веры и вместе с нею наследовались неофитами. Поэтому церковь вынуждена была идти не по пути полного искоренения языческих, обычаев, а по пути их адаптации, «обезвреживания» несовместимых с христианством идейных норм и истолкования древних игрищ в качестве обрядов, связанных, например, с циклами крестьянской трудовой деятельности.

Общенародными языческими праздниками в Византии IX–XII вв. были календы, брумалии и русалии. Календы по-латыни — вообще первое число каждого месяца, но как праздник они отмечались в начале января и стали справляться на востоке Средиземноморья со времени установления римского господства (в конце Х-XI столетии под именем «коляд» этот праздник вместе с христианством проник и на Русь).

Сначала календы праздновали с 1 по 5 января, а с утверждением христианства в качестве господствующей официальной религии начало празднования календ было приурочено к важному церковному празднику — рождеству (25 декабря), и календы стали 12-дневными. В конце VII в., на Шестом вселенском соборе, календы предали анафеме, но запрет не возымел действия: их продолжали справлять в народе, а вскоре снова стали отмечать в самом императорском дворце. Правда, василевсы старались все-таки отделить языческое веселье от церковных торжеств и основные развлечения устраивали не в ночь на 26 декабря, как и не в ночь на 1 января (день св. Василия), а только в ночь на 2 января. Да и ряженых, исполнявших строго определенные ритуальные функции, во дворце были единицы.

Народ праздновал календы, как и римляне, со времен Юлия Цезаря, в ночь на 1 января, хотя новый год в Византии IX–XII вв. начинался не с января, а с 1 сентября. Каждый наряжался как мог, чаще всего мужчины переодевались женщинами, а женщины — мужчинами. Надевали маски. Ряженые бродили от дома к дому с песнями и плясками, стучались в двери, участвовали в пиршестве у незнакомых людей, выпрашивали дары. Немало народу толклось в трактирах и кабаках и заполняло ночные улицы.

Во дворце в ночь на 2 января устраивались так называемые готские игры, во время которых приглашенные на праздник вельможи, а также члены цирковых партий «голубых» и «зеленых», певцы и музыканты, прославляли василевса и его наследников. Петь подобающие для случая песни были обязаны и сановники. Пение перемежалось плясками ряженых и нескольких «готов», вооруженных мечами и щитами. «Готы» пели особые песни, имевшие когда-то ритуальный характер, но затверженные теперь на столь неузнаваемо испорченной латыни, что смысла их уже никто не понимал.

Брумалии праздновались незадолго до календ (слово «брума» по-латыни означает «самые короткие дни в году», т. е. время зимнего солнцестояния). Они были преданы анафеме на том же Шестом вселенском соборе, но также безрезультатно. Народ праздновал брумалии и календы почти одинаково. Во дворце же для брумалий был разработан особый ритуал. Сановники плясали в хороводе и пели с горящими свечами в руках. Император одаривал их золотом, а представителей рядового населения столицы — серебром. Вечером устраивалось многолюдное пиршество (как и во время календ), на котором присутствовал василевс, сидевший с семьей за отдельным столом. Роман I Лакапин не допускал празднования брумалий во дворце, но их стали отмечать здесь снова уже при соправителе и преемнике Романа I — Константине VII: этот василевс постановил, что во время брумалий следует раздавать из казны не более 50 литр (3600 золотых).

Русалии — весенний праздник цветов — устраивались после пасхи, накануне троицы. О том, как этот праздник отмечали в сельской местности, можно составить некоторое представление по судебному решению охридского архиепископа Димитрия Хоматиана (первая треть XIII столетия), вынужденного разбирать дело об убийстве во время русалий. Сельская молодежь устроила танцы, игры, пантомимы и «скакания» — все это полагалось делать, чтобы получить дары зрителей. Пастух в овечьем загоне, у которого молодые люди потребовали сыра, отказался его дать, вспыхнула ссора, пастух был убит. Назначая эпитимьи виновникам случившегося, архиепископ замечает, что русалии, как и брумалии, воистину «бесовские игрища», соблюдаемые как обычай «в этой стороне» (Македонии).

Однако особенно торжественно все слои византийского общества без исключения отмечали религиозные праздники, официально установленные церковью. К концу Х-началу XI в. твердо определился круг так называемых престольных церковных праздников (рождество, крещение, пасха, троица и т. д.). Широко праздновались по всей империи дни таких почитаемых святых, как св. Георгий (23 апреля) и св. Димитрий (26 октября). Близ Чурула во Фракии, в Куперии, ежегодно справлялся грандиозный праздник в честь св. Георгия. Здесь устраивалась и ярмарка. Василевс с семьей в этот день отправлялся морем в Манганы (монастырь в северо-восточной части столицы) на поклонение мученику. Кроме того, отмечались праздники в честь местных святых, памятные события, связанные с данной местностью, городом, церковью, монастырем и т. п.

Религиозный праздник требовал от прихожан присутствия на церковной службе в храме, а нередко и участия в торжественной процессии. В престольные и другие праздники (дни св. Димитрия, св. Ильи) совершался выход императора. В соответствии с церемониалом процессия проходила из дворца по украшенным улицам и площадям в св. Софию, где василевс с семьей присутствовал на праздничном богослужении, совершаемом самим патриархом. Иногда процессия направлялась в иной храм, порою — на конях, порою — на судне. После официальных торжеств начинались игры, а за ними шли пиршества. К праздничной трапезе готовились задолго до наступления праздника, запасали продукты, экономили. Простолюдины нередко ограничивали себя перед праздником в течение многих недель. Накануне пасхи такое воздержание было предписано христианам самой церковью: пасха праздновалась после великого поста. Этот праздник в Константинополе отмечался по традиции особенно пышно.

Помимо церковных праздников, византийцы справляли государственные праздники, ежегодные (например, 11 мая — день основания Константинополя, день рождения императора) и экстраординарные, нерегулярные (коронация василевса, его свадьба, рождение наследника). В такие дни вновь славословили государя, несли дары ему или его детям. Василевс повелевал выдавать народу медные деньги, выставлять на площадях, на специальных длинных столах, даровое угощение, устраивать на ипподроме массовые зрелища. Народ водил на улицах хороводы, пел обрядовые песни и гимны в честь виновника торжества. Во дворце пировала высшая знать.

Государственным праздником, по крайней мере для жителей столицы и ее окрестностей, становился и день вступления в столицу победившего узурпатора. В город он въезжал на белом коне, в сопровождении пышной свиты, отряда телохранителей, отборного войска. В соответствии с определенным ритуалом, с песнопениями и славословиями его встречали сановники, высшее духовенство, руководители корпораций, толпы народа.

Поводом к объявлению всенародного праздника могло стать также возвращение василевса в столицу после победоносного похода. Справлялся триумф. С величайшей пышностью, например, обставил свое возвращение после победы над Святославом и присоединения северо-восточной Болгарии Иоанн I Цимисхий. Императорская колесница, влекомая четверкой белоснежных коней, была украшена цветами; собственными руками василевс возложил венок и на своего верхового коня. Но сам государь от Золотых ворот следовал пешком за своей колесницей, в которой лежали одеяния болгарского царя, а на них стояла икона богоматери Влахернской — заступничеству ее император смиренно приписывал свои победы. На Форуме Константина василевс снял с идущего во главе знатных пленников болгарского царя Бориса царский венец и отдал, войдя в св. Софию, в руки патриарха.[1] Примерно так же была организована встреча Василия II после окончательного завоевания всей Болгарии.

Поводом для импровизированного празднества служил также въезд в столицу иноземной принцессы — невесты императора или его наследника. Берту-Ирину, жену Мануила I Комнина, встречали с ликованием на всем протяжении ее пути от берегов Адриатики, где она сошла с корабля, до самого Константинополя. Праздничные встречи на пути и в столице устраивали также мощам известного или новоявленного святого, доставляемым из провинции, из отвоеванных районов, или дарованным василевсу иноземным государем. Так, например, при Константине VII торжественно и празднично встречали раку с рукой Иоанна Предтечи.

Помимо праздников общих для населения империи или для жителей города, справлялись праздники профессиональные, корпоративные, квартальные. Константинопольские врачи праздновали 27 июня день св. Сампсона — покровителя медиков: они совершали поклонение его останкам в храме св. Мокия, а затем собирались за общим пиршественным столом. Церковный приход совместно отмечал обычно день памяти святого своей церкви, сослуживцы канцелярии — повышение по службе чиновника, корпорация — избрание нового члена. Например, процессия тавулляриев в таком случае, выйдя из церкви, где новый коллега получал благословение, провожала его до кафедры, на которую он избирался, а затем шла пировать к нему на дом. 25 октября, в день памяти святых нотариев, подвыпившие адвокаты всей группой, в масках, ходили по городу.

На семейные торжества, которые также очень часто начинались в церкви (крестины, обручение, свадьба), приглашали тем больше народу, чем богаче была семья. Знатный хозяин стремился поразить своих гостей роскошью обстановки жилища, богатством одеяний и украшений членов семейства, разнообразием блюд. Гости также принаряжались, прибывали на лучших из своих коней и мулов, в дорогих седлах или в богато отделанных колясках. На таких семейных праздниках, даже в глухой деревне, общество услаждал специально приглашенный певец или музыкант. Свадьбу Дигениса Акрита играли сначала в его доме, затем — в доме родителей невесты. Гостей пригласили множество, их дары молодоженам трудно счесть. Пиры длились много дней подряд. В городах в подобном случае состоятельный хозяин наснимал целую труппу бродячих музыкантов, фокусников, мимов и акробатов, представителей нередко весьма низкопробного искусства.

Как уже говорилось, во время крупных общенародных или столичных празднеств для горожан устраивались разного рода зрелища и увеселения. Разумеется, своеобразными зрелищами для обывателя являлись уже праздничные процессии, крестные ходы, встречи, даже похороны знатных лиц. С полным правом к разряду зрелищ следует отнести торжественное богослужение, церковную литургию, в которой прихожанин становился участником пышно театрализованного магического действа.

Однако особенно популярными у столичного населения были специальные игрища, устраиваемые по традиции, начиная с античных времен, на ипподроме (эллипсовидном огромном сооружении, подобном современному стадиону), расположенном по соседству с Большим императорским дворцом и св. Софией. Основным видом зрелищ на ипподроме были конские ристания — соревнования в искусстве управления лошадьми. Каждой из легких колесниц, мчащихся по боковым дорожкам ипподрома и запряженных несколькими лошадьми, правил один возница. Содержание коней и ипподрома, устройство самих ристаний являлось обязанностью цирковых партий, среди которых выделялись четыре: «голубые», «зеленые», «красные» и «белые». В Х в. практически сохранились лишь две первые партий. Ведал ими эпарх столицы.

Само представление и подготавливалось и развертывалось на ипподроме по строгим правилам. Вход на ипподром был свободным. Горожане занимали места с утра. Каждый «болел» за ту или иную партию. Ристания начинались по знаку самого василевса, приходившего в свою ложу из дворца по крытой галерее. Возницы были одеты в цвета своих партий. Бег колесниц сопровождался ревом зрителей, подбадривавших, освистывавших и поносивших «своего» или «чужого» возницу. Зрители награждали победителя аплодисментами, император — литрой золота. В XI столетии цирковые партии, по всей вероятности, имелись и в некоторых других городах империи, помимо Константинополя: упоминания о представлениях на ипподромах в провинциальных центрах иногда мелькают в источниках. На конские ристания в Магнесии собиралось почти все население города. Приходили даже монахи, потом каявшиеся «во грехе». Духовенство осуждало иногда игрища на ипподроме как недостойные христиан забавы, но о прямых выступлениях священнослужителей против состязаний на ипподроме в IX–XII вв. неизвестно. Ристания были прочно укоренившимся обычаем, вошедшим в официальную церемониальную символику императорской власти и выполнявшим определенную функцию во время дипломатических приемов иноземных посольств.

В X столетии в Спарте по субботам в центре города устраивались спортивные игры — может быть, как отголосок местной древней традиции. На соревнования собиралось множество народа. Являлся сам стратиг города, забывавший о своих служебных обязанностях: в частности, он пренебрегал жалобами клириков ближайшего к месту состязаний храма, которые говорили, что гром аплодисментов зрителей заглушает голос священника, совершающего службу перед немногочисленными прихожанами (большинство предпочитало уйти на игры).

В столице после бега колесниц на ипподроме начинались обычно выступления акробатов, борцов, фигляров, фокусников, дрессировщиков животных. К концу представления близ ипподрома толпились шуты, мимы, музыканты, певцы и гетеры, участвовавшие или не участвовавшие в играх и нередко расходившиеся отсюда группами по домам знати для увеселения ее на ночных пирушках.

Иногда василевс повелевал показать на ипподроме зрелище совсем иного рода. Суровый воин Никифор II, вызвавший недовольство столичных жителей своей политикой цен, решил поразить «изнеженных горожан» видом рукопашного боя. Он забыл, однако, предупредить о том, что это всего лишь зрелище. Когда воины императорской гвардии, разделившись на два отряда и обнажив мечи, начали «сражение», трибуны охватила паника. Горожане отлично помнили, что накануне в уличной схватке было убито несколько гвардейцев василевса, и, не поняв намерений императора, решили, что настал час его мести за убитых. Народ бросился с ипподрома к выходам, насмерть давя упавших.

На ипподроме же иногда демонстрировали свое искусство джигитовки знатные воины. Оруженосец Романа I Лакапина — Мосиле, стоя в рост на мчащемся во весь опор коне, не покачнувшись, как рассказывает Скилица, размахивал мечом, показывая приемы владения оружием. С конца XII в. под западным влиянием стали вводиться в Византии и рыцарские турниры среди знати. Воинские состязания, правда, устраивались в империи задолго до этих турниров; в них издавна принимали участие даже сами василевсы, но эти соревнования не были поединками (метали копье, стреляли в цель из лука, преодолевали на конях препятствия, поражали мечом или булавой чучело «врага»).

Развлекая собравшихся на ипподроме горожан, канатоходцы совершали на канате, натянутом на значительной высоте, различные акробатические трюки, ходила с завязанными глазами, стреляли из лука и т. д. Жонглеры бросали в воздух и ловили стеклянные хрупкие шары, манипулировали сосудами с водой, не проливая из них ни капли. Дрессированный медведь, изображая неудачников, выпивох и простецов, заставлял зрителей покатываться со смеху; ученая собака вытаскивала из рядов по заданию хозяина то «скупца», то «развратника», то «расточителя», то «рогоносца».

Положение «артистов» акробатических цирковых трупп (как правило, бродячих) было тяжелым: их преследовало моральное осуждение церкви и добропорядочных ханжей, суд и власти не признавали за ними гражданских прав, условия их жизни целиком зависели от степени щедрости случайных зевак. Свои представления они показывали прямо на площадях и улицах города.

Византия не знала собственно театра — такого, каким он сложился в период античности. Но своеобразный театр все-таки существовал: те же бродячие актеры, фигляры и мимы, совмещавшие нередко по нескольку «артистических» специальностей, разыгрывала остро комические сценки и фарсы собственного сочинения, в которых гротеску, сатире и клоунаде отводилась главная роль. Сюжеты выбирались простые: супружеская неверность, похождения молодого повесы, злоключения сводника или глупого скряги. Зачастую представления были грубо циничны: непристойные выражения сопровождались не менее непристойными жестами. Актрисы выступали в непривычной одежде — укороченном хитоне с большим вырезом. Церковь особенно настойчиво преследовала мимов. На ипподром их не пускали. Однако мимы пользовались популярностью, и не только у простонародья. Порой они попадали на ночные кутежи золотой молодежи, на пиршества солидных сановников и даже во дворец василевса. Известно о пристрастии к мимам Романа II, Константина VIII, Константина IX. Даже некоторых патриархов обвиняли в том, что они втайне развлекались представлениями мимов, скрытно проведенных в патриаршие палаты.

Театр жил полуофициальной жизнью и при дворе самого василевса. В «Житии патриарха Евфимия» упомянут «первый актер» «благочестивейшего» василевса Льва VI Мудрого некий Ваан, присутствовавший на трапезах императора и осмеливавшийся подавать ему советы.[2] Представления актеров Лев VI смотрел, сидя за своим обеденным столом. Никита Хониат оставил описание одного из крупных, специально организованных представлений в императорском дворце в конце XII в. Зрителями были василевс, члены его семьи, дворцовые сановники и челядь, видные титулованные особы. Среди актеров находились и знатные юноши, обладавшие каким-нибудь «талантом» и желавшие продемонстрировать свои способности. С приглашенных вельмож взимали какую-то плату (видимо, в пользу актеров-профессионалов). Представление было подобно «обозрению»: состязания и трюки атлетов сменялись танцами, фокусы и сценки перемежались песнями. В интермедиях на арену выходили клоуны, игравшие одновременно роль конферансье. Ход забавы регулировал особый распорядитель, а о начале каждого номера возвещалось громким шлепком по нижней части спины некоего молодца.

Зрелищем, привлекавшим внимание множества горожан, становилось созерцание диковинных зверей и животных из далеких стран. Константин IX приказал водить по городу для развлечения жителей столицы слона и жирафа, присланных императору в дар из Египта. При дворце василевса (во всяком случае еще в XII в.) имелся специальный зверинец, в котором содержались львы.

Кроме празднеств, пиров и зрелищ, византийцы знали развлечения и другого рода. Весной и летом, в воскресные и праздничные дни, константинопольцы верхом и на судах выезжали на лоно природы, на берега Босфора. Впрочем, эти загородные прогулки оказывались небезопасными: в IX в. болгарские легкие отряды не раз совершали быстрые набеги на эту беззаботную и безоружную публику столицы империи.

Особенно распространенным и «благородным» препровождением свободного времени в кругах византийской знати считалась охота — любимая и нередко опасная забава. Василий I погиб, получив смертельные ушибы на охоте: олень, заценив рогом за пояс, волочил императора сквозь чащобу; Исаак I Комнин тяжело заболел, простудившись во время охоты на кабанов. Любили охотиться и Александр, и Алексей I Комнин с братом Исааком, и Андроник I, который повелел художникам изобразить на фресках сцены охоты с собаками, преследующими зайца, кабана, настигаемого ими, а также зубра, пронзенного копьем.

На охоту отправлялись обычно перед рассветом и возвращались домой к завтраку. Выехав спозаранку в окрестные леса, окружавшие Константинополь еще в XII в., Алексей I успевал к утру вернуться с добычей во дворец, Полководцы и знатные воины не упускали случая поохотиться и во время военных походов, когда войско останавливалось на отдых.

Великолепные охотничьи угодья находились в Болгарии, у Анхиала и близ Дуная, а в Македонии в междуречье Струмы и Вардара, неподалеку от Фессалоники, к северу от города. Тешилась охотой фессалоникийская знать чаще всего в октябре, накануне дня св. Димитрия. В начале Х в. почти под стенами самой Фессалоники бродили иногда дикие олени, пасшиеся вместе с коровами горожан. На мелких зверей и птицу охотились с соколами: у Алексея I был специальный сокольничий. В Малой Азии во время охоты на хищников использовали подсадных домашних животных (Дигенис Акрит, например, в качестве приманки для хищного зверя привязывал к дереву козленка). После охоты притомившийся аристократ позволял слугам снять с него загрязненное платье, омыть его в ванне, одеть в легкие надушенные одежды, а близ его ложа, на котором он отдыхал, воскурить ароматические специи.

Игрой-забавой знатных ромеев, требовавшей силы и ловкости, была также конная игра в мяч. Алексей I предавался ей с придворными на малом ипподроме, в пределах территории Большого дворца. В чем состояли правила игры, неизвестно, но мяч, видимо, всадники отбирали друг у друга силой: по словам Анны Комнин, в борьбе с василевсом один из его партнеров свалился с лошади и сильно ушиб ногу императору. С тех пор-то, замечает принцесса, начались и стали усиливаться «ревматические» боли у ее отца.

Любили образованные ромеи проводить свой досуг за игрой в шашки и в «затрикий» — шахматы; знали они и другой совсем не безобидный вид игры — игру в кости на деньги. Иоанн Скилица рассказывает, как в ночь убийства заговорщиками императора Никифора II Фоки, его родной брат Лев, крупный полководец и видный сановник, доведший своими спекуляциями с зерном столицу до голода, играл в кости. Он вошел при этом в такой азарт, что не удосужился прочитать тайно переданную ему во время игры записку, в которой неизвестное лицо предупреждало о заговоре и о назначенном на предстоящую ночь убийстве василевса. Константин VIII с юности пристрастился к этой игре и проводил за ней целые ночи, уже став императором. Либо эту игру, либо какую-то ее разновидность имеет в виду, по всей вероятности, и Кекавмен, называя ее «игрой в тавли» («тавли» — испорченное латинское «табула», т. е. «доска»): этой игре предавался в итальянских владениях империи во время отдыха византийский полководец, и заслужил суровое порицание Василия II. Кекавмен остерегает своих сыновей от увлечения азартными играми, настоятельно рекомендуя посвящать досуг чтению и душеспасительным беседам с монахами.

Итак, мы коротко рассказали о праздниках, зрелищах и развлечениях византийцев. Во всех случаях, когда эти празднества и увеселения носили массовый характер, их главными организаторами неизменно выступали церковь и государство. Первоначальный акт учреждения ежегодного праздника церковью и государством мог давно забыться — праздник становился народной традицией, но его социальная роль не исчезала. Обряд и ритуал, пышный и исполненный многозначительности, торжественно развертывавшиеся в строгом порядке церемонии воздействовали на чувства ромея, пожалуй, сильнее чем заключенная в празднике идея. Точнее говоря, эта идея проникала в сознание тем успешнее, чем более были возбуждены эмоции зрителей. Праздничные торжества и сами массовые зрелища выполняли в Византии важную социальную и политическую функцию, они также служили церкви и государству в качестве мощного средства воздействия на народные массы, которые обычно с нетерпением ожидали наступления праздничных дней, стремясь хотя бы на короткое время, отвлечься от тяжелых, неприглядных будней.

Читайте также

Зрелища и развлечения

Зрелища и развлечения
Наш экскурс в представления минских современников о природе и значении эмоциональной жизни наводит на мысль о существовании внутренней связи между культом родовой жизни и либертинажем. Аналогичным образом благочестивая сдержанность,

Глава пятнадцатая. ЗРЕЛИЩА. РАЗВЛЕЧЕНИЯ. СПОРТ

Глава пятнадцатая. ЗРЕЛИЩА. РАЗВЛЕЧЕНИЯ. СПОРТ

Московские зеваки. — Публичные наказания. — Уличные артисты. — Шарманщики. — Медвежья комедия. — Зверинцы. — Балы. — Котильон. — Маскарады. — Канкан. — Живые картины. — Английский клуб. — «Чернокнижная». — Клубные

Глава VII ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ. ПРАЗДНИКИ И НАРОДНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Глава VII
ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ. ПРАЗДНИКИ И НАРОДНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ
1. Религиозные и светские праздники. — Танцы и маскарады. Карнавал. Шествия в праздник Тела Господня. — «Juegos de Canas» и коррида2. Театр. Залы для спектаклей и публика. — Представления: «comedias» и «autos sacramentales». —

ГЛАВА V ДВОРЦОВЫЕ ЗАБАВЫ, УВЕСЕЛЕНИЯ И ЗРЕЛИЩА

ГЛАВА V
ДВОРЦОВЫЕ ЗАБАВЫ, УВЕСЕЛЕНИЯ И ЗРЕЛИЩА

Общий обзор. Комнатные забавы: дураки-шуты, бахари, домрачеи, гусельники. Потешная палата: органы, цымбалы, скоморохи, потешный немец, метальники. Время царя Алексея. Верховые нищие. Карлы. Потехи на дворце: медвежьи спектакли;

ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В ГРЕЦИИ

ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В ГРЕЦИИ

Юноши тут и цветущие девы, желанные многим,
Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками.
Гомер. Илиада, XVIII, 593—594
Ни одно религиозное торжество, ни одно празднество в Греции не обходилось без так называемой триединой хореи, издавна

ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В РИМЕ

ПРАЗДНИКИ И ЗРЕЛИЩА В РИМЕ

Прежде всего — богов почитай, годичные жертвы
В злачных лугах приноси богине, великой Церере,
Тотчас, едва лишь зима отойдет, уже ясной весною.
Жирен в ту пору баран и вина особенно мягки,
Легкий сладостен сон и тенисты нагорные рощи.
Сельская вся

Глава 3. Праздники и развлечения в зимнем дворце

Глава 3. Праздники и развлечения в зимнем дворце
Праздники и развлечения в жизни Зимнего дворца являлись неотъемлемой частью его церемониальной жизни. Тем не менее праздники и развлечения, формально оставаясь частью церемониальной, жестко регламентированной стороной

Глава третья Праздники и развлечения

Глава третья
Праздники и развлечения
Несмотря на пристрастие к размеренной жизни, Екатерина II в течение всего царствования оставалась чужда излишней строгости. В ней не было ни грамма пуританизма или ханжества, подчас отравлявших существование больших дворов при

Глава пятая ЗРЕЛИЩА И РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Глава пятая
ЗРЕЛИЩА И РАЗВЛЕЧЕНИЯ
Быки, медведи, обезьяны, жирафы, слоны. Зверинцы. Марионетки. Фокусники и автоматы. Музыкальные фантазии. Эскимосы. Фейерверки. Первые железные дорогиМожет быть, одной из типичных черт латинского характера, смешивающегося у австрийца с

Глава I ПЕРВЫЕ ЗРЕЛИЩА

Глава I
ПЕРВЫЕ ЗРЕЛИЩА
О театрах и иных зрелищах я до пяти лет имел очень смутное понятие, только понаслышке, но этой «наслышки» было у нас в доме достаточно. Разные члены нашей семьи любили, однако, разное. Одни были сторонниками итальянской оперы, другие — французского

Глава семнадцатая Бесплатные зрелища

Глава семнадцатая
Бесплатные зрелища

Королевские празднества. Зрелища регулярные и экстраординарные. Судебные заседания, казни и похороны как зрелища
И французские, и иностранные наблюдатели единодушно называют основной и неистребимой особенностью парижан всех

Глава 1 И ХЛЕБ, И ЗРЕЛИЩА

Глава 1
И ХЛЕБ, И ЗРЕЛИЩА

Собралась в буквальном смысле орава царедворцев. Все кричат: «Мира! Справедливости! Баланса сил! Компенсаций!» Я здесь лишний. Все, что мне нужно, — это новая шляпа!
Принц де Линь
Эти места, искореженные двадцатилетней войной, никогда еще не видели

Источник

Наши предки славяне поддерживали тесные отношения с Византией. Эти отношения, иногда мирные и торговые, иногда враждебные не прерывались до принятия христианства князем Владимиром.

Христианство пришло к восточным славянам из Византии вместе с зачатками цивилизации. С тех пор отношения великой империи и наших предков не переставали быть дружественными и до падения Византии под ударами турок в 1453 году, и после него. Из Византии восточные славяне получили основные зачатки культуры, письменность, богослужебные книги на славянском и греческом языках, некоторые основы законодательства и государственной жизни. Поэтому очень важным является изучение быта и внутренней жизнь византийцев, которые оказали глубокое влияние на становление и развитие культуры нашего народа.

Время существования Византии примерно совпадает с хронологическими рамками Средневековья и является синтезом античной и христианской традиций. Культура празднования в Византии была унаследована от языческих предков. Наиболее древними, берущими свое начало из античной и эллинистической эпох были языческие празднества, которые продолжали существовать в христианской Византии. Они маскировались под христианские праздники и в разные периоды то пропадали, то опять появлялись в империи.

Как незабытое наследие древних греков и римлян византийцы сохраняли традицию гаданий, пытаясь объединить ее с христианскими традициями. Если до принятия христианства для того, чтобы получить ответ на волнующий вопрос, они раскрывали книгу Гомера и, читая первое, что им там попадалось, считали это изречением оракула, то после принятия христианства византийцы, закрыв глаза, открывали Библию или сочинение известного им отца Церкви и первую попавшуюся строчку считали ответом на волнующий их вопрос.

Интересен обычай испытания судьбы двумя свитками, который со временем перешел и утвердился на Руси. Его смысл можно понять из жизнеописания императора Алексея Комнина перед походом на половцев. «Император Алексей Комнин желал выступить в поход против половцев, но приближенные к нему лица находили это неблагоразумным. Чтобы не подвергать себя упрекам и снять с себя ответственность, император, не возражая против общего голоса, объявил, что он отдает решение на волю Божию. Сопровождаемый военными чинами и многочисленным духовенством, император отправился вечером в храм св. Софии. В присутствии патриарха он написал два жребия на двух хартиях, т.е. на одной было написано, что следует идти в поход против половцев, на другой – не следует. По приказанию императора патриарх положил оба жребия на престол великой церкви, где они и оставались во время всенощного бдения. По окончании богослужения, уже утром, патриарх снова вошел в алтарь и вынес одну из хартий, которая была при всех распечатана и громогласно прочитана. Вышел жребий, решающий поход на половцев, и против этого никто уже не возражал».

Надо помнить, что и Библия упоминает о выборе по жребию, когда обращались со сложным вопросом с моливтой к Богу. Поэтому и в христианстве подобным образом могли решаться важные вопросы в империи. Так избирались игумены монастырей в Византии, а на Руси по жребию выбирали епископов в Новгороде. В 1917 году на Поместном Соборе Русской Православной Церкви таким же способом из трех кандидатов избрали патриарха Московского и всея Руси.

Количество языческих праздников в христианском государстве не уменьшалось, а даже увеличивалось. Но Церкви не пришлось запрещать эти праздники. Она адаптировала их, то есть переводила древние языческие игрища в качество христианских обрядов, например, связанных с циклами крестьянской трудовой деятельности.

Рассмотрение этих праздников, имеющих языческие корни, тем более интересно, что аналогичные праздники существуют и на территории нашей страны и дожили в некотором трансформированном виде до наших дней. Самыми популярными языческими праздниками в IX –XII веках были календы и русалии.

«Сначала календы праздновали с 1 по 5 января, а с утверждением христианства в качестве господствующей официальной религии начало празднования календ было приурочено к важному церковному празднику – Рождеству (25 декабря), и календы стали 12-дневными. В конце VII в., на Шестом Вселенском Соборе, календы предали анафеме, но запрет не возымел действия: их продолжали справлять в народе, а вскоре снова стали отмечать в самом императорском дворце. Правда, василевсы старались все-таки отделить языческое веселье от церковных торжеств и основные развлечения устраивали не в ночь на 26 декабря, как и не в ночь на 1 января (день св. Василия), а только в ночь на 2 января. Да и ряженых, исполнявших строго определенные функции, во дворце были единицы».

Русалии праздновались после праздника Троицы и также осуждались церковью как языческие мистерии.

Что касается церковных праздников, то к концу X – началу XI веков официально установленными и повсеместно отмечаемыми были праздники: Рождество Христово, Крещение, Пасха и Троица, а также дни памяти великомученика Димитрия Солунского и великомученика Георгия Победоносца. Официальными государственными праздниками считались: 11 мая – день основания Константинополя, день рождения императора, его коронация, свадьба или рождение наследника. В эти дни вновь восхваляли государя, несли дары ему или его детям. По приказу императора народу выдавались медные деньги, на площадях выставлялись бесплатные угощения, на ипподроме устраивались зрелища для всех жителей империи. Люди на улицах водили хороводы и пели обрядовые песни в честь виновника торжества.

Для Константинополя и его окрестностей государственным праздником также являлся день вступления в столицу очередного победившего узурпатора. По традиции в этот день в столицу он въезжал на белом коне со свитой, торжественно встречаемый сановниками, высшим духовенством и народом. Традиционно триумфально сопровождалось прибывание в столицу иноземных принцесс.

Праздничные встречи устраивали мощам известных святых, привозимым из провинции или дарованным императору иноземными правителями. Известно, что при Константине VII в столицу торжественно доставили раку с десницей святого Иоанна Предтечи.

Семейные праздники были не только у императора, но и у рядовых членов византийского общества. Самыми отмечаемыми событиями являлись крестины, обручение и свадьба.

Конечно же, центром развлечений, центром спортивной и общественной жизни Византийской империи (как в Древней Греции и Риме) являлся ипподром, на котором устраивались специальные игрища. Самый большой ипподром был построен в Константинополе, а с XI века появляются упоминания об ипподромах и в провинциальных центрах. Ипподром по-древнегречески ιππόδρομος, от ίππος – лошадь и δρόμος – бег, т.е. место для бега лошадей. Константинопольский ипподром располагался недалеко от храма святой Софии и Большого императорского дворца. Ипподром был построен в форме прямоугольника, длиною около 140 саженей, шириною вчетверо меньше. На нем состязались две партии – зеленых и голубых. Так назывались местные организации, имевшие первоначально некоторые политические права.

Зеленые и голубые представляли обычно противоположные направления; если одни поддерживали правительство, то другие становились ему в оппозицию. В VII веке из-за разложения внутри партий и давления правительства, не желавшего никакого самоуправления, «зеленые» и «голубые» потеряли свое политическое значение и превратились в клубы, соревновавшиеся на бегах.

Зрелища, происходившие на ипподроме, посещали все члены византийского общества, начиная от царя и заканчивая плебеями, так как посещение ипподрома было бесплатным. Скорее всего это являлось продуманной политикой государства, так как зрелища, происходившие на ипподроме, отвлекали народ от мыслей о недовольстве правителем, больших налогах и почти постоянных войнах. Ипподромные зрелища были похожи на опиум, благодаря которому народ на определенное время забывал о тяжести своего положения, поэтому финансирование зрелищ на ипподроме являлось частью государственной стратегии по отношению к гражданам империи.

Так как театра, в современном смысле слова, в Византии не было, на ипподроме стали собираться труппы странствующих актеров, акробатов и скоморохов. Кроме конских бегов на ипподроме устраивали спортивные игры и театральные представления.

В театральных представлениях того времени могли участвовать мимы, т.е. комические актеры, разыгрывавшие маленькие пьесы… Церковь преследовала театральные представления. Она имела к тому, со своей точки зрения, две уважительные причины. Сценки, ставившиеся мимами, были в основном языческими и, кроме того, носили отпечаток грубого цинизма.

Духовенству представлялось необходимым истреблять остатки язычества и вводить чистоту нравов. Как только римские императоры объявили христианскую религию господствующей и государственной, они стали на точку зрения строгих отцов Церкви и посчитали своим долгом бороться с театром и мимами. Уже в IV и в V веках запретили устраивать театральные зрелища по воскресеньям, а затем и по праздникам.

Простые византийцы могли проводить время в трактирах, тогда как для знати такие заведения считались неприличными.

По праздникам в Константинополе можно было наблюдать на улицах выход императора из дворца в собор св. Софии и другие храмы. Дорогу перед царем устилали зелеными ветвями и цветами, а за ним следовала процессия из наряженных чиновников. В случае возвращения императора с войны после победы в торжественном шествии принимало участие все население столицы.

Интеллигенция Византии развлекалась не только подобными зрелищами, но и увлекалась чтением ученых сочинений, житий святых и романов.

Также цвет византийского общества развлекался, выезжая на судах на берега Босфора. На природе они охотились на мелких зверей, диких оленей или на птицу.

Образованные византийцы могли проводить свободное время за игрой в шашки или шахматы, а также играть на деньги в кости.

«Праздничные торжества и сами массовые зрелища выполняли в Византии важную социальную и политическую функцию, служили государству в качестве мощного средства воздействия на народные массы, которые обычно с нетерпением ожидали наступления праздничных дней, стремясь хотя бы на короткое время отвлечься от тяжелых, неприглядных будней».

Инокиня Пелагея (Спиридонова), бакалавр религиоведения, преподаватель МинДС.

Источник

ПРАЗДНИКИ ВИЗАНТИЙСКИЕ

занимали большое место в жизни страны. Древнейшими были общенародные языческие праздники: календы, брумалии, русалии, майюма. Календы пышно отмечались в ночь на 1 января: улицы и двери домов украшались гирляндами цветов, люди дарили друг другу подарки, в императорском дворце 2го января устраивались готские игры (вельможи, члены цирковых партий наряжались «готами», вооруженными мечами и щитами, и пели песни на испорченной латыни). Брумалии (брума – самый короткий день в году) праздновались во время зимнего солнцестояния. На площадях и во дворце водили хороводы с горящими свечами в руках. Император одаривал своих сановников золотом, а городское население – серебром. Праздник завершался многолюдным вечерним пиршеством. Русалии, посвященные весне и цветам, устраивались после Пасхи, накануне Троицы. На селе этот праздник сопровождался танцами, играми, пантомимами, которые церковники называли «бесовскими игрищами». Праздник майюма, посвященный Дионису и Афродите, праздновался несколько дней. Перед театрами, в которых устраивались ночные представления, горели светильники, курили фимиам. Языческие праздники были преданы анафеме на VI Вселенском соборе (конец VII в.). С распространением христианства (IV в.) стали отмечаться церковные праздники, которые также приобрели общенародный характер. Они были связаны с основными евангельскими событиями из жизни Иисуса Христа и Богоматери, понимаемыми как вехи на пути спасения человека (Рождество Богородицы, Введение Богородицы во храм, Благовещение, Успение, Рождество Христово, Сретение, Крещение, Вход в Иерусалим, Пасха, Воскресение Христово и др.), с событиями из жизни святых христианской церкви (день св. Василия – 1 января, день св. Георгия – 23 апреля, день св. Димитрия – 26 октября и др.). Дни святых, которые отмечались с конца X – XI вв., сопровождались ярмарками. Кроме того, в каждом церковном приходе праздновался день памяти святого, покровительствующего данному приходу. Праздничный характер приобретали также встречи мощей святых, доставляемых из провинций или из отвоеванных областей. В Константинополе во время церковных праздников служба в храме совершалась самим патриархом, нередко устраивались шествия, затем игры и пиршества. Важное место в жизни страны отводилось государственным праздникам: день основания Константинополя (11 мая), день рождения василевса, его коронация, свадьба, рождение наследника. Пышно обставлялись возвращения византийских императоров в столицу после успешных военных походов. На колеснице, запряженной четырьмя белоснежными конями, везли икону Богоматери Влахернской, василевс шел пешком от Золотых ворот до собора св. Софии, где он вручал венец побежденного правителя в руки патриарха. Во время государственных праздников водили хороводы, исполняли обрядовые песни и гимны. Василевс раздавал народу медные деньги и устраивал на площади бесплатное угощение. Представители различных профессий имели святых покровителей, в честь которых проводились профессиональные праздники. 27 июля отмечался день Св. Симпсона, считавшегося покровителем медицины и врачей; 25 октября – день памяти святых нотариев, которые покровительствовали императорскому суду, разбиравшему тяжбы, церковному суду, занимавшемуся семейными неурядицами и разделом имущества, «суду вилы» на ипподроме и «суду фиалы», рассматривавшему спорные дела моряков. В этот день адвокаты ходили в масках по городу. Всенародные пляски с переодеваниями мужчин в женское платье, а женщин в мужское происходили в день, когда выжимали виноград. Праздник заканчивался исполнением комических, сатирических, а иногда и трагических сценок.

Источник: Культура Византии. Истоки православия. Учебный словарь. 2012

Источник

Распечатать

С. Б. Сорочан

Черты любой цивилизации, и византийская не исключение, лучше всего проявляются через повседневность. Ее повторяющийся круг, разнообразие в который вносили праздники, рассвечивал разными красками мир крестьянина, горожанина, аристократа. Каждый трудился, ел, пил, одевался в различные одежды, украшал себя, веселился как мог, и в этой повторяющийся, ритмичной повседневности, в этом танце обыкновенной жизни, медленно менявшейся от столетия к столетию, для ромеев был заложен сам смысл существования, каким бы тяжелым или легким оно ни было.

§1. Образ деревни

Деревня была фундаментом византийской экономики и общества. Крестьяне во все времена оставались основными работниками Империи. Особенно отчетливо это проявлялось с VII в., когда новая экономическая и финансовая система стала основываться более на деревне, чем на городе.

Положение крестьян зависело от разных обстоятельств, прежде всего от погодных условий, которыми определялось главное – урожай. Рабочий день агрикола или георга, то есть земледельца-пахаря или крестьянина (византийские источники различали эти понятия) начинался с восхода солнца и заканчивался только с наступлением темноты. Их мир был миром тяжкого труда и редких праздников. Круглый день деревенская семья трудилась в поле, саду, винограднике, занималась выпасом домашнего скота. Именно количество последнего определяло степень достатка.

Земля делилась под запашку, под пастбища и под источники сырья. В основном выращивали пшеницу и ячмень, причем пшеница была преимущественно твердых сортов, из числа тех, что ныне употребляют для макаронных изделий, или пленчатой, типа полбы-двузернянки, которая служила основой для овсянки и сухих каш, называемых в Геопонике трагос. Кое-где сеяли просо, хотя в небольших количествах: любили его не все, многие ромеи считали, что оно тяжело для желудка. Рожь оставалась относительным нововведением даже в XIII в. Зато уже в средневизантийский период в ход постепенно вошли такие культуры как сахарный тростник и хлопок, правда, не повсеместно. Это была не исконно византийская культура.

Выращивание хлопка началось с I в. до н. э. на Ближнем Востоке, куда он был завезен из Индии. Изготовляли хлопковую ткань и в Египте, но в эпоху поздней античности все еще весьма ограниченно. Только после арабских завоеваний VII в. выращивание хлопка и производство тканей из него стало более широко распространяться в Восточном Средиземноморье и со времнем появилось собственно в Византии. К примеру, хлопок рос на Крите в поздневизантийский период и там же, в местах с налаженной ирригацией, собирали сахарный тростник.

Земледельцы обрабатывали участки земли, расположенные на разных полях, иногда распланированных террасами. Как и выращивание разных зерновых культур, это защищало от неурожая.

Агротехника почти не изменялась. В орудиях труда значительную роль играло дерево. Известно, что обработку земли как правило вели с помощью главного инструмента – довольно простой сохи-аротрона, которая представляла собой деревянный стержень. Один его конец соединялся с ярмом упряжи, а к другому присоединялись сошник-крискеллон и рукоятка, на которую налегал землепашец. Соха была лучше приспособлена к легкой почве средиземноморских равнин, чем тяжелый плуг, поэтому его редко использовали, разве что для поднятия неатоса или агрии – глинистой, заброшенной или дикой, лесистой, необработанной земли, что представляло большую трудность. Из других деревенских инструментов в ходу были неизменная железная или деревянная мотыга с двумя зубьями – дикелла, деревянная лопата, ручная палка-сажалка, железный серп – дрепанон, коса, двузубые вилы-лисгарион, двойной молот или двуглавая колотушка, а единственной «машиной» – мельница, на которой мололи зерно или отжимали масло.

Мельницы, работавшие от силы воды или животных, таких как волы, мулы или ослы, размещали в удобных местах, на общих или на своих участках, иногда вдали от деревни, а хозяев величали «господами эргастириев». Ветряные мельницы с передаточной системой трансмиссии появились в Византии поздно, в XIV в., хотя они были в ходу в Персии с VII-VIII вв. В условиях недостаточного водного снабжения, такие мельницы стали особенно востребованы на некоторых византийских островах, например, на Лемносе. Но куда чаще в крестьянском хозяйстве можно было встретить использование ручной мельницы роторного типа из двух каменных жерновов, производительность которой была вполне достоточна для обслуживания нужд семьи. Жернова высекали из твердых пород известняка, вулканических пород, базальта, причем делали это особые мастера.

Масло из оливок, льна, сезама давили под прессом, который мог быть с грузом – противовесом и длинным рычагом или винтовой. В ранней Византии винтовой пресс использовали и для отжимания винограда, хотя такого рода технология зафиксирована только в Палестине. Куда чаще встречаются остатки тарапанов – корытообразных давильных площадок со сливом, вырубленных в скале или высеченных из блоков известняка.

Плодородие почвы, особенно садов и огородов, стремились увеличить за счет ирригации – системы каналов, акведуков, цистерн, которая требовала постоянного ухода. В Месопотамии, Сирии издавна применяли для полива вертикальное водяное колесо – нарию. Использовали его в Анатолии и в европейских фемах. Античный простой ворот-коромысло – геранон, служивший для тех же нужд, был в ходу, вероятно, повсеместно. Колесо с прикрепленными к нему сосудами – сакийа черпало воду из источника или цистерны и выливало ее в желоб, по которому вода поступала к месту полива. Это же приспособление использовали для дренажных, осушительных, мелиоративных работ. При хорошем поливе в некоторых районах Византии можно было снимать по два урожая в год.

С целью улучшения плодородия следили также за тем, чтобы отобрать под сев лучшие семена. Вероятно, велась их селекция, но урожайность все равно оставалась небольшой в сравнении с нынешними стандартами. В среднем она была ближе к соотношению 1:5, нежели 1:3, как считают некоторые историки. То есть взамен одного посеянного зерна крестьянин получал 35 зерен урожая, хотя бывало, что земледелец не собирал и того, либо, напротив, получал невиданно богатый урожай. Условия для подобных казусов в такой огромной стране, как Византия, были самые разнообразные. К тому же надо заметить, что приведенные выше средние показатели были типичны для подавляющего большинства аграрных стран Средневековья и по сути дела не менялись до Нового времени.

Все покоилось на мускульной силе и животной тяге. Грузы, до полутонны максимум, ромеи перевозили с помощью единственного транспортного средства – двух- или четырехколесной повозки, запряженной волами или мулами. При большем весе хомут душил животное. Для защиты его шеи от трения использовали различные приспособления, а упряжь в виде повода и уздечки обычно делали из веревок. Случалось, что при пахоте особенно жирной, вязкой земли, какая была в долине реки Меандра на западе Малой Азии, применяли буйволов, поскольку только они были в состоянии тащить тяжелый плуг, необходимый в таких случаях. А вот лошадь так и не вошла в крестьянское хозяйство. С вьюками, – до IX в. неподкованная, без седла и стремян, – она годилась для езды, но никак не для работы на поле.

Сменялись времена года, за пахотой следовал сбор урожая, за жатвой вновь приходила пахота. Так, размеренно и неторопливо, словно по кругу, циклами, протекала жизнь ромейского труженика-земледельца. Ее недвижимая история отбрасывала государство, политику и события.

В позднюю античность самые крупные деревни в Египте могли иметь по 5000 обитателей, тогда как маленькие села насчитывали по несколько сот человек. Но чаще всего крестьяне жили в деревне, которая состояла из небольшого количества домов. Радолив, одно из крупных сел восточной Македонии, в начале XIV в. насчитывал население около 1000 человек, однако многие другие деревни были гораздо меньше. Постройки жались друг к другу, концентрируясь вокруг одного или нескольких общих колодцев, возле которых любили собираться женщины. Каждый дом имел свой внутренний двор с хозяйственными, подсобными помещениями, площадь которых превосходила жилую часть. Преуспевающие крестьяне жили в двухэтажных, крытых черепицей домах, куда поднимались с улицы по лестнице, но большинство удовлетворялось парой жилых комнат под кровлей из посеревшей старой соломы. Археологи называют такие постройки, выполненные их необработанного камня, двухкамерными. Они плохо освещались, и еще хуже обгревались.

Наделы пахотной земли – хорафии, отдельные небольшие усадьбы, подсобные хозяйства – кафедры, приусадебные участки – эксофирии находились за пределами этого обжитого центра, на периферии, как и фруктовые сады, огороды, оливковые, инжирные, ореховые рощи и виноградники, часто огороженные кольями изгороди. Эти легкие ограждения носили временный харктер и после снятия плодов участки становились доступными для пастьбы скота. Он собирался в общем стаде-агеле, за которое отвечал пастух со сторожевыми собаками. Изобличенный в гибели, ранении или ослеплении животного по его вине и давши в этом ложную клятву, пастух жестоко карался отрезанием языка. Каждый платил пастуху пропорционально количеству собственных животных. За ними надо было бдительно приглядывать, ибо оставшись без надзора, они могли свалиться в ров, наткнуться на колья, потравить чужой виноградник, попасть в западню, поставленую во время сбора плодов, да и хищные звери, знакомые нам лишь по детским сказкам, – медведи, дикие быки-туры, олени, косули, кабаны, лисицы, а особенно волки, бродили даже в полях и лугах вблизи сел и городов. На них, как и на зайцев, бобров, ласок, хорьков, диких уток, дроф, ржанок, голубей охотились, но сама охота рассматривалась отнюдь не как популярное увлечение, а как способ пополнить запасы шкур, меха и особенно пищи, необходимой для выживания. Последней цели служило также собирание диких плодов, ягод, меда диких пчел. Нет сомнений, что человек деревни чувстовала себя гораздо менее защищенным, чем обитатель города. Разумеется, такие суровые условия существования тела не могли не способствовать огрублению человеческой души.

Впрочем, зажиточные крестьяне, тех кого с VI в. называли по-гречески деспотаи тон георгон – «деревенские господа», подчас располагали великолепными имениями, обрабатывали обширные земли, имели известные с древности водяные мельницы разной конструкции и назначения, специальные помещения для давки винограда, обязательно содержали пасеки, много разнообразного скота и на вырученные от хозяйства средства могли прикупить еще земли или взять ее в аренду. Если поселение разрасталось и была возможность возделывать землю на значительном расстоянии от него, некоторые крестьяне отправлялись на выселки, которые имели вид фермы или крошечного хутора, известного как агридий или кафедра. Размеры последних обычно были невелики – от половины модия до 10–11 модиев земли, хотя встречались и кафедры очень крупных землевладельцев.

Крестьяне занимались не только сельскохозяйственным производством. Их имена свидетельствуют, что среди сельских поселенцев были и промысловики, ремесленника – гончары, кузнецы. Лесные ресурсы тоже были весьма значительны и вносили свой вклад в деревенскую экономику, особенно в заготовку топлива, выжиг древесного угля. Это было тяжелое, но прибыльное занятие. Древесный уголь получали так: штабель нарубленных дров покрывали дерном, делали в дерне продухи и поджигали. Необходимо было 10–15 дней поддерживать медленное и равномерное тление, а уголь трамбовать специальной деревянной колотушкой-трамбовкой. Это была работа без отдыха, в дыму и копоти, к тому же смертельно опасная, – ведь углежоги, трамбуя уголь, ходили лишь по слою дерна и запросто могли провалиться в гору раскаленного угля. Разгребя кучу, уголь очищали от земли, дробили и складывали в корзины, мешки, в которых везли на продажу, заказчикам, особенно в города, где на этот товар всегда был спрос. Иногда усадьбы-кафедры размещались близь зарослей тростника, который поставляли на переработку в соответствующие эргастирии. Вообще, крестьянские общины, расположенные вблизи городов, имели больше шансов на процветание. Деревни, находившиеся у рек или морей, активно занимались рыболовством. Некоторые поселения специализировались на шитье парусов, производстве оливкого масла и вина.

Односельчане действовали совместно, защищая свои интересы. Они сообща могли судиться с соседним монастырем, посягавшим на их права, отстаивать возможность пользоваться водоемом, выпасом, лесом. У них были свои выборные старшины. Например, в ранневизантийском Египте глава
деревни-комы – комарх распределял налоговые обязательства.

Самой важной функцией деревни была фискальная, хотя крупные, влиятельные землевладельцы часто отделялись от фискального объединения, какое представляла собой небольшая деревенская община – хорион. Все плательщики податей заносились в списки государственного кадастра. В VIII- IX вв. официалы собирали налог в зависимости от качества обрабатываемых земельных держаний. Если крестьянин был не в состоянии платить свои подати, они перекладывались на остальных состоятельных членов общины. Зато крестьяне такой общины, прежде всего родственники и ближайшие соседи, имели предпочтительные права – протимисис по отношению к прочим соседним собственникам. Если земля продавалась, то купить ее они могли раньше других. Если земли страдали от какой-либо природной, экологической катастрофы или нападения врагов, тогда их владельцам гарантировалась государством свобода от уплаты податей в течение 30 лет. Даже брошенную землю нельзя было отнять у его владельца в течение того же срока.

Встречались и обособленные, заброшеные земли – класмы, которые отделялись от общинных деревенских и зачастую продавались знатным землевладельцам, которые таким образом расширяли свои владения. Такие крупные поместья земельных аристократов тоже были населены сельским людом. Это были главным образом арендаторы и рабы. На какой бы земле не трудился крестьянин, своей, или чужой, это всегда был тяжелый, изматывающий труд.

В редкие свободные минуты досуга, после окончания долгого трудового дня, расслабившись за ужином, византийские крестьяне любили петь. Сюжеты песен, как и весь уклад жизни поселян, были просты и бесхитростны. В них звучала похвала сильному барану, ревностно оберегавшему стадо, или отважному псу, который не побоится гиены и задушит волка. Поселяне-пограничники (акриты) воспевали подвиги, совершенные во время стычек с врагами, удачные набеги за скотом, да и сами любили послушать сказания в исполнении странствующих рассказчиков-певцов. Конец сбора урожая старались отметить веселым пиром с обильной едой и возлияниями, когда приглашали выступить странствующих акробатов и мимов. Верхом удовольствия было посмотреть как священнослужители местной церкви разыгрывают на праздник инсцинировки Страстей Господних. Так крестьянское общество забавлялось самим собой. Незамысловатые увлечения давали возможность почувствовать внутреннюю свободу и независимость.

Кругозор крестьян был весьма ограничен: весь мир для них замыкался на родной деревне и ближайшей округе. Дом, колосья в поле и животные, мирно пасущиеся на лугах, – вот и весь космос крестьянского существования. Как правило, деревенский священник, игравший в деревне очень важную роль, учил желающих читать, писать и считать, но больше утешал и наставлял. Книги попадали в руки поселян редко, да и те были главным образом трактатами по магии или предсказаниями оракулов. Жители внутренних областей Империи с недоверием слушали рассказы захожих паломников и бродяг о том, что где-то там, за три девять земель, за горами и долинами существует море, которое способно доставлять человеку пропитание. Новости в деревню доходили чрезвычайно медленно. Крестьяне знали, что на свете существует могущественный и грозный император, их повелитель и господин – об этом не давал забыть местный сборщик налогов. Но имя очередного правящего василевса было известно далеко не каждому, а таинственный мир священного императорского дворца воспринимался чем-то неземным, недостижымым для простого смертного, привыкшего день-деньской копаться в земле и ухаживать за домашней птицей и скотиной.

Истинным бичом являлась война, которая в непрерывно сражающейся Византии была не редкостью. Над жителями деревень постоянно висела угроза попасть в плен, быть обобранными либо своими солдатами, либо иноземными армиями, независимо от того, приходили они как враги или как мнимые друзья, подобные крестоносцам или алчным каталонским и сицилийским наемникам рыцаря-тамплиера Рожера де Флора. Но даже тогда крестьяне одной деревни могли не знать о беде, постигшей их ближайших соседей – военные рейды не были долговременными, а неприятельские пути отличались локальностью.

В определенные дни, обычно связанные с праздиком какого-либо святого, крестьяне были вынуждены съезжаться на близлежащий сельский или городской рынок, чтобы привезти на повозке зерно, пригнать несколько овец, молодых коз, свиней, продать их скупщикам, заезжим торговцам или попросту обменять продукты своего хозяйства, чтобы приобрести новую одежду, обувь, нехитрые украшения для жены и детей, взять денег в долг у ростовщика. За вырученные несколько монет следовало уплатить налоги и купить самое необходимое, то, чего не могло дать деревенское ремесло.

Византийский город поражал воображение деревенских жителей обилием роскошных домов и дворцов знати, великолепием кафоликонов и церквей, многолюдностью улиц и площадей. Сами же горожане вызывали у поселян смешанное чувство зависти и презрения. Земледельцы видели, что плоды их тяжелого сельского труда стекались в город, да и живется его обитателям гораздо зажиточнее и легче. Горожане в свою очередь подсмеивались над невнятной речью и невежеством, грубой и запачканной одеждой земледельцев, их растерянностью на оживленных и шумных улицах. Среди них бытовала даже пословица, в которой говорилось, что мужик мужика сразу же узнает по родственному обличию. В глазах правящих слоев крестьяне были невежественными и глупыми, незначительными людьми. Тем не менее именно этой «корявой», мужицкой агарарной Византии Империя была обязана лучшим столетиям своего благосостояния и военных побед. Именно на ее труде основывалось благосостояние Романии.

Византийское село не было застывшим элементом. Оно переживало медленную эволюцию. Наиболее динамично развивалась ранневизантийская деревня, которая была довольно многолюдной. Большинство ее крестьян находилось в статусе колонов. Археологические исследрвания обнаруживают большое число сельских поселений этого времени. Их сельскохозяйственная продукция была отчетливо ориентирована на рынок.

Административные и социальные преобразования в Империи в конце VIII вв. отразились на деревенской экономике. Славянские вторжения на Балканы численно пополнили сельское население, хотя в целом произошло резкое сокращение количества деревень по сравнению с V-VI вв. Зато большинство земледельцев приобрело свободный статус и самостоятельно платило налоги государству. Именно в это время получил особое распространение Земледельческий закон (Номос георгикос), отчетливо рисующий положение таких крестьян. Число крупных землевладельцев в это время было незначительно. Милитаризация жизни в условиях перманентной войны потребовала активного использования крестьянских ресурсов в качестве солдат, но нехватка рабочих рук не позволяла отнять их у земли. Отсюда рожение столь типичной для этого времени фигуры крестьянина – стратиота фемы, который нес военную службу, по сути дела, без отрыва от своего хозяйства.

Пока в течение VII-IX вв крестьянское общество оставалось достаточно социально монолитно, оно было очень устойчиво, особенно к агрессии извне. Его победы над арабами были победами массового крестьянского войска, стратиотского ополчения. Условия жизни византийских крестьян долгое время были лучше, чем в остальном средневековом мире. Недаром в ромейской деревне до XI в. не случалось массовых восстаний по социальным причинам. Но как только крестьяне стали массово превращаться в угнетенную социальную группу, в париков – «присельников», зачастую лишенных своей земли, победы прекратились и пришлось идти на перестройку общества на феодально-государственный лад, дабы поправить ситуацию. Зоне крестьянской свободы пришел конец, а вместе с ней стал неотвратимо надвигаться и конец Империи.

Это не значит, что само сельское хозяйство пришло в упадок: оно еще долго оставалось на плаву. Росли население, площадь обрабатываемых земель. Археологические исследования в разных регионах Империи свидетельствуют о росте числа сельских поселений в XI-XII вв. Документы из архива Афона показывают, что эта экспансия длилась до первой половины XIV в. Прибыль от сельских занятий была существенна. В некотрых деревнях Македонии крестьяне активно культивировали виноград. Сельский Пелопоннес давал в большом объеме масло, которое италийские торговцы доставляли в Константинополь и другие значительные центры восточного Средиземноморья. Но в целом положение стало более тяжелым в силу необходимости защиты интересов крестьян от «могущественных властелей» – динатов. Парики, крестьяне, которые арендовывали землю у землевладельцев или государства, стали преобладающей частью сельского населения. Имперское законодательство, несмотря на попытки защитить крестьянские интересы от знатных землевладельцев и сохранить ряды самых массовых налогоплательщиков и воинов, сыграло важную роль в этом явлении. Среди сельского населения постепенно становилось все меньше и меньше крестьян – собственников земли. Этот процес прекрасно иллюстрируют материалы архивов Афона. Все больше земель оказывалось в руках знатных землевладельцев. Причем разница между свободными крестьянами и париками – «присельниками» на землях такой знати все более размывалась. В то время, как государство предоставляло податные льготы земельной аристократии, крестьяне-собственники постепенно трансформировались в париков с соотвествующим законным и фискальным статусом. В западной Малой Азии – ядровых землях Византии этот процесс был фактически завершен к концу XIII в. В середине – второй половине XIV в. деревенская экономика оказалась разорена последствиями опустошительных эпидемий и войн. Многие деревни были заброшены, другие почти обезлюдели. Их образ навсегда остался в прошлом.

§2. «Забытый гул погибших городов…»

Изначально по-другому смотрели на окружающий мир горожане. Со всех окрестностей и отдаленных провинций (эпархий) державы ромеев в города стекались пришлые люди (купцы, паломники, бродяги, мимы, ак¬робаты), от которых можно было узнать разнообразные интересные све¬дения о близких и далеких землях. Да и время за городскими стенами, казалось, текло быстрее: любые изменения в первую очередь сказывались на городе.

В ходе медленного процесса, начавшегося в IV в., менялась структура и концепция города. Его античная модель, характеризвавшаяся политическим преобладанием в Римской империи, подверглась разложению. Наибольшие изменения принесла христианизация городов. Церкви, мартирии, базилики, монастыри стали сооружать поначалу в пригородах, а позже – внутри городов, на местах античных языческих храмов и античной агоры. Последняя была перестроена, спонтанно застроена новыми зданиями, потеряла свой греко-римский вид площади с почти непременной крытой галереей-стоей. Камень, мрамор, колонны, античные декративные элементы были расхищены, использованы в новых конструкциях, таких как христианские храмы, общественные и частные дома или были пережжены на известь для строительного раствора. Христианские символы, – прежде всего крест, – появились на оборонительных сооружениях, долженствующих защищать города, и на различных городских зданиях, их закладных или угловых камнях. Над дверями домов и лавок стали вывешивать христианские иконы. Христианство сыграло большую роль в деле устройства в городах харитарных, то есть благотворительных институтов для больных, калек, слепцов, нищих, убогих, паломников, иноземцев – птохионов, носокомионов, ксенонов, которые были подчинены епископам или монастырям.

Росла роль епископов как духовных лидеров в городах. Епископ получил резиденцию – епископию, которая, как правило, примыкала к самому большому кафоликону в центральной части города. Обычно она имела большой зал с апсидой или триконхом, приемное помещение и верхний этаж с квартирой архиерея. Некоторые резиденции располагали обширным двором – атриумом и даже хозяйственными приспособлениями для отжима вина и масла. Вместе с влиятельными членами местной городской общины (протами, протевонами, ктиторами) епископ формировал группу городских официалов, таких как куратор, ситон, «отец города» – патер полиос и дефенсор (экдик). Одновременно приходил в упадок унаследованный от Римской империи институт декурионов (булевтов) и само буле – городской совет из выбранных именитых куриалов. Их деятельность в городах теперь стала санкционироваться имперским законодательством, а не постановлениями курии, как раньше. Уже в IV в. муниципальные земли и налоги были переданы в пользу императорской казны – res privata. Куриалы потеряли политическую роль и престиж. В V-VI вв. вместо термина булевты (куриалы) появился термин полит. Городские землевладельцы в ранней Византии занялись тем, что можно назвать приватизацией городской собственности, прежде принадлежавшей всей общине.

Культурные изменения тоже сыграли свою роль в трансформации городской жизни. Гимнасии исчерпали свои функции после IV в. Театральные представления римского типа (мимы и пантомимы) в это время пришли в упадок. Чудеса Св. Димитрия, небесного покровителя Фессалоники, в VII в.

упоминают одно из последних театральных представлений, где в пьесе – ко- мидиллионе был представлен митрополит города. Многие античные театры и ипподромы оказались разобраны, их мраморные блоки расхищены, а сами они превращены в свалки мусора или кладбища, как это было в североафриканском Карфагене или Диррахии на Адриатике. Только в Константинополе и ряде самых крупных городов Империи ипподромы сохранились, но теперь они выполняли не столько развлекательные, сколько имперские функции государственных общественных учреждений.

Городская элита тоже подверглась культурной трансформации. Ее христианизация означала перестройку классического образования – прежней пайдейи, через которую шло влияние античной культуры. Городские верхи были равнодушны к сохранению раннего греко-римского архитектурного облика городов. Сама городская элита как социальный класс тоже изменилась. Се- наторы-синклитики все более теряли свой фамильный статус. Кризис постиг аристократические дома римского типа, то, что называли словом domus. На смену окруженных стенами вилл-дворцов с большими размерами главных комнат, с широкими портиками, балконами, фонтанами, садом, статуями, фресками и мозаиками, иногда с весьма фривольными или мифлогическими сюжетами, которые продолжали оставаться популярными в искусстве до VII в., шли дома знати меньшей площади, с толстыми стенами, в один-два этажа, с внутренним двором, одной большой комнатой-залом, как правило с апсидой, и иногда с частной баней или молельней. Причем со второй половины VI в. в византийских городах почти перестали возводить аристократические резеденции. В VII в. в Империи появилась новая верхушка. Она состояла из военных, которые сделали карьеру в администрации и были различны по социальному и этническому происхождению.

В представлении ромеев город отличался от простого поселения прежде всего наличием крепостных укреплений, общественных зданий и сооружений (трибуналии и храмы, портики и ипподромы, склады-килистарии и бани, цистерны и фреары-колодцы). Но внешний облик города того времени зачастую напоминал деревню: сады, виноградники располагались внутри и вне городских стен, на загородных пастбищах пасся скот. К примеру, столичный интеллектуал Николай Месарит около 1200 г. описывал окружение известного столичного храма Св. Апостолов с его школой, где учеников продолжали учить счету на пальцах, как полудеревенскую общину со своим хлебным полем, огородами, садами, виноградниками. Понятно, почему овощи, зелень и свежая рыба были исключительно местными.

Самое главное, городской пейзаж и сам городской дух изменились. Исчезли большие открытые пространства, просторные храмы и общественные сооружения. Общество стало более закрытым, византийцы сосредоточились на частной домашней жизни, доминантой стали дом и семья, сравнительно небольшие приходские церкви. Это не могло не сказаться на архитектурном облике. В соответствии с новыми христанскими представлениями о смерти кладбища и отдельные гробницы с VII-VIII вв. появились в населенных городских районах, рядом с общественными зданиями и даже на торговом центре – агоре. Первыми погребениями в мире улиц и площадей стали мартирии, иногда размещаемые в церквах.

Акведуки приходили в упадок вследствии землетрясений и варварских нашествий. Главный упор в водоснабжении теперь делали на колодцы. Впрочем, общественные водосборные цистерны, открытые и закрытые, еще строили, обновляли. Так, в Амфиополе открытая цистерна объемом 6000 куб. м соседствовала с тремя крытыми цистернами. Вода сюда поступала по акведуку с гор и кроме того пополнялась через систему сбора дождевой воды. В Фессалонике глухой криптопортик греко-римского форума был перестроен в цистерну. Небольшие цистерны возводили для зажиточных частных домов, церковных зданий. Но делали их все меньше, особенно в глухих провинциальных городах.

Новые арочные мосты, сооруженные с применением прочной цемянки, тоже возводили все реже и реже. Как уже говорилось, в ход постоянно шли сполии, вторично использованные строительные материалы, иногда части прежних зданий. Так было проще и экономичнее.

Прямолинейные, мощенные, кое-где еще украшенные статуями и колоннами основные, главные, наиболее широкие улицы регулярной греко-римской планировки назывались Меси (Константинополь), Леофорос (Фессалоника) или просто Платея, то есть «Плоская» (Херсон). Но, случалось, они соседствовали с неровными, в колдобинах и ямах, грязными и полными нечистот кривыми улочками и закоулками. Часть портиков закрыли, наглухо заделали. Невзрачные жилые дома, лачуги в ужасающем состоянии, с крышами из тростника и с земляными полами, встречались повсюду – возведенные нищетой рядом с дворцом, иногда за одну ночь, они рассматривались законом как крыша над головой и не подлежали сносу, если только откровенно не нарушали градостроительные правила. Немудрено, что даже в Константинополе одна из самых страшных трущоб возникла неподалеку от Большого императорского дворца.

Византия унаследовала принципы римской военной архитектуры. Оборонительные сооружения сохранялись вокруг больших городов. Образцом здесь являлись укрепленные многочисленными башнями наземные и морские стены столицы Империи, которые в свою очередь были прикрыты так называемыми Длинными стенами. Они тянулись на 65 км от Константинополя и играли роль передовой линии против неприятеля. Фортификационные сооружения в некоторых городах и кастра стали занимать меньшую площадь, чем в античности, их периметр сузился, защищая прежде всего наиболее населенные городские районы и максимально используя для этого природные особенности местности. Отсюда – укрепления акрополя, возведение обособленной цитадели внутри или снаружи города. Трансформация городов в укрепленные кастра привела к тому, что акрополь или цитадель приобрели характер второй линии обороны и в результате резиденция местного правителя и его администрация переносятся именно туда, в укрепление акрополя, цитадели. Как особый вид укреплений выделяются форты-фруры и башни. Они контролировали стратегически важные направления, дороги. Их использовали для самых разных целей: военного контроля, для охраны сельскохозяйственной продукции, в качестве резиденции местного правителя, как убежище для населения округи. Иногда башня была главным или единственнм элементом в таком сооружении.

Еще одним военным элементом являлись защитные стены. Это была линейная фортификация с башнями и воротами, которая служила для контроля передвижения или препятствия конным вторжениям неприятеля на особо угрожаемых направлениях, горных перевалах, в теснинах. Такие стены нередко несли на себе акведуки (Анастасиополь, Хрисополь). Строительство продолжало идти – жизнь требовала свое, говорить о ее полной стагнации было бы преувеличением. Но в основном силы и средства, как частные, так и получаемые от Церкви или государственной казны, тратились на оборонительные сооружения и христианские культовые сооружения, причем качество строительных материалов и мастерства упало и давно, едва ли не со II-III вв. н. э., то есть задолго до ранневизантийской эпохи.

Интенсивная дальняя торговля, – основной источник процветания городов в более ранее время, – пришла в упадок. В некоторых приморских городах приходили в запустение порты, эксартизисы – доки, созданные умелыми римскими инженерами. Византийская городская торговая активность теперь ограничивалась городом и округой вокруг самого города. Пандемии VI-VII вв. особенно негативно отразились на численности именно городского населения, которое вымерло бы полностью, если бы не постоянная пополнение пришлыми из деревни и переселенческая политика ряда василевсов. Города на Балканах пострадали от разрушительных готских, аварских и славянских вторжений эпохи Великого переселения народов. На Ближнем Востоке и в Малой Азии вторжения персов, а затем арабов в VII в. нанесли тяжелый удар процветанию многих городов. В занятиях горожан стала все более заметной тенденция на аграризацию. Большая городская община, в отличие от античного полиса включавшая теперь и женщин, и неимущих, распадалась на малые общины-приходы, концентрировавшиеся вокруг своих церквей-кафоликонов. Новая средневековая модель византийского города была основана на стойком военном и христианском, церковном элементе. Военные постройки покрыли все пространство Империи. Новая военная роль города отчетливо отразилась в изменении его наименования – привычный термин полис сменился термином кастрон, который был распространен на все ромейские города.

Во второй половине VII-VIII вв. часть этих кастра пострадала во время военных вторжений, некоторые были покинуты жителями, которые перебрались в более безопасные места, другие центры поменяли свои названия. Строительство велось в ограниченных размерах. Большие ранние византийские базилики еще продолжали использовать. Но на смену им все активнее шли небольшие крестовидные, тетраконхиальные (с четырьмя конхами), октогональные (восьмиугольные), а затем крестово-купольные церкви. Эпидемии и военные негоразды отразились даже на столице Империи. Население Константинополя сократилось едва ли не в 10 раз – до 40–50 тыс. человек, некоторые общественные здания пришли в запустение, порт Феодосия, он же – Кесарион на Мраморном море, крупнейший в столице, перестал использоваться с прежней интенсивностью, видимо, был заилен, хотя остальные порты функционировали. Акведук Адриана, восстановленный императором Валентом в IV в., обладал пропускной способностью в 6000 куб. м воды в день, но был разрушен во время аваро-славянской осады города 626 г. и около 140 лет бездействовал. Оставшимся обитателям в обрез, но хватало воды из колодцев и уцелевших цистерн, открытых и скрытых, которых некогда насчитывалось больше сотни. Так, гигантская открытая цистерна Аэция, построенная в 421 г. в окраинном западном регионе города, вмещала 300 000 куб. м воды! Здесь же находилась цистерна Аспара, сооруженная в 434 г., и цистерна Св. Мокия, построенная при императоре Анастасии (491–518 гг.). Крытая цистерна Филоксена (турец. Бинбирдирек) вмещала 40 000 куб. м воды. Ее кирпичный свод опирался на кирпичные арки с целым лесом колонн (16 рядов по 14 колонн в каждом), под которыми на обширной водной глади в полумраке разносилось эхо. Другая крытая цистерна в центре столицы – цистерна Юстиниана, она же «Царская», названная из-за обилия колонн Базиликой (турец. Иерибатаи Сарай), была в два раза больше. Когда акведук Валента отремонтировали в 768 г., они вновь наполнились водой, а Константинополь ожил и заметно пополнился населением после завершающих, аккордных вспышек пандемии чумы в 746–747 гг.

Одним из основных занятий обитателей не менее чем трех сотен существовавших в это смутное время византийских городов, наряду с сельским хозяйством и промыслами, оставались ремесло и торговля. Даже наблюдавшееся сокращение выпуска монет малого достоинства нельзя однозначно отнести к показателям падения экономической активности, поскольку в обращении оставалась большая масса монет предыдущих, более ранних выпусков, что в условиях демографического спада, отразившегося на рынке, было вполне достаточным для поддержания нормального уровня денежного обращения. В отличие от античных городов с их единым торговым центром – агорой, в византийских городах торговля была рассредоточена по всей территории. Здесь действовали магазины, представлявшие собой однокамерные квадратные или прямоугольные в плане помещения, расположенные вдоль улиц на первом этаже квартальных жилых зданий-усадеб, в крытых галлереях или по сторонам площадей. Они функционировали на частной или семейной основе. Около храмов или дворцовых зданий иногда возникали маленькие постоянные рынки. Самыми многочислеными были мелочные лавки или лавки пантаполов – дословно «торгующих всем». Их же называли эргастириями салдамариев – бакалейщиков, продавцов основных продуктов питания. Денежные менялы, зеленщики, торговцы готовой едой и прочие обычно вели свои дела на простых столах-трапезах, на специальных ларях – пратириях, прилавках-аваках, в палатках, под тентами. Женщины, высовываясь из окон, зазывали мелких торговцев вразнос и покупали у них все, что было нужно из продовольственных продуктов и предметов домашнего обихода. Ремесленные мастерские отчасти находились за пределами города, около портов и главных дорог, и главное, вблизи к источникам воды и сырья, что было собенно важно для гончарного, кузнечного, красильного производства, дубления кож, выжимки масла, вина, изготовления сыра, маринадов, канатов и веревок. Все это было не просто шумно, дымно, но и испускало изрядную вонь. Иногда эрагстирии образовывали поселки ремесленников. Это обстоятельство содействовало стандартизованости выпускаемой ими продукции и облегчало торговлю.

Ромейские мастера – техниты владели секретами плавки и соединения металлов, которым в немалой степени научились у древних алхимиков, знали искусство составления цветов, производства цветного и крашенного стекла, использования жемчуга и драгоценных камней, виртуозной работы с костью, в том числе слоновой, производства эмалей. Любящие яркие цвета, они обожали золотистый, пурпурный, ярко-синий и изумрудный. Византийские ремесленники как могли развивали разные приспособления и усовершенствования, механизмы, автоматы, такие как астролябия, угломеры, создавали необходимые машины, например, осадные, а также метательное оружие,
трубы-сифоны с паровыми котлами для нагнетания давления. Им по плечу было создание оптического телеграфа, производство негасимого «жидкого огня» и приспособлений для его метания, устройство акустичесих сосудов в куполах некоторых церквей. Тормозило такой прогресс только сравнительно слабое развитие специализации, но такое положение соответствовало времени.

Дома в городе возводили в основном одно- и двухэтажные, хотя иногда встречались и в три этажа. Последнее, как правило, относилось к дворцам крупной знати, правительственным резиденциям. В ранневизантийское время в самых больших, густонаселеных провинциальных городах и в столице Империи, случалось, строили для сдачи внаем коммунальные «инсулы» до пяти и даже девяти ярусов или этажей с внешними лестницами, на манер прежних римских доходных домов. Нижний этаж их обычно был занят лавками и тавернами. Но после VII в. в изрядно поредевшем от войн и эпидемий византийском обществе инсулы больше не встречались. Городская жизнь была надломлена, но не сломлена. Понятие квартиры и ее частей – комнаты свелось к изолированной усадьбе, иногда двухэтажной из-за террасного расположения.

Материалом для строительства служили подтесанный или бутовый камень, причем зачастую не на известково-песчаном растворе, а просто на глине, земле. Такой камень в редких случаях приходилось добывать из карьеров: обычно его брали из развалин старых построек. Даже архитектурные детали разрушенных храмов – колонны, капители, алтарные преграды использовали без дополнительной обработки в качестве порогов, скамеек, разного рода подставок, даже кормушек для скота либо просто включали в кладку стен. Для укрепления кладки в нее иногда закладывали горизонтальные деревянные балки. Наряду с землей между рядами они могли играть антисейсмическую роль, что было особенно важно для многих районов Византии, достаточно регулярно страдавших от землетрясений. Хорошо обожженную плоскую квадратную плинфу использовали преимущественно в общественном строительстве, но обязательно клали ее на раствор. Снаружи и особенно изнутри здания покрывались известковой штукатуркой или глиняной, грязевой обмазкой. Крыши – стропильные, покатые, часто односкатные, или плоские – были чаще всего черепичными, причем для утеплениякровли между черепицей и стропилами иногда укладывали еще глину и солому, камышь или высушенную морскую траву (камку).

Стены дома, которые выходили на улицу, первоначально делались глухими, но со временем (с V в.) на втором этаже наружной стены стали появляться балконы и небольшие застекленные окна. Иногда из дерева строили весь второй этаж. В деревянные или каменные, алебастровые, гипсове, гораздо реже – свинцовые рамы вставлялись небольшие стекла, как правило круглые, диаметром около 1619 см, или прямоугольные. Окна, по крайне мере, на нижнем этаже, очевидно, были редки. Они были узкие, небольших размеров, иногда с арочным сводом. Их забирали железной решеткой или ставнями, обрамляли изнутри росписью, как правило, красной краской, врезным орнаментом в виде плетенки, волнообразных линий.

Входные двери старались сделать как можно более крепкими и масссивными. Внутренние двери, судя по нешироким дверным проемам, как правило, были одностворчатыми. Поражает обилие остатков металлических замков и ключей, которые встречаются при раскопках византийских городов и свидетельствуют о привычке ромеев все запирать. Особено впечатляют при этом висячие бронзовые замки-автоматы, которые при открывании распадались на две части – скобу и пустотелую коробку, иногда фигурную, в виде лошадки или собачки, в которую эта скоба входила концами.

Городская усадьба хозяина средней зажиточности представляла собой довольно сложный комплекс, центром которого обязательно являлся внутренний двор – илиак с плотно утрамбованным земляным полом или каменной вымосткой, занимавший от четверти до половины общей площади усадьбы. Он был средоточием домашней жизни: через двор, как правило, сообщались друг с другом различные помещения, там часто готовили еду, налаживали какое-то мелкое домашнее производство. По периметру двора, помимо жилых помещений, далеко не всегда правильной формы, располагались крытый черепицей навес и несколько хозяйственных, а иногда и ремесленных построек (печь, горн, сараи, кладовые с пифосами, стоила для скота, загоны для домашней птицы, помещение с разнообразными инструментами – серпом, косой, пилой, теслом, зубаткой для обработки камня, железным гребнем для чесания шерсти, рыболовным инвентарем в виде сети с керамическими или свинцовыми грузилами, перемета с крючками, остроги, драги для добывания устриц, каменные ступы для размола зерна, грубые каменные ручные мельницы-жернова или мельница с жерновами побольше, которую приводил в движение какой-нибудь дряхлый ослик или мул). Разумеется, состав инвернаря зависел от приоритетных занятий хозяев усадьбы. Печи для выпечки хлеба, как правило, тоже располагались во дворах и иногда были общими для нескольких семей. Если верить жалобам Иоанна Цеца, в XII в. в некоторых городских домах, даже в столице, на верхнем этаже умудрялись держать свиней, которых обычно выращивали по системе паннаж – они свободно бродили и сами искали себе еду в течение большей части года.

Лавки обычно располагали в нижнем этаже и они обязательно имели отдельный вход с улицы. Среди них были такие заведения, что имели вывеску, иногда изготовленную на заказ, специалистом- профикарием, а также прилавок, на котором в стеклянных сосудах могли выставить фрукты или прочие бакалейные товары – зерно, оливковое масло, посуду, инструменты, различные изделия, запасы которых держали в задней комнате за лавкой. Рядом с эргастири- ем, случалось, устанавливали скамью для посетителей и прохожих, причем ею мог служить поваленный ствол мраморной колонны или мраморные капители. На некоторых из них археологи обнаруживают процарапанные доски для настольной игры с шашаками. Видимо, такие места становились своеобразными уличными клубами жителей квартала.

Проточная вода в домах была редкостью. Зато почти всегда устраивались резервуар-цистерна или колодец, который снабжал жильцов водой, а также туалет-афедрон, случалось, с сидением в виде каменного блока с круглым отверстием. Не исключено, что отхожим местом служили мусорные, выгребные ямы, которые имелись практически в каждом дворе. Специальные сосуды, игравшие роль ночных горшков, были для услуг лишь самых знатных.

Для мытья посуды, умывания, стирки иногда служили установленные во дворе каменные плиты-корыта с одним или несколькими круглыми отверстиями на дне для слива воды. Стоки, включая вертикально заложенные в стенах, если было возможно, отводили в море или в глубокую дренажную яму – поглощатель со слоем песка на дне. Вдоль улиц проходили связанные с усадьбами крытые водостоки из поставленных на ребро плит. В начале каналов иногда ставили каменные решетки, чтобы водостоки не забивались мусором.

Одна из обязанностей властей состояла в обеспечении всех щедрым водоснабженнием. Для этого существовали общественные акведуки, которые на большой высоте вели воду из источников иногда за сотни километров от города. К примеру, в Константинополь вода поступала из акведука Адриана (Валента), тянувшегося на 250 км от лесов Белграда на высоте от 35 до 65 м и действовавшего с перерывами 12 столетий. В частности, он обеспечивал водой большой общественный фонатан – Нимфей на форуме Тавра. И это не считая около 150 общественных водосборных цистерн и резервуаров, порой представлявших настоящие открытые либо подземные озера под сводами из сотен колонн. Забота о больших запасах воды проистекала не только из физических нужд, соображений удобства, санитарии, но и потребностей на случай осады города. Недаром основные цистерны охряняла военная стража. Случалось, жители квартала совместно строили на внутриквартальной площади колодцы и водосборные цистерны, которые потом находились в общем пользовании. Некоторые колодцы функционировали еще с эллинистическиого времени.

Нижний этаж дома обычно использовали преимущественно для хозяйственных нужд. Часто там располагалась пропахшая многолетними запахами кухня, где находились низкий, обложенный камнями очаг или сложенная из кирпичей и обломков кирпичей, обмазанная глиной сводчатая печь диаметром около метра, топившиеся хворостом, дровами или древесным углем. Ее под был выложен черепицами или каменными плитами. Большая часть печей топилась по-черному, хотя во время раскопок встречаются черепицы с отверстием для дымохода. Зерно, вареные овощи растирали в толстостенных керамических тазиках – мортариях, в них же замешивали тесто для лепешек. Пищу готовили на гляняных сковородах, в керамических горшках и кастрюлях, которые накрывали крышками. Тут же находились комнаты для прислуги, рабов, бедных родственников или приживалок, которых тоже использовали в зажиточных домах в качестве слуг. К примеру, даже в небогатом доме отца Михаила Пселла работало двое слуг.

В кладовой или складе стояли или были вкопанны в землю пифосы, двуручные амфоры и трехручные кувшины-стамны с запасом различных жидких, сыпучих продуктов – вина, масла, рыбного со- уса-гарона, зерна. Впрочем, с XII в. керамическую тару стали все более теснить привычные западноевропейцам деревянные бочки или ведра. Под полом иногда выкапывали яму, погреб для хранения скоропортящихся продуктов. Так, херсониты приспособили для подвалов некоторые старые рыбозасолочные цистерны, облицованные цемянкой. В их стенах на высоте около метра от пола иногда устривали ниши для свечников, плошек-светильников. В кладовых полагалось хранить значительный запас продовольствия. Это требовала угроза безопасности города во время вражеского нападения, когда подвоз продуктов питания оказывался надолго отрезан. К примеру, в Константинополе начиная с VIII в. в каждой усадьбе еды должно было быть на три года.

Основные жилые комнаты, помещения для женщин и детей старались устраивать на верхнем этаже: в случае, если он был, туда можно было попасть, не заходя в помещение на нижнем этаже, по деревянной или каменной узкой лестнице, часто расположенной снаружи. В любом случае лестница расценивалась как признак зажиточности. Усадьба обычно состояла из 5–7 помещений, высота потолков которых была невелика – не более 2 м. Впрочем, на первом этаже за счет цоколя она достигала 2,5 м при толщине стен от полуметра до метра.

С IV до VIII вв. керамическая продукция, находившаяся в широком обиходе, еще сохраняла классические античные традиции. Значительная часть столовой посуды была покрыта красным лаком, который делали из смеси жидкой глины с железистыми наполнителями. После обжига такая обмазка приобретала характерный красный или морковный цвет. Подобная посуда производилась в керамических центрах на территории современного Туниса, Кипра. Широкое распространение с Vдо VII вв. получила посуда, известная специалистам как фокейская сигиллата. Ее выпускали мастерские на западном побережье Малой Азии, между Смирной и Пергамом. Важный центр по производству кухонной керамики – горшковидных сосудов, кастрюль с одной или двумя ручками и закраиной для крышки был на Кипре.

С VII в. в обиходе появилась, а с IX в. получила широкое распространение керамическая поливная столовая посуда (блюда, чашки, кувшины, вазы). Внешне она подражала дорогим изделям из металла, в том числе из золота и серебра. Ее делали преимущественно из белой глины, покрытой блестящей глазурью зеленого, желтого, коричневого цветов и украшали выполненными штампом рельефными упрощенными изображениями розеток, птиц, рыб, грифонов, всадников и т. п. Производство таких сосудов доминировало в Константинополе, а также было налажено в Никеи и, возможно, в Никомидии, откуда изделия поступали в иные регионы Империи. Существовало оно в восточном Пелопоннесе и болгарском Преславе. В 1992 г. известный специалист по византийской керамике Джозеф Хейс опубликовал свыше 20 тысяч фрагментов такой посуды разных типов, которые были обнаружены при раскопках в Сарачане, прежней константинопольской церкви Св. Полиевкта. Полихромные керамические изделия с комбинацией желтого, зеленого, красного, голубого, черного цветов, появились в начале Х в. и производились до второй четверти XII в. Правда, с XI в. поливная керамика не константинополского круга начинает изготовляться преимущественно из красно-коричневой глины и покрыается гравированными изображениями, так называемыми сграффито, нанесенными по жидкой белой глиняной обмазке – ангобу. Теперь на этой посуде оказывается гораздо больше изображений человеческих фигур, всадников, воинов и даже святых. XIII в. положил конец красиво украшенной керамике эпохи Комнинов. С конца этого столетия становятся более выразительными региональные особенности в производстве поливной керамики, примеры чему являют продукция Фессалиники, Серр, островов Лемноса, Кипра.

Стеклянная посуда была представлена в быту простыми стаканами, коническими кубками, рюмкоообразными сосудами, кувшинчиками, колбами, бутылками и не отличалась разнообразием и орнаментацией. К редким изделиям относятся широкие подставки для сосудов, техника исполнения которых предполагала помещение фигурного листка золотой фольги между двумя слоями стекла. Стекло это зачастую было не очень хорошего качества и прозрачности, голубоватого, зеленоватого или оливкового оттенка и редко было украшено изображениями птиц, животных, людей. Три четверти такого стекла была сварена на золе пустынных растений, а четверть – на соде. Еще реже встречались изделия из цветного стекла, подобные красной стеклянной миски Х в., хранящейся ныне в сокровищнице собора Сан-Марко в Венеции. Тем не менее византийское стекло ценилось за границей, примером чему могут служить 17 сосудов, презентованных василевсом Романом I в Ломбардию.

Шкафов и пдвесных полок византийцы, скорее всего, не знали. Мебель заметно упростилась. Ею служили главным образом просто оформленные сундуки, скамьи, реже – табуреты, стулья с прямыми спинками, в том числе, складные, тогда как спали на низких кроватях на четырех ножках с натянутыми внутри каркаса из досок ремнями или тесьмой. Для удобства на них клали матрацы, подушки, набитые чаще всего сеном, а те, кто побогаче, пользовались простынями, шерстяными и стегаными одеялами, яркими покрывалами и коврами. Редкостью, встречавшейся только у богачей, была резная, точеная мебель, отделанная костяными или бронзовыми накладками, росписью, а иногда эмалью, золотом и драгоценными камнями. Столы были прямоугольной, круглой или более редкой D-образной формы, а для письма пользовались наклонной подставкой, которую иногда выполняли в виде шкафчика, в боку которого находились полки. В ходу были также деревянные ложа с высоким изголовьем и низким изножьем. Впрочем, обычай возлежать во время трапез ушел в прошлое после VI в. Только в императорском дворце он сохранялся до Хв., да и то лишь во время парадных пиров. В провинциальных городах и поселениях функцию столов, стульев и кроватей куда чаще выполняли скамьи, встроенные в стены жилых помещений.

Домашние вещи и белье ромеи хранили в сундуках, а бытовые мелочи, украшения, даже рукописи, письма держали в деревянных шкатулках, украшенных резными костяными пластинами с изображениями воинов, цирковых персонажей, животных, птиц в обрамлении орнамента в виде розеток, звездочек. Кость использовали и для украшения мебели, дверей.

Для впечатления домашнего комфорта использовали обилие тканей, разнообразные занавеси, портьеры на арочных проемах, в дверях, пушистые или гладкие ковры, которыми иногда разгораживали комнату.

В холодное время для обогрева жилья, а в некоторых случаях и для приготовления пищи служили низкие керамические, реже металлические жаровни – арулы в виде противней с отверстиями, поверх которых тлели древесные угли. Освещали помещения до VI- VII вв. преимущественно с помощью закрытых керамических масляных светильников, а затем все чаще с помощью керамических или бронзовых свечников, плошек-светильников, стеклянных рюмок- лампад, иногда – подвесных стеклянных лампад, тогда как для производственных, хозяйственых помещений использовали факелы. Бронзовые, похожие на заостренный рашпир подсвечники имели круглую подставку или три-четыре ножки, но в домашнем обиходе они не были многочисленны.

В целом, ромейское общество еще оставалось таким, которое «не испортил квартирный вопрос». Площадь частных домов в провинциальных городах варьировалась от 50 до 200 кв. м, но большая часть усадеб составляла 100–150 кв. м, так что на каждого члена семьи приходилось больше 10 кв. м, что не назовешь крайней тесностой. Обычно в квартале было около семи – восьми таких усадеб.

Уже к концу VIII в. византийские города вступили в стадию экономического подьема. В источниках упоминаются новые города и местечки. В большинстве случаев их появление или возрождение было результатом императорской политики. Гражданская и военная администрация, военное присутствие создавали условия для развития любого города. Крепнувшая фемная система постепенно конструировала, развивала города как центры административной, экономической и социальной жизни. Местные властные лица, архонты, становились лидерами городских общин вместе с епископами. Кое-где прослеживаются некоторые формы муниципальной организации в среде обитателей приходов квартальных церквей (гитоний) и религиозных объединений.

Шумными и оживленными вновь становятся улицы самых крупных византийских городов, число жителей в которых переваливало за несколько десятков тысяч. Средним считался город с населением около 7–10 тысяч, но большинство городов и местечек, особенно в поздней Византии, не превышали нескольких тысяч человек. Для иногородних жителей, приходивших по разнообразным делам в город, устраивали пригородные гостиницы – пандохионы – дословно «принимающие всех», митаты – постоялые дворы – склады для чужеземных торговцев-оптовиков определенными товарами и дома для гостей-ксенов – ксенодохионы. Порой они были грандиозны. Так, василевс Роман Лакапин в Х в. построил в Константинополе огромный «странноприимный дом» с многочисленными комнатами, складочными помещениями и конюшнями. Приезжие являлись в Константинополь обычно с повозками и слугами, челядью. Временами гостиницы и нищеприимные дома – птохионы не в силах были их вместить, так что Иоанн Хрисостом советовал домовладельцам – икокирам сдавать в своем доме хотя бы одну комнату с кроватью, сидением и лампой если не на верхнем этаже, то по крайней мере в нижнем, где помещались прислуга, рабы и мулы. Кто только не встречался в пестрой, всеязычной и многоголосой толпе, сновавшей по мостовым: чиновники и клирики, риторы и паломники, странствующие актеры и монахи, астрологи и предсказатели, сановные вельможи и одетые в доспехи солдаты, босоногие, кривляющиеся юродивые и перебивающиеся случайными заработками эрагты, уличные торговцы и ремесленники, нищие-слепцы с дрожащими веками, бедняки всех мастей и шлюхи-порни, как обычно называли блудниц.

Житийная литература полна зарисовок больных и бедняков всех родов, которые ютились в крытых портиках, около церквей, жалобными голосами выпрашивая себе милостыню у проходящих. Здесь были и одинокие люди, и целые семьи. Палладий Еленопольский вспоминал, как в экзонартексе одной из церквей малоазийской Анкиры зимой, в ужасной обстановке, в скученности рожала бесприютная нищенка. Житие Саввы Освященного дает картину того, как больная женщина в сирийском Скифополе долгое время лежала у церковной ограды и издавала ужасное зловоние. Как и в первом случае, никого из окружающих это особенно не волновало. Впрочем, нищенство становилось для некоторых профессиональным занятием, позволяя при удаче получать вполне сносный доход. В этой сфере городской жизни существовали свои провалы и вершины.

Не намного меньше византийская агиография упоминает о проститутках самых разных рангов. Видимо, они были принадлежностью любого города, особенно большого, в порту, гавани, на площадях которого едва ли не в каждом квартале встречались публичные дома-катагоги порни и даже существовали целые кварталы, населенные проститутками. Иногда в центре такого кваратала стояла статуя богини Афродиты как древний символ профессии. Государственные власти контролировали проституток и не препятствовали созданию профессиональных ассоциаций «жриц любви», более того, назначали туда своих кураторов. За деньги практиковались любые виды секса по желанию клиента. На бытовом уровне был распространен групповой секс. Так, Иоанн Мосх рассказывает о блуднице Марии, которая обслуживала сразу троих молодых людей, сопровождая их в дороге по Киликии. Примерно там же, в Тарсе бродячий актер по имени Вавила постоянно жил сразу с двумя наложницами – Комито и Никосой, стараясь при этом «не предпочитать одну другой» ни в чем, дабы не разжечь соперничество между женщинами. К слову, иметь наложниц было официально запрещено уже со времен Константина I Великого, но этот закон явно не выполнялся. Не менее широко было распространено подневольное сожительство рабыни с господином или знатной дамы со своим рабом, освященное давней традицией. Плотская связь с рабыней на протяжении всего ранневизантийского периода прелюбодеянием не считалась. По этой же причине допускалось обнажение хозяйки перед своими рабами – как перед животными, это не считалось постыдным. В иных домах распущенность служанок и рабынь была такова, что с ними могли флиртовать даже гости хозяина. Подозрение в беремености рабынь после пиров было нередким, по крайней мере, так обстояло в ранней Византии.

При всем том проституция морально осуждалась и обществом, и Церковью. Символом всех пороков являлась в Библии «блудливая жена», которая «раздвигает ноги свои для всякого мимоходящего» (Иезекиль, 16: 25). Иоанн Хри- состом предостерегал даже от бесед с блудницами, ибо их «слова, одежда, распутные глаза, сладострастные взгляды, плетение волос, натирание лица, подкрашивание ресниц» были способны смутить душу самого правоверного христианина. Тем не менее христианская концепция пола исходила из того, что Господь в лице Иисуса Христа осуждал прелюбодеев (Матфей 5: 28), но не отверг блудницу, простил ее, не лишил надежды на исправление (Иоанн 8: 7, 9). В конце концов, проституция не входила в число десяти смертных грехов. Христианство безоговорчно осуждало лишь блуд ради наслаждения, «по убеждению», а осквернение тела в вынужденных обстоятельствах грехом не считалось, если не было греха в голове. Окончательный суд поступков блудниц не должен быть судом человеческим. Поэтому ромеи признавали за проституцией право на существование в качестве доходного, облагаемого налогом занятия, да и сами проститутки не представали в их глазах этакими «моральными монстрами», подонками общества, какими в многочисленных антифеминистских рассказах обычно выступали женщины средневекового Запада. Это проистекало из античного многовекового убеждения в сексуальной свободе людей. Поэтому христанский обвинительный пафос в адрес гетер не сразу находил поддержку в обществе. В конце VI в. жители Сиракуз были поражены невиданным зрелищем: 300 порни, предводительствуемые местным епископом, которому они пожаловались, организовали демонстрацию, направившуюся к представителю императора, сместившему прежнего куратора.

Держали проституток и отдельные сводники-порновоски, дословно «блудопастухи», причем как миряне, так и клирики, неплохо наживавшиеся на этом позорном ремесле. Среди занимавшимся им встречались гетеры-индивидуалки, несчастные женщины, впервые решившиеся на торг собой, в большинстве такие, кто зарабатывал едва на хлеб, несколько медяков в день и был вынужден просить милостыню или подрабатывать поденно, как Мария Египетская, бравшаяся за прялку, чтобы не умереть с голоду. Согласно Прокопию Кесарийскому, такой низший ранг порни издавна пренебрежительно именовался «пехотой» и не брал с клиентов больше трех оболов. Для того, чтобы заработать на дневное пропитание от 7 до 24 оболов и не умереть с голоду, они должны были обслуживать за день от трех до восьми клиентов. Но были и вполне профессиональные обитательницы катагог, стоящих в кварталах, заселенных порни. Среди таких профессиналок встречались куртизанки высокого разряда, которые прогуливались в сопровождении целой свиты прислуги и брали с клиентов по 10 литр золота за ночь – плату, равную годовому доходу отдельных высоких чиновников! Недаром Агафий Миринейский упоминал о портретах проституток в отдельных рамах, какие встречались наряду с портретами уважаемых магистратов, профессоров.

Примечательно, что жизнь в гостинице-пандохее, среди чужих тяжелых квартирных запахов у агиографов как правило ассоциировалась с представлениями о блуде, занятей проституцией, процветавшей там с ведома содержателей или содержательниц гостиниц. Впрочем, некоторые из бывших грешниц, раскаявшись, заканчивали жизнь в монастыре, отдав туда все свои сбережения. Другие, волею судьбы, как Феодора, наложница будущего императора Юстиниана I, поднимались до самых блестящих верхов общества. Как ни парадоксально, институт порни оказался в определеной степени даже нужным христианской Церкви, потому что, помимо милосердия, давал возможность падшим женщинам начать путь морального очищения с самой низшей отметки. Поэтому путь к спасению у этих женщин оказывался самым длинным, то есть самым сложным, а значит, этот путь самоусовершенствования оказался едва ли не самым почетным путем к святости. Отсюда поразительный феномен святости значительного количества прежних блудниц. В этических представлениях византийцев сочетались самые противоречивые тенденции. В любом случае государственные и городские власти достаточно равнодушно относились и к нищенству, и к проституции, считая их неизбежными. Несмотря на поддержку Церкви, бороться с этим злом они были бессильны и только сремились по возможности проявлять в отношении падших христианское милосердие.

Ромеи, как истые южане, любили проводить свободное время вне дома, собираться на улицах и площадях, прогуливаться около прилавков-авак и уличных эргастириев. Большинство из них было разбросано по всему городу и лишь самые неприятные для населения производства с крепкими, зловонными запахами старались вынести за пределы городских стен, как, например, изготовление маринадов, отжим оливкового масла, сыроварение или дубление кож. Рыбозасолка, особенно во вместительных, глубоких цистернах на сотни центнеров рыбы, тоже не добавляла аромата, но, как ни странно, с ней мирились, убедительные примеры чему являют раскопки византийского Херсона в Крыму, где до VII в. засолкой в больших объемах занимались едва ли не в каждом жилом квартале.

Источники средневизантийского периода отмечают некоторую экономическую динамику в виде экспансии сельской экономики и возрождения ремесленной и торговой активности. Фессалоника была крупнейшим торговым центром Балкан. Греческие Фивы процветали благодаря производству шелка. Коринф имел многочисленные стеклоделательные, гончарные, металлургические, текстильные эргастирии и два порта для торговли. В Константинополе Книга Эпарха осуществляла регулирование профессиональных корпораций, находившихся под контролем властей. Возрождение городов Греции шло даже более интенсивно, чем в Малой Азии, если не считать приморских городов, особенно таких как Трапезунд и Аталия. Ремесленники и торговцы, отчасти объединенные в профессиональные корпорации – систимы, соматейи, товарищества – кинонии по извлечению прибыли, обеспечивали покупателей всем необходимым. До XII в. они контролировались властями, следившими за бесперебойным снабжением прежде всего продуктами питания первой необходимости, хлебом, вином, рыбой, убойным скотом. Обычной картиной было стадо быков, гонимых по главной улице города к ближайшей бойне-хортоволу около мясницкого рынка, и только случавшиеся при этом эксцессы вроде обезумевшего от страха животного, ворвавшегося в алтарь церкви, заставляли агиографа взяться за перо, чтобы запечатлеть живую зарисовку.

Особенно важно было сохранить, удержать цены на хлеб, поскольку от них зависело состояние цен на все прочие продукты, уровень заработой платы мистиям, эргатам, морякам, затраты на питание рабов и челяди, стоимость строительства общественных зданий, церквей. Власти строго карали штрафами и физическими, позорными наказаниями за припрятывание товаров и спекуляцию, незаконную их перекупку по повышеным ценам. Накапливать любые товары для того, чтобы продать их во время периодически возникающей эндеи – «недостатка» считалось серьезным преступлением, как и нарушение «справедливой цены». Поскольку товарный голод и вызванная им дороговизна обычно приводили к народным волнениям, доставлявшим властям так много хлопот, всякое припрятывание товаров считалось покушением на спокойствие общества.

В удобных и тенистых портиках и галереях было так приятно укрыться от палящих лучей знойного солнца или спрятаться от дождя и послушать последние новости, обсудить животрепещущие вопросы, просто поглазеть на прохожих или на работу уличных ремесленников. Следует учесть, что Византия была, по преимуществу, обществом устной культуры и большая часть информации циркулировала посредством устного общения. Например, излюбленным местом встреч константинопольских книгочеев, любителей философии и богословия являлся Царский портик, который находился в центре столицы. Здесь ученые и просто спорщики порой вели публичные диспуты, а ищущие работу адвокаты, риторы упражнялись в красноречии, привлекая внимание потенциальных клиентов. Анна Комнина вспоминала, как один из высоких ромейских офицеров, сбежав от сельджуков, первым делом отправился на форум Константина, чтобы рассказать всем о битве, в которой он попал в плен.

Уличная жизнь в ромейских городах не всегда текла безмятежно. Давал о себе знать южный темперамент ромеев, который подогревали обиды, взятки, несправедливости со стороны властей, верхушки «первенствующих», выколачивавших с несчастного народа подати и налоги, требовавших несения хлопотных, тяжелых и расходных повинностей – доставки воды для городского гарнизона, выпечки каждым двором хлеба для армии из розданной пшеницы, мучительных перевозок зерна и других грузов, когда мерли и возчики, и скот, длительного содержания на постое солдат, в ос- новним из числа грубых варваров, вопреки законам ведших себя как насильники и мародеры. Стерпеть все это было невыносимо даже для привыкших к тупой покорности и законопослушанию.

Особой вспыльчивостью, склонностью к насмешкам отличалась константинопольская толпа. Не только представления на нескольких ипподромах столицы, соперничество факций нередко выливались в драку и побоища, но и на улицах мегаполиса не всегда было спокойно. Немало затруднений властям в ранней Византии доставляли шатавшиеся по улицам банды длинноволосых, ярко разодетых и задиристых, буйных молодых болельшиков из числа прасинов и венетов (и среди тех, и среди других имелись любители почесать кулаки), которые перебирались из одной капилеи в другую, подстрекали друг друга и затевали пьяные драки. Насмешки, озорные песенки, безобидные шутки часто сменялись озлобленными выкриками, обидными прозвищами, бранью. Сочувствие к несправедливо обиженному, неприязнь к иноверцам и еретикам, отступникам и политическим оппонентам нередко выливались в стихийные бунты и мятежи. Улица подхватывала, накаляла эмоции и взрывалась возмущенными криками, ревом разбушевавшейся толпы. Не помогало и вмешательство стражей правопорядка. В них летели камни, гнилые фрукты, сыпалась площадная брань и побои. Городской сброд мог быть на редкость покладистым, раболепно склоняться и славословить императора, но он же мог своенравно развенчать вчерашнего любимца, взбунтоваться и забросать его камнями. Грозная своим количеством, подогретая местным заводилой и вином, уличная толпа с палками, ножами, камнями бросалась на оголенные мечи и копья стражников и даже схолариев, чтобы отбить несправедливо осужденного. Она же во время восстаний сметала на своем пути все и вся: сжигала дома, разрушала имущества людей виновных и безвинных, рубила в куски трупы. Ведь кому было судить на улице? Недаром Димитрий Кидонис в своем монодии на расправу зилотов над знатью в Фессалонике оставил жуткую картину последствий таких бесчинств, которые историки ныне сухо величают социальной борьбой: «Всюду валялись мозги, кровь, внутренности, камни, мясо, куски дерева, обрывки трупов». Это была оборотная сторона городской общественной жизни, впрочем, далеко не такой кровавой всегда, обычно размеренной и неторопливой.

В простой таверне или кабачке – капилее за кружкой вина, нехитрой закуской и игрой в кости коротали свой скромный досуг ремесленники, мелкие торговцы, поденщики – мистии, мисфоты. Сюда то и дело заворачивали мелкие служители власти, чтобы напится задарма, пользуясь своим положением. Плуты-капилосы все равно не оставались в накладе, хитря где можно, используя фальшивые мерные сосуды-стафмы, ангии, разбавляя вино, подмешивая к нему что попало. В их заведениях собирались те, кому повезло – кого наняли на «торжище» после долгого стояния и кто смог в результате немного подзаработать тяжким трудом на строительстве, в пригородных садах и огородах или на переноске грузов в порту, а также всевозможные нищие, питавшиеся жалкими объедками. Иногда владельцы таверн, распивочных нанимали разного рода юродивых в покрытой пятнами, рваной одежде, чудаков, фокусников, дабы привлечь внимание большего количества клиентов и развлечь завсегдатаев.

Горожане побогаче собирались в эргастириях парикмахеров, у авак мирепсов – изготовителей лекарств, продавцов благовоний, менял, в местах сбора адвокатов и книжников, которые играли роль своеобразных клубов. Здесь можно было узнать свежие городские новости и сплетни, посудачить о ценах и погоде, видах на урожай, махинациях «отцов города», послушать разговоры и споры местных любителей философии и политики. Даже среди монахов встречались такие, что проводили на рынках больше времени, чем в церквах.

Любовь простонародья к едкой сатире, балаганным шуткам выливалась в постановки небольших уличных пьесок с характерными названиями «Плут», «Скупой», «Болваны», «Усердный и хитрый адвокат». К IX в. в Романии появились сборники таких произведений, похожих на более поздние едкие западноевропейские фарсы.

Иной раз горожан занимало какое-нибудь необычайное событие, о котором много говорили. Изумление, смешанное с ужасом, вызывала у ромеев исполинская, широкоплечая женщина из Киликии, которая во времена правления Юстина I прошествовала по многим городам Византии. Ее рост на целый локоть превосходил рост самого высокого мужчины. Известно, что антиохийские лавочники охотно использовали ее в качестве рекламы, платя за услуги по одному-два медяка с эргастирия. Византийские хронисты продолжали вспоминать о ней спустя триста лет.

Общественные бани – термы, валании или лутры (купальни), перенятые у греко-римской цивилизации, существовали в Византии и до VII в, и после. Археологические находки такого рода противоречат утверждению, что «темные века» полностью покончили с общественными банями, а значит, и с профессией банщика. Одни и те же бани с ремонтами, обновлениями, перестройками действовали в течение нескольких столетий, примеры чему можно найти как на Крите, так и в крымском Херсоне. Правда, термы уже не играли роль клубов, как это было в эпоху античности. Влияние христианства сказалось и здесь.

В V в. в Константинополе было не менее пяти публичных и 153 частных бань. Последние имелись при городских домах, загородных владениях состоятельных людей, церквах. В крупных ранневизантийских городах встречались общественные банные комплексы, занимавшие до 500 кв. м, а в редких случаях они функционировали и в отдельных сельских поселениях «городского типа» (к примеру, пять случаев среди 700 сирийских деревень ранневизантийского времени). В последующем бани помельчали, стали более скромными, но не перевелись. Даже в средних по величине ромейских городах, таких как византийский Херсон, функционировало одновременно по четыре- пять терм. В Константинополе до конца VIII в. продолжала действовать баня Константина, хотя она утратила многие из своих великолепных скульптур. Тогда же перестала действовать баня Дагисфея, где в начале IX в. мы увидели бы иконоборческого монаха, приютившегося в одной из отопительных печей этих терм. Особенно знамениты были бани Зевксиппа недалеко от Большого императорского дворца, но к IX в. часть из них перестроили в казармы, а часть в тюрьму – печально известную Нумера. Все прочие термы, о которых писали ранневизантийские авторы, – термы Ахилла, Анастасианы, Аркадианы, Карозианы, Евдоксианы, Эленианы, Онорианы – совершенно не упорминаются в позднейших источниках. Причины очевидны – отсутствие воды, горючего и достаточного количества клиентов, чтобы оправдывать существование таких гигантских и дорогостоящих комплексов.

Тем не менее византийцы не перестали мыться. Ни в одном городе не ощущалось нехватки терм, которые функционировали при церквах, домах епископов, монастырях, наконец, были общественными, хотя и небольших размеров, как правило, сравнительно простые, лишенные каких-либо декоративных элементов, если не считать встречавшейся местами облицовки мраморными плитками. Частных бань не было даже у богатых сановников – про Феофано, не в меру богомольную, больше похожую на монашенку, чем на императрицу первую жену Льва VI Мудрого, известно, что ее принуждали в юности посещать публичные бани, отчего невыносимо страдало ее целомудрие.

Термы размещали за пределами городских стен или внутри городских кварталов, причем далеко не всегда соблюдая предписание о необходимости располагать их на расстоянии 20–30 шагов от соседних строений. Они, как и в римское время, состояли из нескольких помещений – горячей, теплой и холодной бани (кальдария, тепидария, фригидария), ванн, облицованных прочной цемянкой, раздевалки-аподитерия, кочегарки – префурния и имели отопительную систему гипокауста. В горячем отделении находилась общая ванна. Иногда устраивали индивидуальные кабинки-ванны, а в особенно нарядных термах с роскошным интерьером – даже фонтаны, как это было сделано василевсом Михаилом IV Пафлагоном (1034–1041 гг.) в столичной бане, возведенной при церкви, посвященной двум целителям, Свв. Косьме и Дамиану. Разумеется, им уступали сельские бани, случалось, топившиеся по-черному. Михаила Хониата поразила такая убогая баня, дверь которой не закрывалась, и моющиеся одновременно страдали от дыма и жара и дрогли от проникашего внутрь холодного воздуха, а местный епископ, боясь простудиться, даже не снимал шапку.

Мыться полагалось натощак, но без ощущения чувства голода. Известно, что у василевса Романа III Аргира (1028–1034 гг.) была привычка, видимо, обычная для ромеев, придя в баню, сначала мыть мылом голову, затем все тело, а потом плавать. Спрос на мыло, мыльный порошок-стакту, мыльный экстракт был устойчивый, корпорация мыловаров – сапонопратов никогда не испытывала недостатка в покупателях своей продукции. Термы охотно посещали, иногда по два и даже по три раза в день, а случалось, даже праздновали в бани Пасху, хотя такое излишество осуждалось Церковью, особенно аскетами. Поэтому обычно купались реже: монахи – ежемесячно или раз в два-три месяца, а известный византийский книжник XII в. Иоанн Цец не стеснялся признаться, что делает это всего лишь два или три раза в год. Другой интеллектуал начала Х в., Патриарх Николай Мистик корил за грязное лицо, но грязь на других, закрытых от взоров частях тела его не смущала. Полагалось мыться перед крещением, которое было раз в жизни, и после Причастия, которое у добропорядочных, богобоязненных ромеев происходило достаточно часто, по крайней мере, несколько раз в году. Недаром общественные термы особенно часто располагались рядом с храмами, церквами. Любые важные, тем более богоугодные, благочестивые дела не совершались без предварительного омовения. Для мужчин банное заведение было открыто весь день, а вечерами его посещали и женщины.

Впрочем, представления о чистоплотности изменились уже к VII в. Горожане стали все чаще усматривать в банях не столько гигиеническое, сколько лечебное средство. Недаром при купании охотно использовали отвары ромашки, мяты, майорана, которые ухаживали за кожей. К тому же более важным, чем очищение тела, считалось очищение души, достигаемое через Святое крещение, принятие Евхаристии, Божественную литургию. Но в любом случае, привычку византийцев пользоваться купальнями можно отнести, видимо, к числу самых устойчивых. Так, среди ромейских «заблуждений», на которые в третьей четверти IX в. крещенные болгары жаловались Папе Николаю I (стоять в церкви только со скрещенными на груди руками и принимать Евхаристию только будучи подпоясанным), был назван обычай не ходить в баню по четвергам и воскресеньям и, значит, без ограничений пользоваться ей во все остальные дни. Не случайно, в XIII в., если верить письменым источникам, многочисленные бани имелись в городах Никейской империи, ставшей преемницей Византии.

Между тем обыкновение мыться в бане долгое время было не ведомо даже аристократии средневековой западной Европы, мягко говоря, не блиставшей чистотой тела. В Германии 16-летняя принцесса Феофано, племянница василевса Иоанна Цимисхия, шокировала придворных своего жениха, молодого императора Оттона II Красного (973–983 гг.) привычкой принимать ванну. Однако вскоре ей стали подражать. Византийцы и тут выступали достойными учителями.

В XI в. византийские города снова стали центрами провинциальной администрации с критами – судьями как главами гражданской администрации фемы. Правительственые резиденции, претории в виде дворцов, «замков», как правило, включавших внутренний двор и церковь, строили в возвышенном районе города, в центре, на акрополе или в цитадели. Зато в городских кварталах вместо прежних обширных базилик и крестово-купольных храмов появились маленькие квартальные церкви, рассчитанные на небольшое число прихожан квартала, которые после смерти находили покой в кимитриях при этих же церквах.

Нараставшая экспансия италийской коммерческой активности дала толчок для их экономического развития. Рыночная экономика в XII в. расцвела, что в немалой степени находит объяснение в освобождении от стесняющих форм государственного контроля прежнего времени. Социальные изменения происходили и в городах. Прежние корпорации медленно трансформировались в свободные местные профессиональные ассоциации. Крупные землевладельцы – динаты приобретали власть над провнциальными городами и иногда чувствовали себя настолько сильными, что устраивали мятежи против василевса. В городах Малой Азии такие местные вельможи, случалось, получали покровительство от захвативших огромные территории сельджуков.

Вторжение латинов-крестоносцев в Константинополь в 1204 г. привело к распаду Империи и ознаменовало наступление нового периода византийского города. Постоянные войны затронули все городское население. Внутри некоторых больших городов вновь, как и в «темные века», кое-где образуются пустоши, занятые под сельское хозяйство. В результате распада политической власти возникают такие города-государства как Фессалоника, Арта, Мистра в Греции, Никея и Трапезунд в Малой Азии. На захваченных византийских землях латины создавали автономные колонии с феодальной системой. Италийцы внедрили ситему городских комунн, которые имели самоуправление. Они вообще заняли привилегированные позиции, имели контроль над морской торговлей, торговые привилегии, налоговые льготы. Византийские же города, напротив, не получили коммунальной независмости, подобной той, что пользовались города западной Европы с их собственным городским правом. Ромейские торговцы не могли конкурировать в дальней торговле со своими иноземными торговыми партнерами. Их усилия поэтому оказались сосредоточены в местной мелкой торговле или, в лучшем случае, в торговле на средние расстояния. Средний городской класс – меси известен в поздневизантийских источниках эпохи Палеологов. Но его развитие по-прежнему тормозилось византийской аристократией, которая в период территориальных потерь XIV-XV вв. обратилась к торговле как к прибыльной экономической деятельности. Некоторые города даже в это тревожное, шаткое время процветали из-за развития торговли и получения фискальных привилегий, как например Монемвасия, важный порт на юге Греции.

В Палеологовский период главой администрации города становится кефал – правитель района, тагда как роль прокафимена – правителя собственно города или крепости и кастрофилака – правителя крепости пришла в упадок. Старые общественные здания ветшали, их не хватало. В Спарте, к примеру, местная аристократия собиралась обсуждать дела города в церкви Св. Варвары. В XIV в. архонт Иоанн Апокавк осуществлял административную деятельность в Фессалонике из своего собственного дома, хотя в городе издавна был императорский дворец – василея, вероятно, царская резиденция.

В течение XIII-XIV вв. византийская дворцовая архитектура продолжала эволюционировать в сторону западной модели, – укрепленного дворца-замка, изолированного от города, защищенного от внешних и внутренних нападений. Большинство этих укрепленных дворцов будет разрушено во время османского завоевания. Уже Анна Комнина называла такой дворец «городом в городе». Он включал внутренний двор, молельни, помещение для приемов, трапезные, террасы, магазины, конюшни, зернохранилища, фонтаны, бани, кладовые.

Дворцы принадлежали знати и в провинциальных городах. Обычно это были двухэтажные здания, над которыми иногда возвышалась башня с большим залом-триклинием, подражающим царскому. Они имели удобства, водоснабжение, туалеты, камины. Стены их были украшены сценами из Ветхого Завета или портретами правившего василевса. Поэма о Дигенисе Акрите описывала подобный роскошный дом на Евфрате как трехэтажное каменное здание с чудесным садом и двором, частной молельней, с мозикой из сцен Ветхого Завета, Илиады, Одиссеи и жизни царя Александра Македонского. Но большинство провинциальных городов утратило былую монументальность и претензии художественного характера. Их жители спокойно жили среди руин бывших вместительных храмов, базилик, включали их камни в кладку собственных домов, попросту добывали в них строительный материал. Характерными чертами городской застройки угасавшей Византии стали неправильной формы помещения, разной ширины улицы, дешевые строительные приемы, бесформенный план усадеб. Мир византийских улиц и площадей пришел к своему концу.

§3. Символы статуса

Есфитас, есфимата – одежда для ромеев явля¬лась чем-то внешним, но тем не менее она несла в себе множество смыслов. Она была важной составляющей производства и торговли, имела денежную, эстетическую ценность и могла рассматриваться как вложение денег. Ее потребителями являлись государственные структуры и частные лица, причем одежда интересовала мужчин, пожалуй, больше, чем женщин. По костюму, качеству и длине его ткани зачастую определялись род занятий, достаток, общественный, религиозный статус и даже политические пристрастия его обладателя.

Имперское власти использовали одежду в качестве дипломатических даров, платили ею дань иноземным правителям. Драгоценные, разноцветные есфимата использовали даже для декорирования императорского дворца и городских улиц во время важных церемоний, торжеств. Все управления, ведомства и военные службы Византии существенно отличались друг от друга цветом и покроем одежды. Одеяние меняли в зависимости от того, куда собирался идти человек: на службу, пир или прием во дворец. Домашняя одежда даже очень богатых византийцев была намного скромнее парадной, праздничной.

Археология дает много находок позднеантичных тканей, остатков одежды, ее аксессуаров, особенно происходящих из египетских некрополей, таких как Ахмим, Антиноя, Саккарах, а также из сирийских городов, например, Дура-Европос, Пальмира и другие. Находки текстильной продукции из византийских городов более позднего времени встречаются гораздо реже, если не считать металлических аксессуаров, сопровождавших одежду, например, деталей поясов, застежек, пуговиц. Кроме того, византийские церковные одежды известны среди церковных сокровищ западной Европы. Письменые свидетельства содержатся в источниках самых разных видов, хотя детальные описания одежды встречаются редко, а значение некоторых терминов остается достаточно туманным.

Рассматривая все источники в комплексе, можно заключить, что византийская одежда, несмотря на ее эволюцию, всегда изготовлялась в основном из льняных, шерстяных, хлопковых и шелковых тканей. Красители были растительного или животного происхождения, реже встречались минеральные краски. Ткани лучшего качества многократно погружали в краситель, и они не линяли. Овечья шерсть, служившая одеждой для бедных, ткалась и окрашивалась самими семьями самостоятельно. Обычно этим дома занимались женщины. Но шерстяные такни ремесленного производства пользовались спросом среди горожан. Ее использовали для некоторых церковных облачений, таких как омофор. Она была в ходу у византийских солдат. Льняную ткань, полотно приходилось покупать у торговцев, а зачастую и самим шить, хотя портные-рапты, врекарии существовали. Они орудовали бронзовыми иглами, а нитки наматывали на деревянные и керамические катушки. Некоторые предметы одежды изготовляли из смеси хлопка и льняных, шерстяных или шелковых нитей. Книга Эпарха упоминает такого рода привозную хлопковую ткань, которую именовали вамвакин и которой, наравне с льняными изделиями, торговали специализированные торговцы – офониопраты. Кроме того, уже с VIII-IX вв. ватой стали подбивать воинские доспехи. Едва ли они стали исключением.

По представлениям византийцев, ни один народ мира не потреблял столько шелка, сколько ромеи. И это недалеко от истины. В позднеримский период шелк импортировали из Китая через Иран. Внедрение собственного шелководства в Византии относится к эпохе Юстиниана I (527–565 гг.), хотя в Сирии оно уже существовало в V в. Шелковые нити получали из коконов личинок тутового шелкопряда, которых разводили специалисты – скелекотрофы – дословно «кормильщики червей». Они действительно кормили личинки листьями шелковицы, тутового дерева (Bombyx mori L.). Выращенных личинок убивали, пропекая коконы на противнях. Размоткой нитей в горячей воде, их промывкой и очисткой занимались катартарии, которые получали коконы от метаксопратов и им же сбывали готовую продукцию в виде очищенных нитей. Дальше они поступали в руки ткачей – сирикариев.

C середины VII в. и до начала IX в. торговля шелком находилась под контролем особых имперских чиновников – коммеркиариев. С потерей восточных провинций в результате арабских вторжений роль основного центра производства шелка оказалась у Константинополя. Вместе с тем арабы разнесли производство шелка по всему Ближнему Востоку, захваченным ими Андалузии (Испании), Тунису, Сицилии. Потребности в шелке удовлетворяли как императорские, так и частные мастерские, а также торговцы, импортировавшие арабский шелк. Согласно Книге Эпарха, в Константинополе пять корпораций было связано с производством и торговлей шелком как высокого, так и среднего качества. При этом окрашенные пурпуром дорогие ткани и одежды попадали в категорию кеколимена – запрещенных для частного использования, торговли или вывоза за пределы Империи.

Принято считать, что шелковые ткани были дороже, они были многокрасочные и ценились больше суконных. Но уже с эпохи ранней Византии источники свидетельствуют о разнообразии и тех, и других. К примеру, по словам фессалоникийца Иоанна Каминиата, случалось, что шелковые ткани, ввиду их обилия, «шли наравне с шерстяными», а последних в свою очередь было так много, что даже пираты не ценили их в качестве добычи. Уже в VIII в. высококачественный византийский шелк вывозили в Италию, откуда он попадал в другие регионы латинского Запада. Роль значительного транзитного центра в Х в. играл Трапезунд. Шелкоткачи из мусульманских стран, среди которых были христиане, иудеи, пленные мусульмане, имитировали мусульманские шелка в Империи, тогда как мастерские мусульманского Востока, напротив, подражали ромейским шелкам. С конца Х в. производство щелка стало расти в западных провинциях Византии – в Калаврии на юге Италии, появились новые центры в континентальной Греции, особенно Фивы, Коринф, Патры, эгейские острова Андрос, Эвбея. В Малой Азии шелкоткачество развивалось с помощью некоторых местных архонтов. Постоянно рос экспорт на латинский Запад, куда шелк вывозили из Византии венецианские и генуэзские торговцы. Одновременно ввоз импортного шелка-сырца и готовых предметов одежды из него тоже продолжался, на рынке были широко представлены шелковые такани как высокого, так и низкого качества, со смесью шерсти, льна, хлопка. Так или иначе шелк оставался важным фактором византийской экономики вплоть до начала XIII в.

Конец процветанию этого производства положил 1204 г. После этого в Малой Азии остались только такие центры шелкоткачества как Никея, Магнесия и Филадельфия. Правда, с возвратом Константинополя в 1261 г. производство шелка в столице вновь оживилось. Но после потери Малой Азии в XIV в. в результате османской агрессии здесь остался только один центр шелкоткачества – Филадельфия, который существовал до падения города в 1390 г. Фессалоника, которая снабжалась шелком-сырцом со своей округи, была последним центром производства шелка в гибнущей Империи, причем качество этого палеологовского шелка стало гораздо хуже. Зато шелк импортировали теперь из италийских Лукки, Венеции и мусульманских стран. Он все более вытеснял одежды византийского производства. Центры шелкоткачества в латинской Греции соблюдали прежние ромейские традиции. В XIV в. их продукция поступала во Францию и Египет. Генуэские и византийские торговцы вывозили шелк-сырец с Кавказа и Прикаспия через Константинополь. Но в начале этого столетия италийские мастерские уже подражали продукции мастерских мусульманского Востока, а не Византии, и вводили при этом инновационные технологии. В конечном счете италийское господство в области дальней морской торговли и грузоперевозок положило конец византийскому шелковому производству. Эпоха ромейской шелковой одежды ушла в прошлое.

Кроме названной ромеи изготовляли одежду из кожи, овчины, меха. Впрочем, кожа шла в основном на обувь, такие аксессуары как поясные ремни и защитные части военной одежды, доспехов. В овчину особенно часто одевались в византийской деревне. Что касается меха, то его использование в Византии в виде одежды не известно ранее XI в., когда меха стали использовать для отделки нарядных туник и изготовления некоторых предметов туалета.

Византийская одежда была разных категорий: императорская и официальная, церемониальная, церковная, монашеская одежда, одежда разных профессиональных и социальных групп согласно их полу, возрасту, семейному положению, наконец, местная одежда, этнические одеяния. Но во всех случаях она была прообразом многослойной одежды европейцев – верхней и нижней.

Характерными чертами византийского костюма являлись устойчивость и жизнеспособность, целесообразность и простота. Особенно надо отметить консерватизм византийской церемониальной одежды и знаков власти, знаков отличия, которые создавали основу моды. К примеру, такая деталь как императорский лор – драгоценная длинная перевязь, хотя и носилась по разному в разные эпохи, была разновидностью трабеи – парадного шарфа-перевязи римского консула и оставалась в употреблении в течение тысячи лет византийской истории, вплоть до 1453 г., когда Империя пала. Изображения орла или льва во все века оставались символом власти на одежде царя и знати. Пурпурный платок – маппа и скипетр – крест долго сохраняли те формы, что были им даны при ранних христанских императорах, заменивших римский скипетр крестом.

Таким же постоянством отличалась и церковная одежда, все компоненты которой находят свои истоки в повседневной одежде поздней античности. Она сохранилась до сих пор у православного духовенства. Достаточно зайти в церковь во время службы, чтобы погрузиться в этот живой мир Византии. Так, церковные иереи любых уровней имели стихарь – вид неподпоясанной длиннополой белой туники. Это была своеобразная разновидность античной столы, но с широкими длинными рукавами. Рукава вообще были новинкой, впервые появившейся в византийском костюме. Главы Церкви, первосвященники с IV-V вв. носили поверх накидки две ленты, которые назывались эфод или паллиум и являлись частью литургической одежды. Диакон тоже надевал специальную накидку через левое плечо – орарий. Символом благодати священства являлась также епитрахиль, которая лентой спускалась с шеи. Ее и стихарь перепоясывал пояс – зонарий, за который спереди был заправлен конусом, будто ножом, «кинжалом духа» свешивавшийся платок – епигонатий (эпигонаций) или энхирион. Позднее, после разделения Церкви, он превратился в маленькую четырехугольную, украшенную кистями сумку. Пресвитеры, епископы носили филонь, надевавшуюся через голову и со временем целиком украшенную вышитыми крестами, отчего она получила название полиставрий – «многокрестная». Поверх ее надевали омофор, который сплошной широкой лентой – накидкой лежал на плечах епископа или митрополита и олицетворял ту самую овцу, которую спас на Своих плечах Иисус Христос. В епископское одеяние включались также епиманики – особые длинные манжеты-наручи, которые одевали к стихарю. Патриархи, судя по источникам XI в., носили златотканный саккос – короткую тунику с короткими руквами, которую одевали поверх филони через голову. Впрочем, в поздневизантийский период саккос стали использовать и митрополиты.

У всех духовных лиц был свой головной убор. К примеру, священники носили клобук цилиндрической, немного расширенной кверху формы с черными или – для митрополитов и Патриархов – белым покрывалом, ниспадающим на плечи. Несмоторя на то, что церковные соборы так и не выработали точного приказа, какую одежду носить духовенству, любые ее проявления так или иначе служили возвеличиванию представителей духовной власти в глазах народа.

Истоки монашеской одежды, довольно типичной, уходят к одеянию монахов позднеантичного Египта, где зародилось монашество и где монахи уже к V в. составляли от 50 до 100 тыс. населения (1–2%). Каждая часть одежды служителей Божиих имела символическое значение и должна была защищать не только от непогоды, но и от нападений дьявола. Поверх длинополой туники – рясы из темной, без рисунка ткани носился крестообразно перехватывавший грудь и плечи кусок ткани – аналав, а голову прикрывала коническая накидка-капюшон, свешивавшаяся на плечи, – куккулий или куколь. Обычно аналав означал принятие монахом «образа» – схимы и, в частности, был атрибутом заслуженных монахов, которых величали великосхимниками, в отличие от «новоначальных» монахов, носивших рясы, – рясофоров и прикрывавших голову не куколем, а шапочкой-камелавкием. Обычно монахам и монахиням выдавали в год две пары туник, одну полотняную накидку, мантию, две пары обуви, несколько пар чулок, причем монахини из верхних слоев общества могли носить не темную, черную или коричневую, а красносинюю одежду.

Одежда простого люда, крестьян и ремесленников тоже мало менялась на протяжении веков. На уровне общественного сознания она отражала консервативную византийскую мораль. Костюм мог делаться из одного куска ткани или из разных, верх из одного, низ – из другого, причем из кусков тканей разной окраски. Сочетали, например, зеленый и фиолетовый цвета или красный и зеленый. В понятие внутренняя одежда – эсфора входила одна из разных видов длиннополых рубах: хитон из грубого полотна, холстины или сукна, чаще без рукавов, офони – простая льняная рубашка или даже покрывало, месофор – короткая нижняя туника или экскомида – туника с открытым правым плечом, которые подпоясывали с напуском, иногда подвязывая вместо кожаного или матерчатого пояса простой веревкой, короткие, до колен или длинные штаны да перевязанные крест-накрест ремешком мягкие сапожки или сандалии на деревянной подошве. Все это прикрывал снаружи перекинутый через плечо плащ-гиматий из цельного куска ткани, иногда с капюшоном. Вот и весь простой и удобный для работы обычный наряд человека со скромным достатком, которому случалось «щеголять» и босиком.

Следует учесть, что название хитона рубашкой, а гиматия плащом или накидкой – весьма относительно. Зачастую и тот, и другой представляли собой четырехугольный отрез ткани, живописными складками ниспадавший с плеч. Долгое время у них не было ни рукавов, ни пуговиц – одежда, задрапированная по разному, закреплялась на плечах с помощью всевозможных завязок и фибул – заколок, которые зачастую имели вид знакомых нам крупных «цыганских булавок». Косматые шубы и плащи из грубой необработанной шерсти, меховые накидки, толстые суконные одежды на подкладке использовали порой как одеяла.

Основным элементом античного костюма была изящная драпировка. В византийском костюме она исчезла. Теперь фигуры имели тяжелый, массивный, прямоугольный, плоский силуэт, в котором отношение ширины одежды к росту тела составляло 1:3. Это соотношените придавало костюму монументальность, устойчивость. Новое представление о красоте, использование тяжелых, плотных, неэластичных тканей, затканных или вышитых, обусловили появление новых форм одежды, в которых господствующей становится своеобразный «футляр», очень простой по крою, делающий тело как бы бесплотным. Кроме того уже с IV в. в Империю стали проникать различные «варварские» одеяния: прежде всего так называемые бракии (braccae) – брюки, узкие или широкие штаны, шаровары, которые считали персидской или гуннской модой, необкновенно широкий в верхней части хитон, туника с длинными рукавами – далматика, короткий германский плащ, иллирийская шапочка цилиндрической формы. Возникла даже специальная профессия брючника. Варваризация проявилась и в придании одежде форм тела. Вместе с тем распространяются восточные ткани, более тяжелые и не поддающиеся драпировке, которые к тому же украшают нашивками – самеями, парасимами, вышивками, прежде не игравшими заметной роли. В средне- и поздневизантийский период характер одежды продолжал меняться под влиянием неримских элементов, заимствованных у мусульманских народов Ближнего Востока и кочевников Азии. Весьма популярным среди придворных стал позаимстовованный в VII в. у персов и азиатских кочевников скарамангий, вид подпоясанного распашного кафтана с воротником, широкими рукавами и разрезами по бокам, который имел разную расцветку и изображения. В нем ездили верхом, на лодке и вообще употребляли для выходов.

Одежда стоила недешево, ее ценили, передавали из поколения в поколение, иногда упоминая в письменных завещаниях – дикаиомата и дарственных. Это было обычным делом, хотя и аналогичное устное объявление, сделанное в присутствии двух свидетелей, тоже считалось действительным. Подчас завещанное не было пустяком. Известны, например, гиматии стоимостью более 10 золотых носмисм. Для того, чтобы даже скромно одеться в VII в. ромею надо было потратить три серебряных милиарисия, сумму, на которую можно было питаться около десяти дней. Тем не менее, когда одежда начинала выглядеть старой, поношенной, ее выбрасывали и заменяли новой. Столь же заботились о ее чистоте, как и о чистоте тела, что было не свойственно европейскому обществу, долгое время не отличавшемуся брезгливостью. Лишь бедняк имел, как правило, одно платье стоимостью в несколько медяков, к тому же иногда заношенное до дыр.

Достаточно богатой была одежда зажиточных ромеев, она в большей степени зависела от моды, хотя говорить о ее изменчивости можно с большой натяжкой, измеряя ее смены столетиями. Как правило, это была плащевидная хламида, авдий, хлена или мандия (мантия) – просторная накидка, иногда отороченная мехом и украшенная углами, параллельными линиями, крестами, свастиками. Такие мантии были преимущественно двух типов – с застежкой-аграфом или пряжкой на правом плече, или одевавашиеся через голову. В позднейшее время мантию, покрывавшую оба плеча, стали завязывать на середине груди. Поверх туники мужчины иногда одевали талар, тоже похожий на длинополую просторную тунику, плечи которой спускались на руки, образуя подобие широких рукавов. Белая хламида расшитая «галунами» – парагаудиями из золотных и шелковых нитей была отличительным элементом официальной одежды высших чинов Империи. Именно поэтому на нее наносили пурпурный ромб – тавлион, являвшийся высшим знаком. Ниспадавшая волнами синего или голубого цвета, она носила название фаласий – от греческого фаласса – море. Хламиды патрикиев украшали пурпурной полосой. Их набрасывали на тонкий льняной или шелковый хитон высокого качества, иногда с пурпурной каймой – паруфой, одевали штаны из дорого сукна, и обязательный пояс, шитый золотом, украшенный металлическими накладками или тщательно уложенный в щегольские складки. Цена такого пояса достигала порой даух-трех золотых и равнялась месячному заработку квалифицированного рабочего. Для сановника, чиновника он играл роль своеобразного паспорта владельца, удостоверявшего его статус. К примеру, у эпарха претория он должен был быть пурпурного, у патрикия – белого цвета.

Важность пояса наглядно иллюстрирует история, расказанная византийским историком начала VII в., Феофилактом Симокаттой, – история об одном из телохранителей императора Маврикия (582–602 гг.), знатном юноше. Он был убит дружинником – варваром, похитившем с мертвого «золотой пояс с прекрасными украшениями». Убийца попросил столичного мастера золотых дел перелит украшения этого пояса: «Мастер, заметив, что отдельные части пояса сделаны замечательно, что форма сгибов обличает высокое положение владельца», сопоставил это с варварской внешностью его мнимого хозяина и передал начальнику полиции – претору свои подозрения. Варвар пытался изворачиваться, говорил, что пояс из воинской добычи, захваченной в бою, но под пытками сознался в преступлении и был казнен. Из рассказа Иоанна Эфесского, церковного историка конца VI в., известно также, что пояс жаловался военачальнику самим императором как инсигния – знак, символ власти и по приказу мог быть снят, срезан, сорван, что сразу же лишало владельца пояса его статуса.

Римская официальная шерстяная тога вышла из моды, и в нее облачались только по самым торжественным случаям, как в наши дни во фрак. С VI в. византийские придворные стали носить принципиально новый тип длинных дворцовых одежд – трибоны. Зато привычные туники – рубахи служили исправно. В холодное время года их, как и прочую одежду, одевали «несколькими слоями», по несколько штук сразу. При этом рукава нижней туники часто виднелись из под верхней туники, так как ее рукава были значительно шире нижней туники. Но главным социальным отличием явлалась длина туники и качество ее ткани – чем длиней и богаче была материя, тем выше был статус владельца. Большинство населения носили одноцветные туники выше колен, из шерстяных и льняных тканей. Обычно они были без рукавов, но у более дорогих прямые рукава собирались в длинные манжеты, причем рукава, узкие у запястья и расширяющиеся к плечам, имели целью подчеркнуть физические достоинства фигуры, большие плечи. Именно так, по словам Прокопия Кесарийского, ходили одетыми молодые необузданные аристократы из факции венетов, дополняя свой костюм узкими штанами, обтягивающими ногу «варварскими туфлями» с загнутыми носами, подстриженной на персидский манер бородой и, в подражание гуннам, частично обритой головой. В последующем одежда стала еще более нарядной, узорчатой, чем в ранней Византии.

Со временем в костюм все более прочно вошло понятиие кроя. Он стал более узким и приталенным, с бронзовыми или серебряными пуговицами обычно шаровидной формы, иногда в виде бубенчиков со щелками посредине, так что при ходьбе они слегка позвякивали. Платье, зауженное книзу, называлось ипогир. Исключительно парадной одеждой был дивитисий из дорогой ткани, представлявший собой длинную, сравнительно узкую в подоле тунику с широкими рукавами. Поздневизантийская сановная знать предпочитала носит скараник, вид парадного ездового кафтана, украшенного драгоцеными камнями и жемчугом. У всех чинов от великого доместика, командовавшего армией, до полководца-стратопедарха скараники были красного цвета, тканые золотными нитями. Впрочем, под скараником некоторые исследователи предлагают понимать парадный головной убор высших сановников, украшенный в большинстве случаев изображениями василевса, иногда среди ангелов. Тогда же в употребление у знати входит позаимствованный из военной одежды парадный кавадий – расшитый, усыпанный драгоценностями, плотно прилегающий и туго подпоясанный кафтан без воротника, с коротким рукавами, за пояс которого был заткнут платок. К примеру, деспоты носили пурпурный кавадий, унизанный жемчугом.

К середине XII в. в моде появилась короткая туника, открытая спереди, с узкими рукавами до локтей. Одетый в нее, Мануил Комнин своим видом, непривычным для западных сеньоров, напоминал спортсмена. К концу XII в. и позже стал популярен кафтан на пуговицах, подпоясанный ремнем или шарфом-кушаком. Тем не менее уже в эпоху Палеологов вернулись к прежним, традиционным длинным одеждам, отчего туника стала похожа на халат, тяжелый и прямой. Кроме того, вошли в ход принятые за границей одеяния, к примеру, черные сирийские плащи. Но особым спросом в поздневизантийский период пользовались турецкий и западный, италийский стили одежды, особенно в районах со значительным присутствием латинов.

Знать, богачи носили шитые на заказ сапоги из мягкой кожи, плотно прилегавшие к икрам. Как и у военных, они могли быть «двойные», то есть до колен, или «одиночные» – до бедер. Их можно было менять на мягкие кожаные ботинки – папусиа, а летом – на сандалии-иподимата или туфли восточного стиля, шлепанцы – фелариа или пантофли, вошедшие в моду с VII в. В плохую погоду от грязи, дождя и снега защищали сандалии с деревянными подошвами, которые ромеи одевали поверх кожаной обуви. Женщины ходили в мягких туфлях без каблуков, чаще всего из белой, красной, желтой кожи или войлока, украшенной обшивками, расшитой вышивками. Обувь была разных цветов, причем иногда это зависело от статуса ее носителя. Например, в поздней Византии деспоту полагалось носить белую с пурпуром обувь, кесарю – голубую, протовестиарию – зеленую, паниперсевасту – желтую. Она сочеталась с цветом одежды и в некоторых случаях такое сочетание было обязательным. Ее украшали различными обшивками, расшивали яркими узорами, шелковыми, золотными и серебряными нитями, застегивали на боку и у шиколотки бронзовыми или даже серебряными, золотыми пряжками. Так, обувь с «царскими орлами» в основном носили севастократоры и иногда василевс. В XI в стали популярны чулки до колен.

Узоры или вышивки, вышитая кайма, бортики еще чаще покрывали плащ – гиматий. Случалось, тунику с шейным вырезом круглой или V-образной формы делали с небольшим воротником, обшивали ее орнаментом с так называемой волной, яркими кусками ткани, мехом, драгоценными и полудрагоценными камнями, либо надевали поверх палит – длинный отрез вышитой ткани с вырезом в центре для головы. На спине он образовывал некое подобие шлейфа, который перекидывали через левую руку. Мы можем увидеть, как это выглядело на резном портрете жены императора Анастасия Дикора, Ариадны (около 500 г.), или в Х столетии у императорской четы Романа и Евдокии.

В среде знати в моде были ткани, иногда украшенные целыми картинами, изображениями городов, всадников, библейскими, евангельскими персонажами, сценами охоты, бегов на ипподроме, крупными, четкми, плоскостными рисунками кентавров, грифонов, слонов, других зверей, птиц, деревьев, цветов, корзин фруктов, знаками как на современных игральных картах, узорами, орнаментом. В своих пышных костюмах ромеи-модники выходили на площадь только для того, чтобы изумлять ими прохожих. Дети окружали их, смеясь и показывая пальцами на изображения, которые разворачивались перед их любопытным взором.

Столь же высоко было развито искусство вышивки, пришедшее из Сирии. Для этого использовали разноцветные шелковые нити, золотные нити, шитье жемчугом и драгоценными камнями. В Константинополе изготовляли вещи такого тонкого мастерства и столь редкой красоты, что император Юстиниан I заказал местным мастерицам сшить занавеси для кивория храма Св. Софии и те великолепно справились с этим заданием. Они изобразили арочные и серебряные колонны с Христом в золотых одеждах по центру.

Разница между мужским и женским платьем обычно была невелика. Недаром церковные правила настойчиво запрещали ромейским дамам ходить в мужской одежде. Также было запрещено носить хламиду – это правило не касалось только императриц. Значительные изменения стали наблюдаться в женской одежде лишь в поздневизантийский период, когда, как и в мужской одежде, обнаружилось влияние западных фасонов.

Христинская этика с ее представлением о теле как об источнике греха заставила отказаться от присущей античности обнаженности – теперь это воспринималось как соблазн, как порождение дьявола. Поэтому женский костюм женщины, как правило, состоял из одетой на голое тело довольно простой, закрытой, подпоясанной туники из мягкой ткани. Она плотно прилегала к шее и имела рукава до запястья. Поверх нее носили еще одну, верхнюю длинную тунику-столу из более плотной ткани с широкими рукавами. Правда, в XII в. она стала короче, до колен, тогда как нижняя туника доходила как прежде, до ступней. Обязательным добавлением являлись мантия, иногда обшитая мехом, или застегивавшаяся сзади длинная накидка-пенула с отверстием для головы и капюшоном, а также покрывало – мафорий или прандий, которые накидывали на голову или одевали наискось и прикрывали лицо и плечи. Об этом свидетельствует в середине XI в. Михаил Пселл, рассказывая, как его мать в великом горе по умершей дочери откидывала прандий, не думая о том, что ее могут увидеть посторонние мужчины. Сбросить такой шарф на плечи и тем самым совершенно открыть голову, лицо считалось верхом неприличия и могло разрешаться только актрисе. Христианская мораль запрещала замужней женщине ходить с непокрытой головой. Это же обстоятельство делало не нужным особенно сложные, вычурные прически.

Женщины из знатных семей щеголяли в одеждах из дорогих тканей, с красивыми узорами, вышивками, вставками-клавами, а на ноги одевали мягкие, похожие на чулки кожаные или шелковые башмачки, расшитые жемчугом, золотом, вышивкой, драгоценными камнями. Особой популярностью среди дам пользовалась скарлата – довольно сложного пошива платье красного цвета с длинными узкими рукавами. Даже девственницы-парфены и вдовы порой носили предписанные их положению темные простые одежды с таким изяществом и изысканностью, что оказывались более обольстительными, чем одетые в шелковые наряды. Тщательно наложенная вокруг лица белая повязка особенно выгодно оттеняла наброшенное сверху черное покрывало.

Но ношение очень тонких, легких, тем более прозрачных тканей, выявляющих фигуру, осуждалось Церковью. То же самое относилось к макияжу, однако он становился все более обильным, особенно в правление династии Палеологов. Уже в конце IV в. талантливый проповедник Иоанн Хрисостом убеждал своих слушательниц в том, что роскошь мешает выявиться природной красоте и только подчеркивает безобразие лица. Однако и через четыреста лет богослов Иоанн Дамаскин продолжал называть обольстительницами тех, кто разукрашивает свое лицо, подобно цветущему лугу, румянит щеки разными тонами, белит лицо крахмалом или иными средствами, подводит черным глаза. При всем том в миру это считалось верхом утонченности. Любовь к роскоши брала свое. Парадоксально, но люди, отрицавшие ценности видимого мира, восстававшие против излишеств, были создателями искусства такой высокой моды, такой красоты, такой ослепительной роскоши, с которыми не многое можно сравнить.

Даже простолюдинки, бедные женщины из народа старались в манере одевать свои простые одежды из дешевой, одноцветной ткани подражать богатым дамам и как могли украшали свой внешний вид. Брови выщипывали в узкую линию и подчеркивали черной краской. Губы щедро красили в красный цвет. Лицо белили. В зрачки закапывали сок беладонны, чтобы они сужались до размеров черной точки. Все это подчеркивали различными яркими, многоцветными украшениями из золота, серебра, жемчуга, бисера и драгоценных камней, особенно аметиста и изумруда, которые обременяли головы, покрывали ноги, блистали на поясах, прикрепляли к одеждам, служили для застежек. Женщина не была по настоящему одета без украшений, хотя они не обязательно были из дорогих металлов и драгоценностей и могли представлять подделки, безделушки, простую, тяжеловесную, массивную бижутерию, тем не менее порой являвшуюся единственной ценностью в семье. Наиболее популярными были серьги, кольца, браслеты, бусы. За ними следовали ожерелья, броши, кулоны. Подобранные в едином стиле, свойственном ромеям, они были призваны произвести впечатление весомого внешнего богатства и являлись непременным элементом роскошного туалета. По словам Иоанна Златоуста, их любили почти так же как собственных детей. Он ядовито замечал, что не было ничего, чего женщины «не сделали бы, чтобы заполучит красивые серьги» и даже «нагота ног была украшена перлами». Судя по изображениям на пластинах короны Константина IX Мономаха, у некоторых дам на руках были длинные перчатки, усаженные драгоценными камнями. Такие же перчатки и туфли входили в одеяния императоров и, возможно, высших сановников во время торжественных церемоний.

Широко использовали также различные тонкие благовония – «аромата», духи, мази, притирания, которые привозились с Востока, из знойной Аравии и еще более далеких Тибета, Индии, Цейлона, Эфиопии.

Обычно византийцы без разбора именовали все благовония «индийскими». Зачастую в основе их лежали ингредиенты животного и растительного происхождения, примером чему может служит знаменитая амбра – продукт поджелудочной секреции кашалота, куски пахучего серовато-желтого или крапчатого вещества. Не менее популярен был из-за своего сильного, резкого запаха мусхос – мускус, который представлял собой секрецию кабарги, небольшого парнокопытного животного. Особенно любили розовое масло, которым умащали тело. Вместо спирта основой-наполнителем для всех притираний чаще всего были елаион – елей, оливковое масло или воск.

Случалось, косметические средства готовили сами. Так, императрица Зоя Карвонопсина («Черноокая»), супруга Льва VI Мудрого и мать Константина VII Багрянородсног, лично занималась этим большую часть дня и, по словам современников, до 70 лет сохраняла свежесть и привлекательность. При этом, как рассказывает Михаила Пселла, она не выносила свежего воздуха: ее спальня напоминала мастерскую, в которой стояла ужасная жара и духота из-за жаровен, на которых готовились разные хитроумные косметические ингридиенты, а слуги суетились вокруг них, что-то переливая, смешивая, дистилируя благовония.

Предметом особой заботы ромеев были волосы. Сначала их на римский манер коротко стригли. Но уже к середине VI в. мужчины, как женщины, стали носить длинные волосы и стригли их только по случаю траура или судебного осуждения. Сострижение волос очень коротко не практиковалось даже в отношении монахинь. Ходить стриженым, тем более обритым представлялось уделом шута, мима, гениоха, раба или, того хуже, пойманного преступника. Волосы модники стригли или подбривали спереди у висков, позволяя им пышно расти сзади на гуннский манер, либо носили стрижки «под скобу» и «в кружок» до мочек ушей. Лишь в IX в. василевс Феофил, который сам был лысым, приказал военным брить голову, но это правило отменили после его смерти. Ромейские модники отпускали длинные волосы, за которыми постоянно ухаживали. Иногда их завивали или заплетали в косу, столь длинную, что она доходила до пояса. Впрочем, серьги среди мужчин носили только дети и моряки.

Зато римский обычай брить лицо наголо оставался в силе до конца VI в. Если не считать буйных сторонников цироковых факций и священнослужителей, большинство мужчин придерживалось этого правила. Но с VII в. в моду вошли бороды, которые стали для византийцев нормой, по крайней мере до XIV в., хотя усы, видимо, брили или коротко стригли. Церковь одобряла бороды и длинные волосы, отмечая особо, что это позволяет различать евнухов – кастрированных лиц без пола и всех прочих. Недаром Лев Диакон был шокирован как бритой головой, так и «чрезмерно длинными волосами над верхней губой» князя росов Святослава. Мужчины носили бороды длинные и средней длины, пышные и расчесанные надвое. Делегация нищего, но импозантного василевса Мануила II Палеолога, совершавшая в 13991403 гг. поездку по западной Европе, обращала на себя внимание, прежде всего, непривычными для латинов роскошными бородами.

Женщины еще более тщательно следили за своими волосами. Обычно их гладко зачесывали назад и образовывали на затылке узел. Иногда их завивали с помощью разогретых на огне железных щипцов, ножниц или заплетали в одну-две косы, укладывали их кольцами, скрепляли непременными костяными гребнями – ктениа, металлическим ободом, льняными лентами, нитями жемчуга, головными сетками, надевали венец с легкой прозрачной вуалью. В редких, праздничных случаях сооружали причудливые прически, напоминавшие шатер или башню, украшали венками, но ничего подобного вычурным прическам с металлическим каркасом или цветными париками, какие знал императорский Рим, в Византии не существовало. Излюбленной стала прическа валиком, когда волосы закручивали лентами в виде валика. Случалось, прически знатных дам имели нимбообразную или шарообразную форму. А вот ношение длинных челок было признаком куртизанок и лишь немногие жкенщины могли позволить себе бравировать такой развращенностью, как это говорили в конце IV в. о чувственной жене-красавице императора Аркадия, Евдоксии. Как бы то ни было византийские парикмахеры и цирюльники не знали недостатка в клиентах, устраивались в людных местах, к примеру, в портиках церквей, имели учеников и неплохо зарабатывали.

В Византии, как и в Древнем Риме, головные уборы носили редко – только для защиты от непогоды или жаркого солнца. Волосы обычно повязывали лентами, платками наподобие чепцов – факиолами, причем иногда делали это поверх головного убора, какими были войлочные шапки-камелавкии, скиадии из дорогой ткани или шляпы. Ношение последних было прерогативой мужчин. Причем вначале их использовали главным образом путешественники и только с конца Х в. шляпа более широко вошла в обиход. Михаил VI (1056–1057 гг.) ввел красные шляпы силой приказа, однако скоро предпочтение стали отдавать белым, разнообразной формы. Под влянием турок стали носить так называемую калифту – головной убор пирамидальной формы, а еще позже появилась шляпа с высокой тульей и приподнятыми полями, какую носили даже византийские императоры.

Не оставались без внимания оружие и лошади магнатов. Богато отделывались серебром, золотом, даже перегородчатой эмалью мечи, сбруя и седла коней и мулов. Шеи животных украшали некими хамиями, очевидно, лентами, унизанными жемчугом. Обычно их владельцев сопровождали в городе слуги с палками в руках, которые шли впереди своего хозяина. Для благородных матрон, если они передвигались верхом, изготавливали специальные седла, которые украшали драгоценностями, золотыми бляхами в виде зверей и птиц, хотя в большинстве случаев такие дамы предпочитали пользоваться богато расписанными и позолоченными повозками, иногда на золотых ко – лесах, правда, без рессор, смягчавших тряску. Попоны мулов, впряженных в них, шились из позолоченной кожи. В эпоху Комнинов страсть к дорогим одеяниям, казалось, достигла апогея. Даже последующий экономический кризис не положил конец тяге к красивой и изысканной одежде.

Много было золотой и серебряной посуды – блюд-патен, чаш-потиров, сосудов для питья, для умывания, богато украшенных ваз. В ранней Византии их изготавливали в царских мастерских, где до 661 г. клеймили императорскими клеймами. Мастера-среброделы, аргентарии, собенно опытные в Антиохии, отмечали свои изделия именем или монограммой правящего монарха. Даже в обедневшей поздней Византии до последних столетий в домах знати оставалась в обиходе серебряная и золотая посуда, как это можно было увидеть, например, в великолепном дворце знаменитого богача и интеллектуала начала XIV в. Феодора Метохита. Некоторые из сосудов вырезали из агата, горного хрусталя, халцедона, сардоникса, серпентина и других полудрагоценных камней. Установленные на замысловатую золотую ножку, они достигали диаметра до 40 см, а высоты – до 35 см. Такие предметы можно видеть в сокровищнице собора Сан-Марко в Венеции, куда они попали, очевидно, после ужасающего грабежа Константинополя крестоносцами в 1204 г.

Шкатулки, дорогая посуда, медальоны, образки, амулеты, ожерелья, украшения и даже головные уборы, парадные одежды украшались филиганью и знаменитой византийской перегородчатой эмалью. Ее делали из отшлифованной стеклянной пасты, раскрашенной окисями разных металлов. Эту пасту наносили на изображение, как правило, на золоте, контуры и отдельные сегменты которого были выполнены из напянной тонкой проволоки, игравшей роль разделителя, после чего помещали в огонь.

Для того, чтобы отметить свадьбу, сделать запись о своем бракосочетании, объявление о своем назначении консулом в ранневизантийское время заказывали изготовить резные костяные пластины-диптихи, украшенные жанровыми сценками, изображениями цирковых игр, аллегорическими изображениями города, реки. Особенно искуссно их делали в Константинополе, Риме, Милане, Антиохии и Александрии. Из скрепленных вместе пластин сооружали круглые или восьмиугольные дароносицы – сосуды для хранения просфоры. Случалось, их делали в виде цилиндрических баночек-пиксид с крышками. Из костяных пластин собирали шкатулки, двери, мебель, как великолепный трон епископа Максимиана VI в., сейчас хранящийся в Равенне. На некоторых из них изображали религиозные мотивы, фигуры Христа, Богоматери, святых. Дорогие костяные пластины часто служили в виде окладов великолепных рукописных книг. Сохранились подобные изображения василевсов – Льва VI, коронуемого Богоматерью (Берлинский музей), Константина VIII, венчаемого Христом, Романа IV Диогена и августы Евдокии (Париж). Они невелики по размерам, но монументальны по сути. В этой резбе по кости заключен весь гений византийской скульптуры. Сами рукописные книги тоже донесли до нас богатую галерею портретов-миниатюр императоров, знатных людей и состоятельных жертвователей. Несмотря на всю их строгость и формальность, они все же передают человеческий характер и, самое главное, отражают тот образ, который хотела придать себе византийская знать. Вообще можно лишь удивляться тому количеству тысяч и тысяч дорогих изделий, которые органично входили в быт богатых ромеев.

§4. Пища

Византийцы очень большое значение придавали еде. Пути и формы удовлетворения основного инстинкта являлись важной стороной культурной специфики ромеев. Застольем отмечалось любое событие в жизни: от рождения ребенка до избрания нового Патриарха.

Ели ромеи обычно два раза в день, который у них начинался утром, а не в полночь, как у римлян, или вечером, как у евреев. Поэтому первым часом называлось время восхода солнца, третьим часом – середина утра, шестым часом – полдень, девятым часом – середина дня, затем следовали вечерня – час перед заходом солнца и повечерие – время после захода солнца. Об этом делении напоминали не только движение солнца, тени домов, но и звуковой сигнал часов – орология или водяного гидрология, удары колотушки по деревянному билу – симандру (симантрону), ксилону – дословно «дереву», а позже – звук колоколов. В соответствии с ними утром, как только вставали, устраивали первую трапезу, которая называлась аристон (завтрак), а к концу дня вторую – дипнон (обед). Такой прием пищи считался нормой, хотя мог быть еще и ужин. В любом случае, зайдя в столовую, надо было сменить уличную обувь на домашнюю, а затем, усевшись на стульях или табуретах вокруг стола, вознести молитву, которую, вероятно, полагалось творить и в конце еды.

Византийские авторы любили призывать к умеренности, воздержанности в пище, указывая, на то, что она должна быть простой и неизысканной, ибо пресыщение – источник болезней как тела, так и духа. Большинство ромеев, питалось, по-видимому, действительно весьма скромно, особенно во время поста, когда надо было ограничивать себя самым необходимым. Разумеется, рацион питания семьи зависел от ее материальных возможностей, но вообще был ближе к распространенному на Востоке, отличаясь лишь большим употреблением вина и меньшим количеством сладостей. Главный продукт – каравай хлеба, как правило, кислого ячменного или пшеничного, с грубыми отрубями, весом от 400 до 600 г, много овощей (что-либо из бобов, пюре из фасоли, чечевицы, белого гороха, капусты, огурцов, моркови, свеклы, щавеля, кресс-салата, репы, редьки, чеснока, лука, свежих или маринованных оливок), свежая, а чаще сушеная или соленая рыба, немного елаиона – оливкового масла, разбавленное теплой водой вино, пиво или фуска – прохладительный напиток на основе винного уксуса, мяты или лимона – это продуктовый набор человека со скромным достатком. Стоимость его составляла треть бюджета. В пищевой рацион обычно входили густые блюда из вареного зерна и бобов, приправленных зеленью. Например, агиозумен представлял собой жидкий суп из вареного лука с несколькими каплями масла, который подавали с хлебом. Даже младенцев кормили жидкой ячменной кашей, давали им мед и вино, а начинающие ходить дети, кроме каш, получали овощи и небольшое количество белого вина.

Мясо давали не раньше тринадцати лет, хотя оно появлялось на столе и у небогатого ромея. Причем чаще его употребляли в деревне, нежели в городе. Судя по количеству костей домашних животных, встреченных во время раскопок, в пишевом рацине предпочтение отдавалось мясу молодых овец и коз. Мясо взрослых козлов не годилось в пищу, да и баранов разводили главным образом для получения шерсти. За этими домашними животными по числу находок следуют коровы и свиньи, примерно в равном количестве. Особенно любили жареные свиные ножки, а также окорок и ветчину. Согласно Книге Эпарха, для торговцев свининой – хирэмпоров существовали определенные правила, как и места забоя животных – хортоволы в пределах города. Резали их и на собственых дворах. Надо полагать, соленая свинина была самым распространенным консервированным мясом. Следы резки иногда присутствуют на костях собак, что может свидетельствовать об их употреблении в пищу. Впрочем, это было редкостью. Копченое мясо, колбасы, которые изготовляли тарихевты, а тороговали тарихополы, считались грубой едой и не относились к числу деликатесов. Но куда важнее другое – при многочисленности предписанных Церковью постных дней, – более 200 в году, – мясо не являлось основным продуктом, составляя незначительный приварок. Недаром баранину в Константинополе предписывалось продавать только с Пасхи до Троицы, то есть в течение 40 дней. Видимо, только с XIII в. мясо стали употреблять более широкие круги населения и в большем количестве.

К дням литургического года был ближе всего рацион византийских монахов. Видимо, таким же он был и у наиболее набожных ромеев. Аристон принимали достаточно поздно, днем, подавая хлеб, вареные овощи, тушеные бобы с оливковым маслом или густой рыбный суп, сыр, яйца. Все это запивали разбавленным вином, но не более трех кружек. Дипнон вечером состоял из хлеба со свежими овощами, фруктами и вином. Мясо можно было вкушать только по большим религиозным праздникам. В канун таких праздников и в пост ели один раз в середине дня, около трех часов. В такие дни рыба, сыр, яйца не полагались, поэтому трапеза состояла из двух блюд – овощей и бобов без масла, запиваемых разбавленным вином на травах. В первый и четвертый дни недели полагалось получать чечевичную похлебку, соленую рыбу без масла и пять сушеных фиг. Во второй, третий, пятый и шестой день недели ели вареную соленую рыбу и орехи, запивая анисовым вином с добавкой тмина и перца. Даже фрукты в эти дни были запрещены. В сравнении с монахами западноевропейских монастырей византийские иноки ели меньше на одну треть, если не больше, и уж точно – менее калорийно.

Тем не менее первое впечатление, которое возникает при чтении византийских источников, это разнообразие еды. Богатую трапезу начинали с закусок, за ними следовали основные блюда из жареной или вареной рыбы, домашней птицы, особенно печеной утки, дичи (куропатки, зайца). Их византийцы любили обильно приправлять пряностями, пиператом – перцем, киннамоном – корицей, уксусом, горчицей, чесноком, хреном и особенно гароном (по-латински гарумом) – пастообразным рыбным соусом, который делался из сложенной слоями, засоленной вместе с внутренностями мелкой рыбешки, приправленной пряностями. Обычно его готовили в течение двухтрех месяцев в рыбозасолочных цистернах, обмазанных для гидроизоляции цемянкой, или в специальных плетеных корзинах, тщательно перемешивая, а хранили в пифосах, откуда доставали особыми керамическими цедилками. Иногда рассол со смесью вина доводили до до кипения, добавляли рыбу, ее внутренности, икру, а возможно, крабов, устриц, мидий, оставляли две трети отвара и многократно фильтровали его для получения подходящего рыбного соуса. Судя по «Геопонике», энциклопедии Х в., вобравшей опыт предыдущих столетий, способов изготовления таких соусов было довольно много и каждый выбирал тот, который ему больше подходил.

В прибрежных районах Империи, около рек и озер в пище преобладала свежая рыба, которой знали свыше 60 сортов. Основными инструментами для ее лова являлись сети, снабженные свинцовыми или керамическими грузилами и деревянными поплавками, лодки с железными факелами в виде чашевидного каркаса на ручке для ночной охоты, трехзубые остроги. Учитывая дешевизну рыбы и обилие постов, широкий спрос на этот продукт оставался стабильно велик. Улов жарили в муке с горчицей и подавали под соусом с нардом и кариандром, а также тушили, коптили, сушили, вялили, мариновали, консервировали. Излюбленным лакомством считалось густое пюре из трески, а также вареная рыба, которую могли подавать с густым соусом из пюре хека.

Камбала, карп, сом, поступавшая откуда-то с Кубани неведомая нам верзитика, осетр и его икра (ботарго) были изысканным угощением, тогда как пищей простых людей, наряду с бобовыми, являлись мелкий анчоус, жирный палтус, колючий скат, а также тунец, скумбрия, селедка, которых покупали по несколько штук (до 2 кг) за медяк – обол. Выжить таким образом было не тяжело. Судя по мощным кухонным отбросам, встречаемым при раскопках приморских ромейских городов, существенную часть рациона составляли такие «морепродукты» как устрицы, мидии, «гребешки», крабы. Но лишь последние бедняки не гнушались мяса «понтийской свиньи» – дельфина или морской свиньи, неприятного из-за его специфического привкуса и запаха.

Пищевой рацион византийца дополняли сыры – горные и равнинные, белые и золотистые, мягкие и твердые, а также яйца и свежее молоко, коровье или чаще козье. Много в Византии потребляли фруктов (яблоки, виноград, сливы, вишни, шелковицу, гранаты, смоквы-инжир, фиги, финики, миндаль, фисташки, грецкие и лесные орехи). Их ели свежими, вялеными, сушеными, вареными, печеными и даже тушеными. К этому можно добавить недорогие, широко распространенные тыквы и дыни, упоминаемые в «Геопонике», а также компот из айвы и фиги с солью, которые рекомендовал есть диетолог XI-XII вв. Реже употребляли спаржу и грибы, хотя на пирах богатых людей могли подать изысканные артишоки под белым соусом. Для соусов и приправ использовали также баклажаны, корицу, тмин, цикорий, нут. Признаком краней бедности являлось употребление семян бузины, которая росла как сорняк, мальвы, горячей похлебки-опсон из нее, хотя иногда пучки малвы использовали и как растительное лекарственное средство. После арабских завоеваний появились цитрусовые культуры, за исключением апельсинов и лимонов. Готовили ромеи и всевозможные сладости: крем из молока с приправой нарда, вареный муст, маленькие, в форме колец пирожные из пшеничной муки высокого качества, пироги, слоеные бисквитные торты-медовики, кренделя и блины, которые ели с медом. Сладким, десертом-дулкионом обычно заканчивали еду.

Традиционно ни одно застолье не обходилось без вина. Ценили в нем красивый цвет и тонкий аромат, а сортов знали великое множество: золотистого, белого, черного, сладкого, кислого, легкого и крепкого, долго хрянящегося и скоропортящегося, не только виноградного, но и фруктового (из свежих яблок, груш, граната), ягодного (из кизила, вишен, лавровых ягод, ягод мирта), цветочного (с анисом, шафраном, лепестками роз), из меда, полыни, пшеницы, ячменя, овса, полбы, проса (по рецептам «пришлых варваров»), с настоями и добавками из смол, пряностей, пряных растений и трав (алоэ, ладана, смирны, колосков нарда, семян укропа, перца, сельдерея, дикой петрушки, копыт- ника, руты и др.). Иногда это ощущалось весьма непривычно. Так, епископ Лиутпранд Кремонский, посетивший с дипломатической миссией василевса ромеев в 968 г., писал, видимо, с пристрастием, что константинопольское вино совершенно невозможно пить из-за содержания в нем смолы, камеди и гипса. Такое же афинское вино хулил автор одного из Житий, писавший, что он никогда не притрагивался к нему. Зато особенно славилась винная продукция с эгейских островов Хиоса и Родоса. Экспортировали и другие византийские вина. Так, госпитальеры выводзили вино с Кипра. Венеция закупала мальвазию на Крите. Вино с эгейского острова Санторин (Фера) было известно в Италии как vino santo. С XIII в. Генуя импортировала мускат с островов Эгейского моря, особенно таких как Лемнос и Самос. В бассейне Мраморного моря вино городов Редесто (турец. Текирдаг) и Триглиа (турец. Трилия) ценилось и после гибели Византии в 1453 г. Ионические острова и восточное побережье Адриатического моря вывозили вино под названием робола в Венецию. Ромейская монастрырское хозяйство было особенно рассчитано на виноградарство. К примеру, в начале XV в. 80% прибыли двух крупных монастырей Трапезунда давало вино. Его широко экспортировали в Крым.

Классическая традиция питья, как и церковная практика, предусматривали разбавление вина водой. Таким вином утоляли жажду, запивали пищу и использовали в лечебных и литургических целях. Только рыбу полагалось запивать неразбавленным терпким вином. Для прохладительных целей служила фуска. В питейных заведениях – капилеях и фускариях иногда работали за стойкой слуги, занятые исключительно добавлением теплой воды в вино. Здесь же делали винный напиток или популярный специальный винный пунш – кондитон. Неперебродивший виноградный сироп – муст тоже был в ходу. Встречались напитки из смеси яблочного сока, меда, роз и воды. В урожайные годы было много винограда, причем не только свежего, но и сушеного, гроздья которого иссушил сухой ветер, дувший в момент созревания. В голодную пору такой сухой виноград, продавашийся до 25 мер за золотой, особенно поддерживал бедных. Его держали подвешенным в амбарах. Видимо, от сирийцев ромеям достался секрет винного порошка, который получали путем долгого, многолетнего высыхания вина на солнце. Церковный хронист Захария Ритор сообщает, что «его брали экономы, когда бывали в дороге, клали в маленькие чистые полотняные мешочки и бросали его немного в питье и пили».

Впрочем, это не мешало ромеям иногда напиваться допьяна. В вине топили негоразды, напасти, горечь жизни, поскольку понимали, что оно «отшибает память». Иоанн Геометр (конец X в.) в эпиграмме «На вино» назидательно писал по этому поводу:

Ты – храбрость, юность, бодрость, клад, отечество:

Для трусов, старцев, хилых, нищих, изгнанных.

Тем не менее пьянство было широко распространено. Этот порок приписывали и императорам (Михаил III Пьяница, Константин Багрянородный, Иоанн Цимисхий), и знатным людям, полководцам. Гибель одного из них, Пастилы, историк Лев Диакон объяснял тем, что воины были мертвецки пьяны. Ходили слухи, что Патриарх Фотий на спор перепил василевса Михаила Пьяницу, осушив подряд шестьдесят кружек, тогда как царь смог осилить пятдесят. Китайский путешественник, побывавший в Константинополе в VIII в., с удивлением писал, что его жители работают шесть дней, а седьмой день пьют до глубокой ночи. Ему через пять столетий продолжал вторить византиец Никита Хониат: «В Византию кто ни приедет – пьян будет, там по целым ночам пьянствуют». Недаром много места отводилось борьбе с пьянством. Так, например, согласно «Геопонике», советовали увенчивать подверженных этому пороку венком карликовой пихты, произносить особые магический стих за первой чашей, а уж если эти сомнительные способы не помогали, употреблять забористые отрезвляющие продукты – пить уксус и есть редьку, которые заедали столь любимыми пирогами с медом. Лишь османское завоевание и мусульманский запрет на вино прикрыли многочисленные ромейские таверны.

Насыщенный и разнообразный был ассортимент продуктов на столе богача, где можно было отведать не только традиционных домашних гусей, кур, голубей, но и фазанов, даже домашних журавлей, павлинов, да еще фаршированных и сдобренных вином и разными травами. Деликатесом считалось мясо воробъев, которых ловили с помощью приманки на тростник, покрытый клеем. Жизнь в зажиточных домах находилась на высоком уровне. Столы на пиру ставили П-образно или в виде греческой буквы «сигма» – полукругом. Еду старались подать как можно более красиво, сервировав стол чистой, искуссно вышитой скатертью и расставив посуду покрасивее – миски, кувшины, бокалы, серебряные столовые приборы или изящную керамику. Рядом с ними лежали ножи, обычно с костяными или деревянными черенками. Но в основном пишу брали руками из общего большого блюда с высокими краями и пили из одной кружки или маленького кувшичика. Это объясняет редкость находок во время раскопок маленьких мисок, плоских порционных блюд и чашек для индивидуальных порций еды и напитков. Глубокие порционные сосуды предназанчались, вероятно, для жидких или соусоообразных блюд, но относительная малочисленность мисок, а также указанные выше особенности приема пищи не позволяют говорить о широком потреблении жидких супов.

Широкое знакомство со столовыми приборами произошло только в XIII в. Византийцы знали ложки и вилки, обычно двузубые, чей вид поначалу ужасал иностранцев с Запада, особенно клириков. В Европу их завезли италийские купцы, научившиеся пользоваться ими в Византии. Рассказывают, что в Венеции вилку впервые стала применять в XI в. супруга дожа, гречанка по происхождению. Судя по изображению пира на одной из антиохийских мозаик, сваренные вкрутую яйца подавали в подставках и ели маленькими ложечками с длинной ручкой. Многим народам средневековья было далеко до такой утонченности.

Тема кушаний охотно обсуждалась в ходе застольных бесед аристократов, о них много говорили, спорили: как готовить, с какими приправами, что за чем подавать. Находились даже такие гурманы-виртуозы, которые безошибочно определяли по вкусу, откуда привезено вино или мед, сколько дней было зажаренному целиком молочному поросенку.

Богачи употребляли выпеченный хлебоделами – артопоями или манкипами очень ценившийся хлеб из мягкой пшеницы мелкого помола, их еда, как правило, была особенно жирной и острой, с большим количеством перца, соли, чеснока, горчицы, возбуждавших аппетит и жажду. Знать любила лакомиться мясом пятимесячного ягненка, трехгодовалой, особым образом откормленной курицы, выменем молодой свиньи. Соленую свинину подавали с фригийской капустой, плавающей в жиру, и доставали руками или двузубой вилкой прямо из горшка. Самым утонченным блюдом считалось мясо фазанов и пулярок, изжаренное на углях и фаршированное рыбой. Пищу приправляли всевозможными изысканными, пряными, обычно довольно густыми соусами, в состав которых, помимо соли перца и уксуса, входили виноградный сок, мед, грибы, корица, гвоздика, сельдерей, укроп, дикая мята, прочие ароматические травы и специи, в том числе доставляемые из Индии. К примеру, императрица Зоя предпочитала использовать те приправы, которые не сушат, а также мелкие маслины и лавровый лист.

Простые ромеи охотно посещали задымленные, пропахшие луком харчевни, таверны и капилеи, постоялые дворы – пандохионы, где можно было перекусить, заказать жареное мясо, сушеную рыбу, лепешку, выпить вина, посудачить о жизни, поискать работу или заказчиков-покупателей. Даже в странноприимных домах выдавали бобы, овощи, рыбу и хлеб, который вообще был на первом месте, являясь основной, если не главной пищей бедноты. В городах с лотков, установленных на улицах, нередко около церквей, торговали пирогами, фруктами, овощами, сушеными фигами, финиками, сыром. Прямо на улицах готовили на жаровнях рыбу, которую можно было купить всего за один обол, добавив к ней еще на обол овощей, зелени.

Нельзя сказать, чтобы ромеи не были знакомы с таким бедствием как голод, вызванным войной, недостаточно эффективным использованием сельскохозяйственной территории, стихийным бедствием, засухой, неурожаем или нападением саранчи. Останки некоторых людей, как детей, так и взрослых, изможденных тяжелым трудом, обнаруженные в кимитириях окраинных провинциальных поздневизантийских городов, таких как крымский Херсон, несут следы деформации, кальцинированных кровоизлияний, изьязвления костей, что является признаком длительной пищевой недостаточности – авитаминоза, анемии (дефицит железа) или даже цинги и рахита (недостаток витаминов С и D), которые не могли возникнуть у тех, кто мог в достаточном количестве потреблять свежие фрукты и овощи. К примеру цинга, способная в итоге привести к очень болезненной смерти, развивается после трех месяцев жизни, в течение которых по каким-либо причинам из повседневного рациона исчезла пища с витамином С (аскорбиновой кислотой). Но, похоже, голод не был для ромеев столь регулярным страшным бичом, каким являлся для представителей цивилизации средневекового Запада, особенно эпохи раннего средневековья. Основной пояс обитания византийцев – солнечное Средиземноморье с обилием фруктов, ягод, свежей зелени выручало в течение большей части года. Количества продуктов было достаточно для поддержания здоровья населения, так что основной массе работающих людей не стоило волноваться о недоедании.

§5. Развлечения и праздники

Сбросить с плеч тяготы будней, позабыть о горестях ромею помогали праздники, всевозможные увеселения и домашний отдых по воскресеньям. Византийцы любили и умели радоваться жизни, всецело, иногда чрезмерно, несдержанно отдаваясь веселью.

Новые времена не могли не отразиться на характере развлечений. Гладиаторские игры были запрещаны императором Константином I Великим в 325 г., но в V в. они кое-где еще осуществлялись. Тоже относится к травле зверей, сражениям с медведями, быками. Такие «шоу» устраивали новоназначенные консулы в VI в. Знаменитый Коллизей в Риме еще знал звериные бои в пору остгостских королей, а сенаторы оставляли надписи со своими именами на персональных сиденьях цирка.

Гимнасий как спортивная школа для треноровок юношей исчез к концу IV в. Ему на замену шла пора профессиональных атлетов и акробатов. Византийские книжники продолжали читать греческих трагиков, но театральные представления все более вытеснялись представлениями мимов, пантомимой, которая представляла собой танец, иногда одиночный, на манер балета, под музыкальное сопровождение лирой, кифарой и свирелью-авлосом, испускавшей резкие, острые звуки. Мимы играли без масок, ставя инсценировки на мифологические темы, забавные сюжеты из повседневной жизни. Труппы мимических актеров иногда путешествовали под покровительством богатого патрона.

Принято считать, что вся жизнь ромея сосредотачивалась в семейном кругу. Однако простой люд праздники больше старался отмечать на улице и только для знати это было неприемлемо. Больше всего ждали воскресного дня: хотя он и считался первым днем недели, но являлся выходным, более того – религиозным днем Бога, когда останавливалась любая чиновная служба, когда умолкал «колючий голос глашатая» и даже не проводили излюбленных цирковых игр. Тем не менее воскресенья ждали не только для того, чтобы пойти в церковь, но и для того, чтобы предаться развлечениям, то есть тем самым «гадким наслаждениям», на которые пеняли законы. Красноречивый Евсевий Памфил, епископ Кесарии Палестинской (ок. 260–339 гг.), с осуждением писал: «Глашатай призывает на службу, все нехотя реагируют на это, на звуки же кифары или флейты все бросаются, будто у них выросли крылья».

В такие дни на главных улицах городов и на площадях появлялись музыканты, певцы, длинноволосые танцоры, которых окружали радостные, хлопающие и приплясывающие зрители. С утра до вечера они были готовы смотреть на выступления акробатов, жонглеров, канатоходцев, дрессировщиков животных с их потешными учеными питомцами. Дрессированный медведь, попеременно изображая неудачников, выпивох и простецов, заставлял зрителей покатываться со смеху. Ученая собака веселила народ тем, что по приказанию хозяина вытаскивала из толпы то «скупца», то «рогоносца», то «развратника», то «расточителя». Пришедшие из Индии и странствующие по Сицилии и Балканам цыгане представляли прирученных змей. Иногда на улицах случалось видеть уж совсем редкую диковинку – привезенного издалека слона или камилопарда (жирафа). Не меньший интерес вызывали увечные и убогие – гиганты, карлики или сиамские близнецы, которым приписывали способность творить чудеса.

Толпу собирали и публичные, показательные казни отдельных, особо важных преступников, проходившие иногда на городских площадях по будним дням, но воспринимавшиеся как некое развлечение. Случалось, им предшествовали поругания тех же преступников, часто устраиваемые на главной улице города или на Ипподроме, где их не только оскорбляли, позорили, закидывали грязью, нечистотами, камнями, но, порой, калечили, чудовищно обезображивали. Достаточно вспомнить расправы над вожаками иконопочитателей или жуткую смерть свергнутого Андроника Комнина, которого терзали, подвесив вниз головой, пока не наступила агония.

К воскресеньям и праздникам готовились заранее, надевали особую одежду. Накануне их наступления вынимали из сундуков и чистили лучшие платья, покупали новую обувь, запасались едой. Тогда даже на столе бедняка появлялись лакомые кушанья.

Новый год, в том числе религиозный, ромеи начинали 1 сентября, причем счет лет вели от предположительной даты сотворения мира, которе произошло за 5508 лет до того по константиновской эре или за 5492 года по александрийской эре. Поэтому, чтобы вычислить год от Рождества Христова, надо от византийского года отнять эти числа.

Из всех «рабочих дней» на праздники к XII в. отводилось 114–115 дней. Важнейшим событием в жизни византийцев были христианские праздники – Рождество и Крещение Христа (с 20 декабря до 6 января по юлианскому календарю), Сретение Господне (2 февраля), Благовещение, Пасха, Троица весной, Рождество Иоанна Крестителя – Предтечи (24 июня), Преображение Господне (6 августа), Успение (смерть) Богородицы (15 августа), Рождество Богородицы (8 сентября), Успение Предтечи (29 августа), Зачатие Богородицы (9 декабря), дни святых апостолов и другие. Их сопровождали пиршества, в которых участвовал Патриарх, духовенство, родственники императора и специально отобранные бедняки. В Рождество таких пиршественных дней было восемнадцать, на Пасху – десять. А в течение двенадцати зимних вечеров, предшествовавших Епифании (Богоявлению), в царском дворце, в зале, который называли Триклинием 19 акувитов и который мог вмещать 228 гостей, устраивали роскошный ужин с музыкой, пением, танцами, куда приглашали двенадцать бедняков, все высшее духовенство, военных и политических чиновников. Многочисленная прислуга подавала им еду на дорогой золотой и серебряной посуде.

На Рождество Христа, которое сначала праздновали 6 января, а потом стали отмечать, как на Западе, 25 декабря, император, олицетворявший Солнце, появлялся перед подданными в нимбе, который изначально был символом бога Солнца. Он исполнял нечто вроде традиционной пантомимы, после чего вручал получавшим новые должности соответствующие государственные документы. Вельможи готовились к важному событию, постясь весь предшествующий день, и принимали данное императором, став на колени.

Посты приравнивались к праздникам, особенно сорокодневный пост весной, в том числе, пост на Вознесение и на день Пресвятой Троицы. Широко праздновались по всей Империи дни таких почитаемых святых, как Св. Георгий (6 мая) Св. Димитрий (20 октября), Св. Иоанн Златоуст (13 ноября), святые Отцы Церкви братья Афанасий и Кирилл (18 января), Св. Григорий Богослов (25 января), Св. Иоанн Богослов (8 мая) и день его смерти (26 сентября), день смерти Пророка Симеона (3 февраля), Успение Св. Анны (25 июля), день архистратига Михаила (21 ноября) – праздник в честь сонма бесплотных сил, а также дни множества местных святых. Накануне их иногда устраивали временные торжища, ярмарки-панигиры, в том числе международные, которые оживляли крупные провинциальные города Византии, такие как Фессалоника, Эфес, Хоны, Трапезунд и другие. Обычно в целях безопасности горожан они проводились за пределами городских стен, часто при загородных монастырях, где было достаточно свободного пространства. Впрочем, средоточием праздничной жизни были и местные рынки, где сделав покупки, можно было выпить, поглазеть на устриваемые танцы, бега, состязания борцов, фехтование на палках и стрельбу из лука.

Церковная служба на престольные праздники велась с особой торжественностью и пышностью, под звуки подвесных бил – деревянных брусов из орехового дерева, ксилонов или симандров, по которым били деревянными колотушками, собирая к началу множество верующих. Похоже, что колокола ромеи стали использовать в церковной практике не ранее времени правления Михаила III, тогда как на Западе они были в ходу с VII в. Известно, что в 865 г. дож Венеции послал в подарок василевсу двенадцать больших колоколов, которые были повешены на башне рядом с храмом Св. Софии. Но только с XIII в. в основном под влиянием Запада в Византии появились отдельно стоящие колокольни.

Посещение церкви было обязательным и уклонение не могло не остаться незамеченным. Чтобы дать прихожанину возможность почувствовать себя частью религиозного празднества, ему давали возможность поучаствовать в торжественной процессии. Бывало, что всю ночь длилась служба, в которой главное место отводилось песнопениям – христианским священным песням обычно известным как псалмодии и молитвенные тропари.

Византийцы высоко ценили музыку и пение. Они изначально входили в общественную и частную жизнь, включая позднеантичные карнавалы, театральные представления, спортивные игры, пиры- симпосии, похороны. Духовые и ударные инструменты звучали во время военных и государственнх церемонии. При этом науку гармонии постигали с помощью сочинении Порфирия (232 / 233–305 гг.) и Аристида Квинтилиана, авторов древних руководств с использованием античной греческой музыкальной нотной записи.

Вместе с утверждением Церкви к концу IV в. формируются христанские псалмодии, первоначально в среде монахов-пустынников в Египте и Палестине. В 478 г. Св. Савва Освященный (439–532 гг.) основал лавру своего имени в пустыне к юго-востоку от Иерусалима. Ее члены стали одними из первых исполнять всенощную псалмодию (агрипнию). В церквах псалмы пели с амвона канторы. Исполняли их и во время частных молений, для чего использовали голос. К примеру, при василевсе Ираклии клир Великой церкви – храма Св. Софии включал 160 чтецов-анагностов, которые также вели хоровое пение, и 25 канторов (псалтов). Такое пение должно было соблюдаться стройно, без «безчинных воплей» и прочего насилования естества к крику, как было сказано в канонах Пято-Шестого Трулльского собора 691 / 692 гг.

Развитие музыки началось особенно активно с VIII-IX вв., когда была решена проблема нотной записи – стали указывать ноты и интервалы между тонами, долготу нот, тональность и ритм. Существовала 16-нотная гамма для светской музыки и 8-нотная для религиозных произведений. Древневизантийская нотная запись настолько отличалась от западной системы нотации, что современные ученые с большим трудом научились в ней разбираться. Вообще, наши знания о музыке Византии крайне скудны. Ясно лишь, что ромеи любили как возвышенное литургическое пение, сопровождавшее церковное богослужение и выходы василевсов, так и простонародную, «мирскую» музыку, звучавшую в инструментальном сопровождении на праздниках урожая, карнавалах, на ипподроме, во время некоторых шествий, на свадьбах и похоронах. Гимны сочиняли и миряне, и священнослужители, причем скорее ритмичными, чем рифмованными стихами. Поэт-мелист и музыкант, придумывавший мелодию к стихам, часто соединялись в одном лице. Зачастую сочиненное пелось монофонно, без аккомпанимента, хотя в ходу были разнообразные, известные с эпохи античности струнные, духовые и ударные музыкальные инструменты: кифара или кинира, лира, лютня или пандура с тремя-четырьмя струнами, флейта, свирель- авлос, рог из слоновой кости, ударные тарелки – кимвалы.

Во время торжественных выходов императора и приема послов звучал сложный духовой музыкальный инструмент – орган. Его гидравлический прототип был изобретен еще в III в. до н. э. Ктесибием Александрийским, но византийцы переделали аппарат так, что в нем через трубы различной длины стали проходить потоки не воды, а воздуха, нагнетаемого мехами. К слову, император Константин IX Мономах (1042–1055 гг.) не мог терпеть этот инструмент, зато обожал флейту, тогда как суровый солдат и любитель красивых юношей Константин V (741–775 гг.) сам превосходно играл на кифаре. Возрождение органа в Европе ускорилось после того, как василевс Константин V в 757 г. послал его в дар королю франков Пипину Короткому, отцу Карла Великого. Видимо, ромеи могли изготовлять как огромные стационарные дворцовые органы, использумемые на светских церемониях, так и небольшие портативные, служившие для домашнего музицирования, легко транспортируемые, поскольку василевс Константин VI (780–797 гг.) и его мать Ирина смогли взять их с собой, когда выезжали к армии во Фракию.

С не меньшей пышностью и великолепием отмечались постоянные и экстраординарные государственные праздники: та генефлиа – день рождения Константинополя (11 мая), коронация василевса, день рождения императора, его свадьба, рождение или крестины царских детей, победоносные триумфы, когда толпа осыпала ществующих цветами.

Центром торжества в честь рождения императора становился Большой императорский дворец, где в триклинии Юстиниана после подачи блюд могли выступить танцовщицы.

Императорские свадьбы проводились по чрезвычайно сложному и торжественному ритуалу, который проводил Патриарх. Жених и невеста появлялись в парадных одеждах и в свадебных венцах, подобных тем, которые до сих пор используют в Православной Церкви при венчании. Над головой императорской четы подвешивалась пурпурная ткань. По окончании церемонии вся присутствующая знать преклонялась перед молодоженами и, выстроившись в процессию, сопровождала своих монархов в императорский дворец, где хоры факций прасинов и венетов приветствовали их пением под игру органа, принадлежавшего факции прасинов. Потом молодожены переходили в свою спальню, где сняв венцы и положив их на кровать, принимали гостей. Все завершалось праздничным пиром в упомянутом выше Триклине 19 лож.

Такие праздники, расцвечивавшие и дворцы, и улицы, входили в число актов придворного церемониала и совершались по строгому порядку, с вручением подарков. Так, во время восшествия на престол раздавали тысячи эпикомпиев – полотняных мешочков, в каждом из которых было по несколько золотых, серебряных и медных монет. В этом никто не превзошел Юстиниана II, который роздал в один год народу, армии, врачам, адвокатам, золотых дел мастерам и даже банкирам 7200 литр золота (518 400 номисм)! Во время Пасхи или Рождества Богородицы среди прочих важных действий был обряд раздачи бесплатного хлеба, который выпекали в эргастириях булочников из государственных запасов зерна.

Случалось очень пышно, с блеском и великолепием принимать чужеземных государей, особенно тех, которые были нужны Империи и на которых поэтому надо было произвести особое впечатление. Именно таким событием явился двухнедельный визит в Константинополь султана грозных сельджуков Кылыч-Арслана II в 1162 г. Ему приготовили трон, обшитый золотом и украшенный драгоценными камнями и жемчугом, а сам принимавший гостя василевс Мануил Комнин щеголял на шее рубином размером с яблоко. Гостю дважды в день подносили изысканные еду и питье в золотых и серебряных сосудах, которые каждый раз оставляли ему в дар. Не было числа пиршествам, конным и прочим цирковым соревнованиям, вершиной которых стало потрясающее представление на воде с демонстрацией устрашающих возможностей «жидкого огня». В ответ султан решил тоже удивить собравшихся. Он приказал организовать прыжок с высокой вышки некоего «летуна», облаченного в просторное одеяние с множеством больших карманов, которые, как думалось, будут наполняться воздухом и помогут телу парить над землей. Когда убившегося экспериментатора уносили, народ, как повествуют источники, рыдал и корчился от смеха, довольный тем, что нашелся повод принизить варваров-сельджуков.

В праздничные дни ромеи превращали улицы в восхитительное зрелище, украшая их плющом, лавром, миртом, розмарином, вывешенными из домов коврами и тканями. Горожане веселились вовсю: водили хороводы на площадях, пели гимны в честь виновника торжества; во дворце пировала высшая знать, не чуравшаяся личного участия в костюмированных представлениях – карнавалах. Василевс устраивал раздачи медных денег народу, на площадях на специальных длинных столах выставлялось даровое угощение, организовывались грандиозные зрелища на центральном Ипподроме с публичными представлениями. Примечательно, что сам ипподром византийцы иногда называли феатрон – дословно «театр». Он стал символом Византии. Недаром изображения ипподромных игр и представлений в XI в. украсили стены бесконечно далекого, но прославленного храма Софии Киевской.

Уже император Константин I Великий сделал ипподром центральной фигурой Большого императорского дворца. Комплекс главного столичного Ипподрома со временем мог вмещать около 80 тыс. человек. Места здесь были бесплатными. Арена подковообразной формы была окружена трибунами с рядами сидений для зрителей, а на одной стороне имела императорскую ложу – ка- фисму, напрямую связанную с Большим императорским дворцом. Полукруглый конец ипподрома назывался сфендон. Перпендикулярно ему арену для забегов перерезала стена – спина, на которой стояли такие знаменитые редкости как обелиск Феодосия, доставленный из Египта, бронзовая змеевидная колонна из Дельф – часть монумента в честь победы греков над персами в 479 г. до н. э., еще один обелиск, украшенный бронзой по приказу Константина VII Багрянородного. Среди украшений Ипподрома были даже картины лучших гоночных колесниц, упоминаемые в Палатинской антологии. Двенадцать ворот открывали двери карцеров для лошадей, причем над ними высилась башня, украшення бронзовой квадригой творения знаменитого древнегреческого скульптора Лисиппа. Большая часть этого великолепия сгорела дотла в 1203 г., а оставшееся было расхищено латинами, как например, квадрига, вывезенная в Венецию, где она до сих пор украшает собор Сан-Марко. Рассказывают, что змеиные головы с колонны, сохранившейся в Стамбуле до сих пор, отсек пьяный шляхтич, приехавший с посольством ко двору турецкого султана в 1700 г.

Наиболее экстравагантно выглядели гонки колесниц с наездниками – наголо обритыми гениохами, каждый из которых был одет в цвета своей частной спортивной группировки – факции. Заезды регулярно проводились в крупных городах не реже трех раз в год и становились на это время смыслом жизни горожан. О начале соревнований власти сообщали поднятием флагов, а собственно гонку каждого заезда из семи кругов открывал брошеный на арену пурпурный платок-маппа. Ипподром обслуживала целая инфраструктура с множеством людей, служащих. Так, отец императрицы Феодоры был сторожем медведей, принадлежавших столичной факции Зеленых. Мимы Зеленых упоминаются в некоторых ранневизантийских надписях. Ставившиеся ими танцевальные пантомимы поддерживали болельщики соотвествующей группировки.

Праздничное возбуждение ипподрома накаляли несколько десятков тысяч орущих людей, которые могли заставить закричать любого. Мороз пробегал по коже, когда в разгар состязаний колесниц тысячи глоток фанатов-болельщиков в дружном реве выкрикивали с трибун слоган «Ника!» – «Побеждай!», поддерживая своих гениохов. И уж совсем впечатляло, когда это море голов, руководимое специальными координаторами-глашатаями факций, слаженно, ритмично скандировало аккламации, вступая в переговоры с отцом-императором. Факции еще играли важную роль в конце VI-VII вв., но постепенно все более ритуализировались к Х в.

Гонки колесниц были опасны, часто они сталкивались на головокружительной, совершено безумной скорости, от соприкасавшихся осей колес летели искры, переворачивающиеся экипажи разлетались вдребезги. Мчавшиеся яростным галопом, рвущиеся вперед взмыленные, храпящие кони стремительно входили в поворот вокруг спины, с громом проносясь мимо беснующихся трибун. Столбом взвивалась удушливая пыль, шум стоял оглушитеьный. Люди приходили на ипподром, чтобы увидеть кровь и услышать вопли, а не только восхищаться скоростью. На ипподромах Империи гениохи вели гонки со смертью, а не только друг с другом. Святых и возничих почитали в Константинополе больше всех остальных.

Не случайно, слава Юстинина I, еще до того, как он стал императором, началась с того, что он громко отпраздновал свое вступление в звание консула в 521 г. организацией на Ипподроме самых ярких и дорогостоящих развлечении из всех, какие когда-либо видел Константинополь. 3700 фунтов золота, то есть больше 266 000 солидов было потрачено на декорации, сценические машины и щедрые дары народу, а гонки на коесницах вызывали такой ажиотаж, что последний заезд пришлось отменить из страха перед общественными беспорядками.

Впрочем, кроме гонок здесь развлекались азартными бегами зайцев и собак, цирковыми представленями со слонами, медведями и тиграми, боями хищников, командными играми. Всадники вольтижировали на бешено мчавшихся лошадях, акробаты показывали чудеса гибкости и ловкости. Певцы и музыканты услаждали своим искусством собравшуюся публику. Танцоры, в большинстве дети или девушки, судя по дошедшим изображениям в манускриптах и на произведениях искусства, танцевали в восточном стиле, с плавными изящными движениями, иногда почти обнаженные: эта была основная причина, заставлялвшая клириков стараться игнорировать представления на ипподроме. Рассказывают, что василевс Феофоил, знаток арабской культуры, обожал танцы арабских девушек. Бесстрашные канатоходцы совершали невероятные головокружительные акробатические трюки на высоко протянутом над ареной канате, жонглеры подбрасывали и ловили стеклянные шары, острые мечи, манипулировали сосудами с водой, не проливая из них ни капли на землю. Ревом восторга толпа встречала выступления борцов, комических актеров-мимов, фокусников, иллюзионистов. Некоторые из них почитались как «звезды»: фокусник Филарий получал столь богатые подарки от поклонников, что закончил свои дни довольно состоятельным человеком.

Обычно на ипподроме разыгрывались небольшие шутовские спектакли, иногда на злободневные темы, когда высмеивали чиновни- ков-мздоимцев. Театральные представления в Византии не выходили за рамки народной пантомимы – смеси танцев, акробатических трюков и песен, обычно вдохновленных античным театром. Чаще всего подражали, взяв за основу торжественные религиозные и придворные церемонии, сопровождая их пением, предвосхищавшем оперные спектакли, но порой ставили и весьма нескромные сценки-клоунады, буффонады, которые пользовались у публики, состоящей исключительно из мужчин, большим успехом, чем танцы и даже трагедии. Актеры – скиники обычно принимали участие в различных шутовских процессиях.

Подобные константинопольские обычаи в упрощенном, не столь помпезном виде встречались и в провинциальных городах. Как верно заметила Тамара Тальбот Райс, «разнообразие доступных развлечений превосходило все, что существовало в ту пору в Европе». Впрочем, византийская Церковь неодобрительно, даже враждебно относилась к мимическим, театральным представлениям. Не случайно здания античных театров уже в IV-V вв. оказались заброшены. К примеру, константинопольский амфитеатр в Кинегии стал в VII в. использоваться только для публичных казней. На месте других возводили церкви и часовни. Объяснение этому крылось в том, что веселия, легкомысленные празднословия вызывали смех, а это противоречило наказам Святого Писания и Отцов Церкви, благоразумию и благонравию. Так, Библия наставляла в Книге Екклесиаста (Еккл. 7:3–4): «Сетование лучше смеха; потому что при печали лица сердце делается лучше. Сердце мудрых – в доме плача, а сердце глупых – в доме веселия». С этой точки зрения выступления на публичных зрелищах, все, что творили бродячие артисты, ски- ники, мимы являлось в моральном отношении идолопоклонством и развратом, – развратом души и тела. Недаром в византийской литературе неизменным спутником мима представала проститутка, а в языке ромеев слова «мим», «танцовщица», «актриса» и «публичная женщина», «блудница» являлись по сути дела синонимами. Как бы в подтверждении этому актрисы носили укороченные хитоны с большим вырезом, а их «непристойные выражения сопровождались не менее непристойными жестами». Актеры получали любовь толпы, но в то же время на суде свидетельства мима не учитывались, что говорит само за себя.

Такой церковный авторитет как святитель Иоанн Златоуст был непримеримейшим и последовательным противником зрелищ, которые отвлекали внимание верующих от Церкви. Он убеждал слушающих в проповедях, что с языка мима говорит сатана. В соответствии с этим установками вели себя и светские власти. Уже в VI в. появились предписания, грозившие наказанием за заключение браков между мимами и обыкновенными гражданами.

Впрочем, это не мешало богобоязненному Юстиниану I организовывать публичные игры, которые императорский закон называл «театралиями». В обществе были и защитники мимов, как, например, сирийский ритор Хорикий из Газа, который доказывал, что смех отличает душевное от животного. К слову, в VII в. в Газа продолжала существовать школа мимов, которая поставляла кадры в столицу и другие города Империи. Примечательно, что несмотря ни на что, их представления пользовались популярностью не только среди обыкновенных мирян, но и среди монахов и священников. Иногда мимическое проявлялось как юродство, что вообще было свойственно ромейскому обществу.

Кульминацией враждебного отношения Церкви к театру стали решения Трулльского вселенского синода 692 г., который запретил мимические представления и танцы, шутовские процессии, ношение масок. Этот собор из 311 епископов состоялся в Большом императорсом дворце в зале под названием Трулло. Он принял 112 правил, дополнявших решения предыдущих, Пятого и Шестого константинопольских соборов 553 и 680–681 гг., и поэтому получил необычное название Пято-Шестого. Правивший тогда Юстиниан II, при всех его человеческих недостатсках, раздражительности, деспотизме, был глубоко верующим человеком и стремился укрепить христианскую дисциплину и этику. Поэтому собор осудил любые игры и актеров, празднование давних языческих праздников, воспретил петь гимн Дионису во время сбора винограда, встречать появление нового месяца и устривать театральные представления.

Однако уже в VIII в. положение переменилось и василевсы-иконоборцы стали открыто покровительствовать театру, видя в нем орудие политической борьбы с противниками, иконопочитателями. Особенно популярными тогда стали гротескные, сатирические сцены, клоунады, осмеивавшие монахов и монахинь. Даже сама церковная служба в это и последующее время испытала влияние пантомимы. Некоторые императоры, такие как Михаил III, не только одобряли карнавальный характер увесилений, но и сами принимали в них участие, по сути дела юродствовали, иногда двольно зло и нескромно. В целом, отношение к византийским мимам становилось все более терпимым и постепенно они превратились в неотьемлемый элемент ромейской культуры. Однако литургическая драма на сюжеты из Библии или Житий святых, то есть то, что на средневековом Западе называли в XIV-XV вв. мистериями и мираклями, так и не стала популярной в Византии.

Ромейские аристократы, дабы отличиться от толпы, считали наиболее достойными занятиями и одновременно полезными развлечениями воинские упражнения и охоту. Василевс Мануил Комнин так увлекался ею, что перенес свою резиденцию из Большого дворца на окраину, поближе к оброни- тельным стенам, чтобы не пришлось каждый раз скакать через весь город. На мозаичных полах светских зданий, как и на миниатюрах манускриптов, сцены охоты являлись одним из самых распространенных мотивовов. Крупные собственники, родовитая знать тешилась охотой на хищных птиц (соколов, коршунов, ястребов, орлов, кречетов, сапсанов). Вооруженные копьями и луками, как правило, верхом, они при помощи гончих собак или ищеек загоняли зайцев, лис, оленей, ланей, газелей, кабанов, а случалось, и медведей. Для их травли служили собаки с тонким нюхом и крупных индийских пород, а иногда даже гепарды или леопарды, которых созывали протяжными звуками костяных охотничьих рогов. Кроме того, в особой моде была охота с помощью прирученного ястреба или сокола, о чем писали подробные наставления, трактаты, богато иллюстированные миниатюрами книги, кстати, очень ценившиеся среди государей и рыцарей западной Европы. К ногам такой обученной птицы привязывали колокольчик и сокольничий нес ее на левой руке, одетой для защиты в длинную, до локтя кожаную перчатку. Особо ценились соколы, поставляемые из Абасгии, с Кавказа. Любой профессиональный охотник был хорошо экипирован, носил короткую тунику и островерхую шапку, обязательно имел при себе лук, кнут, топорик и сеть.

Но особое удовольствие доставляла игра в мяч – циканион, заимствованная у персов. Причем это была, как правило, конная игра в мяч (поло), которой отчаянно увлекались даже некоторые василевсы, с удовольствием предавашиеся ей на специально построенной огражденной площадке – циканистирии. Уже с V в. такое сооружение входило в монументальный архитектурный комплекс Большого императорского дворца. Эта игра приобрела особую популярность с IX в., разыгрывалась перед большим числом зрителей и не потеряла своих почитателей даже в XIII в. Некоторые из императоров, такие как Роман II, сын Константина Багрянородного, слыли едва ли не лучшими игроками. Впрочем, в циканион играли и в некоторых провинциальных городах. К примеру, для этого служила агора византийской Спарты.

Отмечались в Византии профессиональные, корпоративные и семейные праздники. Так, константинопольские врачи 27 июня праздновали день Св. Самсона – покровителя медиков. Сослуживцы отмечали повышение по службе чиновника, корпорация – избрание нового члена. Столичные тавулларии или символографы (нотариусы) облачались по этому случаю в особые одежды – белоснежную безрукавную филонь – мантию через голову и парадный плащ – эфестриду, которую снимали при входе в церковь в день «Святых нотариев» – легендарных Маркиана и Мартирия. В середине XII в., по свидетельству Феодора Вальсамона, нотарии-учителя в «праздник нотариев» 25 октября совершали «неприличные» действия: ходили по площади в «театральных масках», пока эти «неприличия» не были запрещены Патриархом Лукою в 1169 г. Тем более не забывали о празднованиях дней местных святых, которым посвящали ярмарки-панигиры. Кроме того у каждого ромея были свои семейные торжества – крестины, обручения, свадьбы.

Но, несомненно, самыми яркими и красочными являлись старые, уходящие еще в языческие времена праздники (праздник урожая, календы, брумалии, русалии). К ним ромеи относились так, как ныне относятся к Хеллувину или к каледованиям. Христианская Церковь вынуждена была мириться с ними или хоть как-то включить в христианский ритуал. Так, в день празднования сбора винограда, освящения его первых гроздей, – бывший античный праздник, посвященный Дионису, который справлялся по языческому обычаю 15 августа, – богато украшали императорского коня, убирали его драгоценностями и шелковыми лентами, дабы василевс во главе шествия выехал из столицы на близлежаший виноградник. Более того, к Х в. это событие стало освящаться самим Патриархом.

Праздником всеобщей радости, своеобразным византийским карнавалом были календы, унаследованные от римлян. Только ромеи отмечали их не с 1 января, а с 25 декабря в течение 12 последующих дней150. Улицы и двери домов украшались гирляндами зелени. Царила атмосфера всеобщего веселья и всеобщей вольности. Каждый наряжался как мог: мужчины переодевались женщинами, женщины – мужчинами, одевали маски, лица мазали сажей. В ночь на 1 января ряженые бродили от дома к дому, с песнями и плясками, стучали в дверь, шутками и насмешками будили хозяев, пировали у незнакомых людей, выпрашивали подарки и гостинцы. Немало подвипившего народа толкалось в тавернах. Шумные процессии заполняли улицы.

В выходные, праздничные дни, если только не устраивался крестный ход, ромеи непременно нежились в банях, много ели, еще больше пили, а по вечерам азартно играли в кости или «лабиринты» («вавилоны»), расчерченные на каменых блоках или черепице. Такие игры осуждались Церковью, но это не останавливало от участия в них даже клириков и монахов. Образованные византийцы любили поиграть в известные с античности шашки в виде плоских стеклянных или костяных кружков и в затрикий – шахматы. Эта более интеллектуальная игра, пришедшая в VI в. с Востока, имитировала с помощью фигур условное военное сражение. Известно, что василевс Константин VIII имел почти маникальную страсть к затрикию, впрочем, как и к игре в кости.

Брумалии («брума» – в переводе с латинского – самые короткие дни в году) проходили в ноябре, когда провожали осень. В античное время их связывали с почитанием Диониса. Теперь же 24 дня подряд посвящали буквам греческого алфавита и каждый ромей, руководствуясь ими, отмечал день своего имени.

Народ праздновал брумалии почти так же, как и календы – песнями, плясками, шествиями в масках, кострами на улицах, через которые прыгали желающие. К примеру, константинопольские мясники по этому случаю с VII в. устраивали на улице особый танец с большими секачами – макеллами. А в это время в императорском дворце высшие сановники и придворные пели и плясали с горящими свечами в руках. За это василевс и его супруга одаривали их золотом, дорогими подарками, тканями, мантиями, а представителей рядового населения столицы – серебряными монетами. Так, Константин Багрянородный распорядился выдать каждому магистру по 169 милиарисиев и бархатное полотно, анфипатам и патрикиям – по 140 милиарисиев и полосатую мантию, протоспафариям – по 120 милиарисиев и сиреневое полотно, спафарокандидатам – по 80 милиарисиев и сиреневое полотно, охране – великой этерии – 500 милиарисиев, средней этерии – 200, те- лохранителям-манглавитам – 300 и т. п. Такие раздачи из казны ложились на бюджет тяжелым бременем, но до поры до времени государство могло их позволять.

Русалии – праздник весны и роз – отмечали после Пасхи, в субботу накануне Троицы. Народные гуляния сопровождались хороводами, песнопением, выступлением мимов. Молодежь пела, устраивала танцы, переодевания, разыгрывала пантомимы, а благодарные зрители вознаграждали выступавших какими-либо дарами.

День летнего солнцестояния был приурочен ко дню Св. Иоанна. В семье, где была маленькая девочка, устраивали пир и танцы. С заходом солнца виновница торжества, одетая как замужняя, брала вазу с предметами, на которых были написаны пожелания. Каждый подходил к «гадалке» и спрашивал о том, что его ждет, а ответом, неизменно вызывавшим взрыв смеха присутствующих, служило предсказание, вытащенное девочкой. Такая «система развлекательного хулиганства», несомненно, служила делу социального контроля, позволяла снять общественное напряжение.

В целом, культура ромеев, как и культура любого общества, претендующего на статус цивилизации, имела два лица: одно официальное, строгое, назидательное, постное, с пением молитв в качестве развлечения, и другое – народное, озорное, смешливое, иногда гротескное и греховное. Византийцы умели и работать, и веселиться. Остается сожалеть, что мир их забот и радостей ушел вместе с ними навсегда.

Задания для самостоятельной работы:

1. Подумайте, от чего зависела повседневная жизнь византийской деревни?

2. Что служило тягой в крестьянском хозяйстве?

3. О чем говорит состав деревенских орудий труда? Как вы думаете, какие из них были наиболее востребованными и почему?

4. В каких случаях византийские крестьяне прибегали к использованию «машин» и что можно считать таковыми?

5. Почему урожайность зерновых культур была невелика? Что ее ограничивало?

6. Как протекала эволюция византийской дервни? Какие этапы можно в ней выделить?

7. Чем отличалась жизнь и мировоззрение византийских крестьян и обитателей города?

8. Какие взаимоотношения складывались между крестьянами и горожанами? Почему?

9. Если у горожан были собственные огороды, сады, виноградники, то чем же город отличался от деревни?

10. Что служило ромеям в качестве тары и как они хранили свои запасы продуктов?

11. Попытайтесь выделить основные периоды в производстве византийской керамической столовой посуды. Чем они отличались?

12. Как проводили свой досуг горожане? На какие категории отдыхающих их можно распределить?

13. В чем проявлялась заботаромейских властей о городском снабжении? Что в этом снабжении было главным и почему?

14. Чем объяснить, что светские и духовные власти проявляли заботу в отношении стариков, сирот, больных, строя в городах соответствующие зведения, но достаточно равнодушно относились к нищим и не пытались бороться с проституцией?

15. Почему византийцы в отличие от западноевропейцев сохранили привычку к баням и чем эта привычка отличалась?

16. Как менялась модель и структура византийского города на всем протяжении истории Византии?

17. Какое место в жизни ромеев занимала одежда? Как вы считаете, почему?

18. Сравните одежду древних греков, римлян и византийцев. Что в ней было общего, а что различного?

19. Какие измения в одежде и в характере используемых для нее тканей пережила Византия за все время ее существования? Попытайтесь наметить основные тенденции.

20. Чем стремились обладать богатые ромеи в быту?

21. Как и чем питались византийцы? От чего это зависело?

22. Подумайте, почему жизнь ромеев гораздо реже потрясали повальные голодовки, подобные тем, что долгое время испытывал средневековый Запад?

23. В чем выражалась эволюция развлечений в Византии от эпохи поздней античности к Средним векам?

24. Какие представления устривали на ипподроме и могли ли на них присутствовать женщины?

25. Какие праздники отмечали ромеи? Как это происходило?

26. Как вы думаете, почему Церковь не могла полностью искоренить языческие праздники?

27. Что отталкивало, а что привлекало ромеев в мимических представлениях?

28. Какие зрелища особенно забавляли византийцев и о чем это говорит?

Внимание, источник!

Сочинение клирика и кувуклисия Иоанна Каминиата (ок. 905–908 гг.) «Взятие Фессалоники» с описанием города

9. …не было таких благ, которых мы не вкушали бы до пресыщения, – обильны были плоды земледелия, разнообразны предметы торговли. Ведь и земля, и море, наши давние слуги, щедро одаряли нас великим изобилием благ. Если же был в чем-нибудь недостаток или земля чего-нибудь не родила, море мудро приходило ей на помощь и в избытке доставляло все, в чем была нужда.

Какие же из кораблей, приходивших отовсюду, мне назвать в первую очередь, что упомянуть из тех товаров, которыми они услаждали моих сограждан, получая взамен наши?

Большая государственная дорога151, ведущая с запада на восток, проходила через Фессалонику и поневоле склоняла путников остановиться и здесь закупать все необходимое. Поэтому мы оказывались обладателями всевозможных, каких только ни назовешь, благ. Улицы города всегда наполняла пестрая толпа фессалоникийцев и приезжих гостей, так что легче было пересчитать песчинки на морском берегу, чем людей, проходивших по рыночной площади и занятых торговыми делами. У многих здесь накопились несметные сокровища – золото, серебро и драгоценные камни, а шелковые ткани шли наравне с шерстяными. Обо всем остальном – меди, железе, свинце, олове и стекле, то есть тех материалах, которые содействуют процветанию ремесел, связанных с применением огня, я считаю излишним упоминать, потому что в Фессалонике их столько, что с их помощью можно возвести и отстроить целый город.

10. Неужели же при подобном благоденствии и изобилии Фессалоника, блиставшая искусстовом своих мастеров и гордившаяся пышностью построек, уступала другим городам в соблюдении законов и гражданских установлений или в образованности? Никоим образом! Ибо она лелеяла науки, как зеницу ока, а благозаконие, – как самое жизнь. Ты мог бы видеть, что юношество здесь предается одному постижению мудрости, здесь черпают силы науки и искусства…

11. Храмы, величественные и прекрасные своим богатым убранством, разбросаны по всему городу152, как всенародные искупительные дары Всевышнему. Самые выдающиеся среди них – храм всемогущей и божественной премудрости Всевышнего Слова153 и церковь Святой Приснодевы Богоматери154; не уступает им и храм… достославного и победой венчанного мученика Димитрия155, поставленный там, где он совершил святые подвиги и восприял победную награду156. Собирая народ по чередою наступающим праздникам в своих стенах, храмы эти даруют прихожанам несказанное блаженство и духовную усладу. В каждом – свои чины священников, совершающих богослужение, и корпорации чтецов, исполняющих служебные песнопения157. Попеременно затягивая слова гимнов и сопровождая эти звуки движениями рук, этот многоголосый и сладостный сонм и чарует взор великолепием сверкающих риз, и услаждает слух искуссным псалмопением.

Из «Василик» (Х в.) и схолий к ним относительно предписаний по продаже товаров

LX. 22.6. …Злоумышляющие против благополучия и скупающие товары, и припрятывающие их в выжидании времени недостатка (эндеи), если они предприниматели, лишаются права заниматься своей профессией и подвергаются изгнанию. Если же это люди бедные, то присуждаются к принудительным работам.

Схолия к закону. Злоумышляют против благосостояния общества (евфинии) и производят смятение [в народе] обычно перекупщики (палинкапилы); необходимо вести борьбу против их алчности. …Нужно следить, чтобы не было перекупщиков (палинкапилов) каких бы то ни было товаров. Чтобы не было и тех, кто припрятывает купленные товары, ни купцов, которые не желают продавать товары по справедливым ценам, ожидая неурожайного года; чтобы они не разрушали благостояние общества (евфинию).

Из речи ритора Ливания (314 – ок. 393 гг.) о положении антиохийского кабатчика

XLVI. 10–16. «Кабатчики, – говорит он (правитель города), – обманывают посетителей в мере вина». Да, Государь, но их самих обижали… Много существует властей и у каждой толпы служителей, и из них в составе каждой в свою очередь вестники, посыльные, следователи… И вот эти-то люди, которых массы, врываясь в кабаки по несколько раз ежедневно, пьют до опьянения, не вино только, но и то, что к нему примешывают. Никто при этом кружек не считает… Но приходится или молчать, или погубить себя… Те… что более совестливы, поставив кружку… уходят… другие забирают и сами кружки. Но и от тех, первых, не получишь и обола… Ушли одни, приходят другие. Страх, внушаемый этими даровыми потребителями, заставляет еще им отдавать предпочтение перед теми, кто платит… Что же тогда удивительного, если под влиянием таких покраж они (кабатчики) прибегали к… уловке в отношении мер.

Из правил Шестого Вселенского церковного собора в Константинополе (680–681 гг.)

Правило 86: Тех, кто набирает и содержит блудниц к соблазну души, если они клирики, повелеваем отлучать и извергать, а если миряне, отлучать.

Из «Хронографии» Михаила Пселла (1018–1097 гг.), придворного и ученого, относительно богоугодных дел василевса Михаила IV Пафлагона (1034–1041 гг.)

XXXIV. Мне известно, что этот муж после прихода к власти выказывал всяческое благочестие и не только чтил Божии храмы, но и очень заботился и радел о мужах-философах, философами же я называю не тех, кто исследует сущность бытия, ищет основы мироздания, основами же своего спасения пренебрегает, а тех, кто отринул мир и живет выше его158. Кто из людей такой жизни остался неизвестен императору? Какую только землю или море, какую горную кручу или потаенную земную пещеру он не исследовал, чтобы обнаружить скрывавшихся там? А найдя и доставив во дворец, какие только почести им не оказывал: омывал запыленные ноги, а потом обнимал и сладко целовал их, скрываясь от чужих глаз, надевал на себя их рубище, укладывал подвижников на царскую постель, а сам растягивался на низком ложе, подложив себе под голову большой камень, совершал он и многие другие достойные удивления вещи. Говорю же я об этом не из желания прославить его, а только чтобы сообщить истину.

XXXV. Более того, в то время как все стремятся избежать общения с больными и увечными, он, посещая таких людей, припадал щекой к их язвам, обнимал и целовал их, обмывал их тела и служил им, как раб господину. Так пусть замкнутся уста презренных клеветников и славный этот самодержец освободится от поношений. Но об этом только попутно.

XXXVI. Итак, самодержец все сделал, чтобы снискать себе прощение Божие: обратился ко всяким богоугодным делам и искал содействия святых душ. Немалую часть царской казны истратил он, основывая по всей земле монастыри – прибежища для монахов и монахинь. Помимо этого, он соорудил новый приют, который назвал Птохотрофием159, и к избравшим подвижническую жизнь потекло рекой золото. В числе прочих его замыслов был и такой, предназначенный для спасения загубленных душ. Город в то время был наводнен множеством продажных женщин; император не пытался наставить их на истинный путь словом – это племя глухо к спасительным увещеваниям – и не пробовал удержать силой, чтобы не вызвать обвинений в насилии, но соорудил в самом царственном городе монастырь величины несказанной и красоты неописуемой и, как громогласный глашатай, объявил указом всем женщинам, торгующим своими прелестями, следующее: если кто из них пожелает оставить свое ремесло и жить в изобилии, пусть поспешит туда, облачится в божественное платье и не опасается скудной жизни, ибо там «ни в какие дни года ни сеют, ни пашут»160. И огромная толпа обитательниц чердаков161 стекалась туда, женщины сменили одежду и нрав и стали юным воинством Божиим на службе добродетели.

Иоанн IV, Патриарх Константинопольский (582–595 гг.)

Предписание монаху

Блюдя прилежно скромность добронравную,

Как должно, инок, взор держи потупленным:

По сторонам бесчинно не мечи очей.

Умей молчать, умей сказать ко времени.

В одежде, сколь возможно, ограничь себя,

А что до яств, ты должен на одно смотреть:

Чтоб только немощь поддержать телесную.

Что на столе поставлено, вкушать не грех,

Но беса берегись чревоугодного.

Не смей одними кушаньями брезговать Другие выбирать себе по прихоти.

А кто брезглив, таким и мы побрезгуем.

По большей части вовсе избегай вина

Лишь занедужав, пригуби во здравие.

На людях скромно руки под плащом держи;

Да попусту за трапезой не важничай.

И будь готов собрату услужить во всем. Болтливости и сплетни, как бича, беги:

Они ввергают сердце в скверну смертную.

Не смей плеваться посредине трапезы.

А коль нужда припала так, что мочи нет,

Сдержись, скорее выйди и откашляйся.

О человече, есть и пить желаешь ты?

В том худа нет: но бойся пресыщения.

Перед тобою блюдо, из него и ешь,

Не смей тянуться через стол, не жадничай. Смиренным и послушливым со всеми будь, Собрату не дерзай твердить досадливо:

Прискучил – де, учитель, за собой смотри!

Зевота неуемная – бесчинства знак

Помысли о менадимом обычае162

И не забудь ладонями прикрыть уста –

Не окажи соседу неучтивости.

У двери, как пристало, постучись слегка,

Да не врывайся, словно пес сорвавшийся,

Что по дому шныряет и подачки ждет.

Во всем покорствуй старцам, и начальникам,

За вычетом единым: если грех велит.

Веди беседы тихие и кроткие,

Ни с кем не забывай, монах, о скромности.

Пусть смех твой будет мирною усмешкою:

Не хохочи, ограды не кажи зубов.

Беги родных: избегнешь огорчения.

Страшись сношений с братьями юнейшими:

Здесь сатана губительный скрывает ков.

Не суесловь, не надмевайся гордостью,

Не забывай о строгом послушании.

Не суемудрствуй без нужды о догматах,

Ученостью не хвастай, избегай греха.

Коль все исполнил, радуйся и бодрым будь.

Из Хроники Йешу Стилита (начало VI в.) о голоде и море в византийской Сирии в 500 г.

§38. В месяце апреле того же года [март 500 г.] вышла на нас саранча из земли, но ее количество заставило думать, что не только из яиц, которые были в земле, она вышла, но что самый воздух изрыгнул ее на нас и что она также спустилась с неба. Пока она только ползала163, она сожрала весь Ароб164, область Решайны, Теллы и Эдессы. Когда она стала летать, то протяжение занятого ею круга было от границы Ассирии до западного моря, на севере она дошла до границы области Ортайе165. Саранча сожрала и опустошила эти области и уничтожила все, что было в них, до такой степени, что прежде чем наступила война, мы увидали своими глазами то, что было сказано о вавилонянах: «Перед ними земля как рай Эдемский, за ними оголенная пустыня» (Иоил. 2:3). И если бы воля Господня не возбранила ей, она сожрала бы людей и скот, что она и сделала, как мы слышали, в одном селении. Положил человек малого ребенка на поле, когда они работали, и пока они шли из конца в конец поля, напала на него саранча и лишила жизни. Тотчас в месяце нисане [апрель 500 г.] начала возрастать цена на зерно и на все прочее. Продавалось 4 модия пшеницы за динарий. В месяцах хазиране и таммузе [июнь и июль 500 г.] жители этих мест были лишены всего [необходимого] для жизни. Они посеяли просо для собственного употребления, и его не было достаточно, так как оно не уродилось. Еще до конца года нужда заставила людей нищенствовать от голода. Они продавали свое имущество – скот, быков, овец, свиней – за половину цены, потому что саранча съела всю растительность, не оставив ни пастбищ, ни пищи ни для людей, ни для скота. Многие покинули свои области и отправились в другие области севера и запада. А больные, бывшие в деревнях, старики и дети, женщины и младенцы, которые были мучимы голодом и не могли отправиться в дальние области, пошли себе в города, чтобы выпрашивать на жизнь. И опустели селения многие, и деревушки остались без людей. Но не избежали наказания даже те, которые отправились в далекие области, но как написано о народе израильском: «Куда бы они ни шли, рука Господня была над ними для несчастья» (Суд. 2:15). Также случилось и с этими. Постигла их чума в областях, в которые они отправились. Также и тех, которые вошли в Эдессу, поразила чума.

§41. Год 812 [500/501 г.]. В этом году после сбора винограда вино продавалось 6 мер166 за динарий, а каба167 винограда за 300 нумиев. Усилился голод в селениях, ели горькие травы, другие варили опавший виноград и ели, но все это их не насыщало. Те, что были в городах, бродили по площадям, подбирая корни и листья растений, запачканные навозом, и ели их, а спали в портиках и на площадях. Они стонали ночью и днем от мучений голода, их тела чахли, они ослабевали и худобой своего тела были подобны шакалам. Ими были полны весь город, и они начали умирать в портиках и на улицах.

§42. Когда игемон Демосфен отправился к императору168, он сообщил ему об этом несчастьи, и дал ему император немало золота, чтобы раздать бедным. Когда игемон прибыл от него в Эдессу, он повесил многим людям на шеи свинцовые печати и давал каждому из них по литре169 хлеба в день. Но они все же не могли существовать, потому что они исстрадались от мук голода, истощавших их. В это время в месяце тешри втором [ноябрь 500 г.] усилилась чума. В месяце кануне первом [декабрь], когда начались холода и морозы, так как они ночевали в портиках и на улицах, смерть постигла их во время сна. Плакали дети и младенцы на всех улицах; у одних умерли матери, другие их оставили и убежали, потому что они просили кушать, а им нечего было им дать. Трупы валялись на всех улицах распростертыми, и горожане не были в состоянии хоронить их, потому что пока они уносили тех, которые умерли первыми, они, возвращаясь, находили других. Следуя усердию мар Нонна, ксенодоха, стали и братья обходить и собирать эти трупы. И собрался весь город к воротам ксенодохиона уносить мертвых и хоронили их с утра до утра. Экономы храма – священник мар Теватил и мар Стратоник, который впоследствии был удостоен звания епископа в городе Харране, устроили больницу в одном из строений Эдесского храма. Те, которые были больны, входили и ложились там. Много трупов находили в больнице и хоронили их вместе с [трупами] ксенодохиона.

§86. … те, что пришли к нам под именем спасителей, чтобы помочь нам, когда приходили и уходили, грабили нас почти так же, как враги. Многих бедных они сгоняли с кроватей и сами спали на них, а хозяева ложились на земле, даже в холодные дни. Одних они прогоняли и заставляли уйти из своих домов, входили и располагались в них сами. Скотину других они насильно уводили как добычу. Они с тела снимали у них одежду и уносили ее. Иных они жестоко били из-за любимого дела, с другими они ссорились на улицах и ругались по мелким причинам. Немного съедобное у всякого и запасы, которые имелись у некоторых в деревнях и городах, они открыто грабили. На многих они нападали на распутье. Они селились с ремесленниками в их лавках, потому что им не было достаточно домов и гостиниц города. На глазах у всех на улицах и в домах они насиловали женщин. У старых женщин, вдов, бедных отбирали масло, дрова, соль и другие предметы для своего употребления и отрывали их от дела для того, чтобы прислуживать им. И вообще всех они притесняли, больших и малых, и не оставалось никого, кого бы не коснулась их злоба.

Местные правители, которые были поставлены упорядочить и распределить их, тянули руки к взяткам, и так как они получили их от всех, то никто не был от них избавлен, но даже к тем, к которым направляли сначала, они через несколько дней посылали еще других. Они селили их у священников и диаконов, хотя у них и была грамота от императора, чтобы к ним не селили…

§92. После того, как Фарзман отправился в Амид, пришел вместо него дука Роман и остановился в Эдессе со своим войском. Он оказал много благодеяний бедным. Император в этом году увеличил еще [больше] все свои милости и послал отменить подать по всей Месопотамии. Радовались все деревенские господа и прославляли императора.

Рецепты византийской кухни из хозяйственной энциклопедии «Геопоники» (середина X в.)

Книга V. Глава 52. О приготовлении изюма

1. У древних много говорилось о приготовлении изюма. Мне же нравится делать его так. 2. Зрелые гроздья [винограда], перекрутив черешки, оставь сохнуть на лозе, а затем сорви их и повесь в тени. Совершенно сухие ягоды ссыпь в сосуд, подстелив виноградных листьев, высохших на солнце. 3. После того как сосуд будет наполнен, положи сверху опять виноградных листьев, закрой сосуд и поставь его в прохладном месте, куда не проникает дым. Приготовленный таким способом изюм долго сохраняется и очень вкусен.

Книга VIII. Глава 28. Изготовление медовой сыти

1. Возьми старой дождевой воды или другой, уваренной на одну треть, положи в нее достаточное количество меда и влей эту смесь в сосуд; поставь его в тени на десять дней, оставь отверстие для прохода воздуха. Потом пей. Напиток этот от старости становится, пожалуй, еще лучше. 2. Этот напиток опытные врачи, удостоверившись, что он состоит только из воды и меда, предписывают слабым больным. 3. Другие примешивают к меду одного снегу и, растерши эту смесь, убирают ее: это лекарство при жаре. Называют этот напиток снежным медом.

Книга XIX. Глава 9. О засолке мяса

1. Мясо остается на долгое время свежим, если его очистить, охладить и положить в тенистом и влажном месте, лучше северном, чем южном. 2. Оно станет еще приятнее на вкус, если его обложить снегом и засыпать мякиной. Животным, мясо которых собираются засаливать, за день до убоя не следует давать пить. 3. При засолке кости нужно вынимать из мяса. Для засолки лучше поджаренная соль. 4. Что касается посуды для засолки, то лучше всего посуда из- под оливкового масла и уксуса. 5. Козлятина, баранина и оленина лучше всего засаливаются, если их после первого засола вынуть из рассола, обтереть и снова посыпать солью. Затем, наконец, положить в виноградные косточки, не отделенные от кожуры, причем так, чтобы один кусок (мяса) не касался другого, а находился бы весь в косточках. 6. Если же ты зальешь его сладким мустом, то мясо будет еще лучше.

Из Кодекса Юстиниана (3.12.9), включившего предписание императора Льва от 8 декабря 469 г. относительно празднования воскресного дня

Мы желаем, чтобы дни праздничные, – дни, посвященные высочайшему величию, не охватывались никакими наслаждениями и не осквернялись никакими мучениями взиманий (долгов или налогов).

1. Итак, мы определяем, что воскресный день (dominicum) должен быть почитаем всегда [как] достопочтенный так, чтобы он извинялся (т. е. освобождался) ото всех взысканий, [чтобы] никого не донимало никакое предостережение, не востребовалось никакое взыскание по завещательному поручению, [чтобы чиновный] аппарат молчал, адвокатура спряталась, [чтобы] этот же день был чужим для [судебного] следствия, а колючий голос глашатая умолк […].

2. Однако же мы не допускаем, чтобы расслабляющие [душу] безделья религиозного дня задерживали кого-нибудь [среди] гадких наслаждений. В этот же день [пусть] никого из людей не требует себе ни театральная сцена, ни цирковое состязание, ни печальные зрелища [убийства] зверей; и даже если торжество выпадет на долженствующие быть прославляемыми [дни] – наше рождение или начало [правления], то оно откладывается.

Из «Хроники» Йешу Стилита (начало VI в.) о ежегодном праздновании в начале мая в сирийской Эдессе

§30. Год 808 [497/8 г. н. э.]. …Приблизилось опять время праздника, в который распевались языческие сказания и горожане приложили стараний больше, чем прежде. Еще за семь дней они стекались толпой к театру в вечернее время, одетые в льняные одежды, покрытые тюрбанами, с распоясанными бедрами. Перед ними горели светильники, курился фимиам, и они бодрствовали всю ночь, кружась по городу и прославляя плясуна до утра в песнях, кликах и высокомерии. По этой причине у них было в пренебрежении ходить на молитву, и ни один не приходил к [мысли] о своей чести, но в своей гордости они издевались над скромностью своих отцов, которые говорили: «Вы не должны делать всего этого, подобно нам». Простецы и невежды были жители города в старое время, поэтому они пребывали в нечестии, и не было никого, чтобы противиться им, прервать и научить их. В это время в Эдессе находился Ксенайя, епископ Маббогский170, о котором более других думалось, что он принял на себя труд поучения, но и он не беседовал с ними об этом предмете больше одного дня.

Из правил Пято-Шестого Трулльского собора 691 / 692 гг. относительно народных праздников

62. Желаем совершенно изъять из жизни верных так называемые календы, воты, врумалии и народный праздник, совершаемый в первый день месяца марта, также всенародные пляски женщин, могущие произвести большой соблазн и вред. Также отвергаем пляски и обряды, совершаемые мужчинами и женщинами во имя ложно названных у язычников богов по какому-то древнему и чуждому христанской жизни обычаю, и определяем, чтобы никакой мужчина не одевался в женское платье, или женщина в платье приличное мужчинам, также чтобы никто не надевал на себя масок комических, или сатрических, или трагических, – чтобы не называли имени гнусного Диониса, когда выжимают виноград в давильнях, не творили безумного по невежеству или легкомыслию, когда сливают вино в бочки. Тех, которые отважатся делать на будущее время что-нибудь из упомянутого выше, зная это [постановление], тех повелеваем, если они клирики, извергать, а если миряне, отлучать [от Церкви].

65. Повелеваем не употреблять на будущее время костров, возжигаемых некоторыми перед своими эргастириями и домами на новолуние, через которые некоторые отваживаются перепрыгивать по какому-то древнему обычаю. Кто сделает что-нибудь такое, тот, если он клирик, пусть будет извержен, а если мирянин, пусть будет отлучен [от Церкви].

66. Начиная от святого дня воскресения Христа Бога нашего до нового воскресения в течение целой недели верные должны неопустительно проводить свободное время в святых церквах, увеселяясь псалмами, гимнами и песнями духовными и празднуя в честь Христа, внимая чтению Божественных Писаний и вкушая Святые таинства, ибо таким образом мы воскреснем и вознесемся вместе с Христом. Поэтому в указанные дни ни в коем случае не производится конского ристания и другого народного зрелища.

«Ромейская история» Никифора Григоры (ок. 1293–1361 гг.) о странствующих акробатах

В то время в Константинополь зашли люди, знавшие чудесное искусство. Они вышли первоначально из Египта и по пути, в Аравии, Персии, Армении и Грузии, показывали свое искусство. Все, что они делали, было необычайно и чудесно; впрочем, это не было дьявольским наваждением, а было делом естественным, плодом долговременного упражнения. Не распространяясь слишком, мы расскажем о некоторых действиях. Например, взяв две или три корабельных мачты и поставив их вертикально к земле, акробаты укрепили их нетолстыми канатами, так что они не могли наклоняться ни на ту, ни на другую сторону. Потом от вершины одной мачты натягивали веревку и ею обвивали одну из мачт снизу до верху, чрез что образовывали некоторого рода вьющиеся ступеньки, по которым можно было всходить. Всходя по ним, один становился на самой вершине мачты то на одной ноге, то на другой, то, поднимая обе ноги вверх, а головой упирался в вершину мачты; потом, сделав неожиданный прыжок, одной рукой крепко хватался за веревку и цеплялся за нее, после чего быстро и безостановочно начинал вертеться и кружиться колесом. Затем вместо рук, уцепившись за веревку голенью и повисши головою вниз, снова начинал вертеться и кружиться. Потом, встав прямо посредине веревки и взяв лук и стрелы, стрелял в цель, поставленную очень далеко, и стрелял так метко, как не мог бы другой, стоя на земле. Сверх того, зажмурив глаза и взяв на плечи мальчика, он совершал по веревке воздушное путешествия от одной мачты до другой. Вот что делал один. А другой, поднявшись на лошадь, погонял ее и на полной рыси стоял прямо то на спине, то на гриве, постоянно и смело перебирая ногами, принимая вид летящей птицы. Иногда он вдруг соскакивал с бегущей лошади, хватался за ее хвост и неожиданно опять появлялся на седле. Или опускался с одной стороны седла и, обогнув брюхо лошади, легко поднимался на нее уже с другой стороны и снова ехал. Занимаясь такими фокусами, он не переставал подгонять коня бегом. Такие чудеса делал второй. Третий, поставив на голову палку длинною в локоть, а на верхний конец ее полный сосуд воды, ходил так, что сосуд долго оставался неподвижным. Один ставил на голову свою длинное копье, снизу до верху обвитое веревкой, образовавшей выступы, за которые мальчик ухватывался руками и ногами и, поочередно передвигая их, в короткое время достигал самой верхушки копья, с которой и спускался вниз. В то же самое время, имевший на голове копье, безостановочно прохаживался взад и вперед. Другой бросал вверх стеклянный шар и потом ловил его или мизинцем, или локтями, или другим каким способом. Такие фокусы не всегда сходили с рук счастливо и без вредных последствий, нередко, обрываясь, эти люди ушибались до смерти. Из отечества их отправилось больше сорока человек, а достигло Романии в добром здравии меньше двадцати. Несмотря, однако же, на это, они, собирая со зрителей большие деньги, продолжали ходить всюду как для прибыли, так и для того, чтобы показать свое искусство, и обошли почти всю вселенную.

Задания к источникам:

1. Что главное подчеркивал Иоанн Каминиата в описании Фессалоники?

2. Какие меры по борьбе с недостатком товаров предусматривали «Василики»? Подумайте, почему нарушителей закона из числа бедных людей наказывали иначе, чем предпринимателей?

3. Чем Ливаний оправдывал нечестность антиохийских кабатчиков? Как вы думаете, могли ли византийские власти изменить положение вещей?

4. О чем свидетельствует 86-й канон Шестого Вселенского собора? В чем заключалось предлагаемое им наказание?

5. Чем объяснить описанное Михаилом Пселлом поведение Михаила IV и как оно должно было отразиться на внешнем облике Константинополя?

6. Какие правила этикета, согласно Патриарху Иоанну IV, необходимо было соблюдать монаху за трапезой? Отличаются ли они от современных требований поведения за столом?

7. Обратите внимание, чем был вызван голод в 500 г. в Сирии, по словам Йешу Стилита, и во что он вылился? Какую историческую оценку можно дать действиямромейских властей в этом случае?

8. Догадайтесь, о ком идет речь в §86. Хроники Йешу Стилита? Кто вел себя в ромейском городе как насильник и какую позицию при этом занимали местные власти?

9. Чем можно объяснить милости, к которым прибегли в отношении населения Эдессы и Месопотамии дука Роман и император Анастасий?

10. Вспомните, кого называли «деревенскими господами» в ранней Византии?

11. Что вы узнали о византийской кухне из «Геопоники»? Чем она отличается от современной?

12. Подумайте, соответствовали ли предписания Кодекса Юстиниана относительно воскресного дня тому, как в действительности проводили его ромеи? Почему государственная власть настаивала именно на таком проведении воскресенья? Поищите ответ на то, кто из императоров ввел это празднование.

13. Что за праздник в начале мая ежегодно отмечали жители Эдессы, каков был его характер и почему епископ Ксенайя Мабогский «не беседовал с ними об этом предмете больше одного дня»?

14. Какие народные праздники осуждали правила Пято-Шестого Трулльского собора? Почему они не устраивали Церковь?

15. Что изменилось за двести лет в народном характере праздников со времен Йешу Стилита до Трулльского синода?

16. Чем египетские акробаты вызвали восхищение у Никифора Григоры? Изменились ли за века творимые ими «фокусы» и почему вы смотрели бы их в те времена более напряженно?

* * *

150

Календы – в переводе с латинского означает первое число каждого месяца. Они обошли всю Европу, а под названием коляд были известны и на Руси.

151

Димосия леофорос – ромейское название знаменитой римской Via Egnatia («Игнатиевой дороги»). Она проходила через Фессалонику от так называемых Золотых ворот до Ворот Кассандры и являлась главной городской магистралью. «Игнатиева дорога» являлась важнейшим торговым путем между Западом и Востоком. Она начиналась от Диррахия (Драча) на Адриатике и шла через македонский Лихнид (Охрид), фракийскую Ираклию (Битоль-Монастыр) и Эдессу (Водену) в Фессалонику, а оттуда вдоль побережья Эгейского моря в Константинополь.

152

По местной, несколько преувеличенной легенде, храмов, мартириев и часовен в городе было столько, сколько дней в году.

153

Храм Св. Софии – один из крупнейших кафоликонов Фесалоники, построенный в первой половине VIII в., представлял собой базилику с куполом.

154

Церковь Богородицы – трехнефная базилика, один из самых древних городских кафоликонов, построен в V в. С XIV в. известна под именем Ахейропойетос; после взятия Фесалоники турками-османами в 1430 г. превращена в мечеть и получила имя Эски-Джума; в настоящее время называется церковью Св. Параскевы.

155

Храм Св. Димитрия – один из самых больших кафликонов в городе, пятинефная базилика длиной 43 и шириной 33 м. Построена в начале V в. префектом Иллирика Леонтием, пострадала от пожара в VII в. в правление василевса Ираклия, была обновлена и просуществовала без каких-либо значительных изменений вплоть до 1917 г, когда сгорела. Вновь открыта в 1948 г. после восстановления.

156

Т. е. принял мученическую смерть.

158

То есть монахов-аскетов.

159

Птохотрофион (приют для нищих) был сооружен в райне Галаты.

160

Гомер. Одиссея. IX. 123.

161

В каморках верхних этажей константинопольских домов обычно теснилась беднота.

162

Иоанн имеет в виду древние вакханалии, сопровождавшиеся громкими разнузданными криками менад.

163

Была бескрылой, не могла перелетать.

164

Область на запад от города Нисибиса, принадлежавшая Византии.

165

Речь идет об области, занятой племенем ортайе на юге Армении.

167

Мера сыпучих тел, бывшая в ходу на Востоке.

168

В Константинополь, к Анастасию I (491–518 гг.).

170

Ксенайя (Филоксен) Маббогский (ум. после 522 г.) – плодовитый писатель, известный красноречием монофиситский епископ сирийского города Маббога.

Источник: Византия : парадигмы быта, сознания и культуры : учебное пособие / С. Б. Сорочан. — Харьков : Майдан, 2011. — 952 с. ISBN 978-966-372-382-2

Комментарии для сайта Cackle

Источник

Нигде в Средневековье не развлекались с таким размахом, как это делали в Византии.

Праздники ромеев одинаково впитали в себя языческие греко-римские традиции, диктовавшийся церковью торжественный церемониал и пышность Востока. Житель Константинополя мог скоротать свой досуг, посетив гонки колесниц, поглазев на жирафов в диковинном зверинце или побывав на полуподпольном театральном представлении. Некоторые увеселения в Царьграде процветали, даже несмотря на официальное порицание. А азартные игры византийцы любили так, что увлекшийся партией в кости полководец Лев Фока не заметил переданной анонимной записки о готовившемся покушении на его брата императора Никифора II.

Неотъемлемой частью жизни византийских городов являлись гонки колесниц на ипподроме. Хотя у этого зрелища были языческие корни, оно проводилось на протяжении нескольких столетий, когда многие античные традиции в империи уже канули в Лету. Каждое 11 мая жители Константинополя отмечали на ипподроме день основания столицы. Свои ипподромы поменьше были и в провинциальных городах ромеев (столичный вмещал до 40 тысяч человек). В Константинополе о начале гонок возвещал бросок императором белого платка. В каждую колесницу традиционно запрягалось по четыре лошади.

В гонках на колесницах участвовали даже императоры

Вход на ипподром был открыт для всех мужчин, вне зависимости от социального статуса и профессии. В Византии он совмещал функции Колизея, цирка и места проведения гонок. Кроме того, он походил на римский форум ил афинскую агору. Здесь проходили политические собрания, религиозные процессии и государственные церемонии. Наконец, ипподром был местом казней или пыток преступников. В центре арены находились привезенная из Дельф Змеиная колонна и египетский обелиск. Во время гонок на возвышение клали по несколько страусиных яиц. Когда колесницы проходили очередной круг, одно яйцо на виду у зрителей убирали. Возничие пользовались привилегиями звезд своего времени. Победителей гонок изображали на мозаиках. Их положение было настолько престижным, что в соревнованиях на равных с остальными принимали участие даже некоторые императоры, как, например, Константин VIII (1025 — 1028). Конец гонкам положила оккупация Константинополя крестоносцами в 1204 году.

Еще одной игрой, проводившейся на ипподромах, была конная игра в мяч. Принимали участие в ней только знатные ромеи (возничим на колеснице мог стать и простолюдин). Игру в мяч любил Алексей I Комнин (1081 — 1118). Однажды он даже серьезно повредил ногу — последствия этой травмы преследовали его всю оставшуюся жизнь.


Руины ипподрома на гравюре Онофрио Панвинио. Венеция, 1600.

По количеству доступных развлечений Константинополь значительно опережал прочие средневековые города. Здесь был даже экзотический зоопарк. Так, по повелению Константина IX Мономаха (1042 — 1055), в столицу привезли диковинных жирафов и слонов, которых прислали из Египта. В моде была музыка и танцы. Известно, что Константин IX обожал флейту, но терпеть не мог орган, а на пластинах его короны были изображены танцовщицы. Судя по сохранившимся сведениям, византийские танцы больше напоминали восточные, чем западные. Некоторые театральные постановки ромеев сопровождались пением — этот обычай возник гораздо раньше оперных постановок в странах Западной Европы.


Танцовщица на короне Константина IX Мономаха.

Театр был объектом постоянных нападок церкви, но даже ей не удалось запретить игру на сцене. В VII веке в Газе существовала школа, отправлявшая в Константинополь мимов. При этом осуждались и преследовались бродячие артисты: акробаты, канатоходцы, дрессировщики диких зверей. Власти не признавали за ними гражданских прав. Их «искусство низов» не чуралось непристойности и вульгарности. На сцене бродячие артисты не стеснялись ругани, а в качестве сюжетов для своих постановок они использовали простоватые истории о супружеской неверности и приключениях легкомысленных гуляк. Кульминацией противостояния церкви и театра стал Трулльский собор (691 — 692). На нем даже отказались от религиозных песнопений, так как в хоре виделась уступка языческому искусству.

Церковь в Византии всячески преследовала сценические представления

Отношение к театру начало меняться в VIII веке. Императоры-иконоборцы использовали сценические представления в качестве орудия высмеивания иконопочитателей. Дошло до того, что в 860 году патриарх Фофтий принял нападение русских на Константинополь за божью кару за принятие церковью сцены. В это время театрализовались сами богослужения. Появился жанр литургической драмы — мистерии. Мистерии стали разыгрывать во время церковных праздников. Например, на пасху показывали сцены явления Христа ученикам и его воскресение.

Точно так же церковь была не в силах искоренить языческие празднества. Именно поэтому был выбран курс на «адаптацию» наиболее чуждых православию традиций. Древнеэллинистические и прочие национальные рудименты на протяжении столетий маскировались под терпимые для церкви торжества. Таковыми были календы, всенародно отмечавшиеся в начале января и перенятые еще у древних римлян (при этом наступление нового года в Византии отмечалось 1 сентября). Обязательной традицией праздника было переодевание. Ряженые ромеи с плясками и песнями бродили по улицам городов и сел, стучались к незнакомцам, устраивали застолья. В VII веке календы даже были преданы анафаме, но запрет ровным счетом ни на что не повлиял.


Средневековые скоморохи.

Языческие ритуалы лежали в основе императорского карнавала — Готских игр, также проводившихся в начале января. «Готами» на этом празднике называли людей, вооружавшихся мечами и одевавшихся в шкуры. Игры проводились в императорском дворце и включали в себя театрализованные представления, в которых принимали участие даже высокопоставленные чиновники. После крещения Руси традиция календ и Готских игр прижилась у восточных славян в виде рождественских колядок. В XI веке на стенах лестницы киевского собора Святой Софии изобразили некоторые сцены Готских игр, свидетелями которых княжеские вельможи стали в Византии. Схожими с календами были брумалии (отмечались вместе с зимним солнцестоянием) и весенние русалии (праздновались после Пасхи). Процесс слияния языческих праздников с христианской традицией завершился только в X веке.

Самым веселым в византийской деревне был праздник виноградного урожая

В деревне религиозные праздники были самыми торжественными и пышными — в каждом поселении священник играл очень важную роль в жизни крестьян. Наибольшим же весельем отличался праздник виноградного урожая. На приуроченных к этому событию пирушках обязательно выступали странствующие жонглеры, акробаты и мимы. Их танцы, имитировавшие сбор и выжимание винограда, напоминали дионисии, а само празднование походило на античные вакханалии. В это же время в столице император отправлялся на азиатский берег Босфора, где в его присутствии патриарх благословлял корзину винограда. Два хора (из представителей голубой и зеленой партии) пели плодам гимн.


Сбор урожая византийцами.

Богачи и столичные сановники любили отдыхать в сельской местности. Их поместья были разбросаны по самым разным частям империи. Жители Константинополя предпринимали вылазки за город и на судах отравлялись на берега Босфора. В IX веке такие прогулки могли кончиться трагедией. Это было время набегов болгар, когда их летучие отряды без предупреждения атаковали беззащитных отдыхающих прямо в предместьях столицы.

В Византии у каждой профессии был свой небесный покровитель

В каждой провинции империи были свои святые, но повсеместно с наибольшим размахом отмечались дни св. Георгия (23 апреля) и св. Дмитрия (26 октября). Небесные покровители были у каждой профессии. Юристы отмечали день памяти святых нотариев Маркиана и Мартирия (25 октября). Врачи праздновали день св. Сампсона (27 июня). Главными же датами официального церковного календаря считались престольные праздники (рождество, крещение, пасха, троица). В эти дни обязательным было посещение храма и участие в процессии. В Константинополе праздничные богослужения проводились в храме Святой Софии, где присутствовала императорская семья и патриарх.


Константинополь в Нюрнбергской хронике. XV век.

Помимо церковных и народных в Византии имелись государственные праздники. Два главных — уже упомянутый день основания Константинополя и день рождения императора. Важными событиями были годовщина восшествия на престол, рождение наследника, свадьба государя, его возвращение из триумфального похода. Большой праздник в столице устроил, например, Иоанн Цимисхий (969 — 976) после возвращения с выигранной войны против киевского князя Святослава.

Источник
Обучайтесь и развивайтесь всесторонне вместе с нами, делитесь знаниями и накопленным опытом, расширяйте границы знаний и ваших умений.

поделиться знаниями или
запомнить страничку

  • Все категории
  • экономические
    43,607
  • гуманитарные
    33,643
  • юридические
    17,916
  • школьный раздел
    611,345
  • разное
    16,895

Популярное на сайте:

Как быстро выучить стихотворение наизусть? Запоминание стихов является стандартным заданием во многих школах. 

Как научится читать по диагонали? Скорость чтения зависит от скорости восприятия каждого отдельного слова в тексте. 

Как быстро и эффективно исправить почерк?  Люди часто предполагают, что каллиграфия и почерк являются синонимами, но это не так.

Как научится говорить грамотно и правильно? Общение на хорошем, уверенном и естественном русском языке является достижимой целью. 

Источник

Понравилась статья? Поделить с друзьями:
  • Виды церковных праздников
  • Виды фольклорных праздников
  • Виды физкультурно оздоровительных праздников
  • Виды тостов на празднике
  • Виды тестовые сценарии

    • 0 0 голоса
    Рейтинг статьи
    Подписаться
    Уведомить о
    guest

    0 комментариев
    Старые
    Новые Популярные
    Межтекстовые Отзывы
    Посмотреть все комментарии