Державин описание потемкинского праздника

<Описание
Потемкинского праздника в Таврическом дворце // Сочинения Державина: [в
9 т.] / с объясн. примеч. [и предисл.] Я. Грота. — СПб.:
изд. Имп. Акад. Наук: в тип. Имп. Акад. Наук, 1864—1883. Т. 1:
Стихотворения, ч. 1: [1770—1776 гг.]: с рис., найденными в рукописях,
с портр. и снимками. — 1864. С. 375—419>

ОПИСАНIЕ
ПОТЕМКИНСКАГО ПРАЗДНИКА ВЪ ТАВРИЧЕСКОМЪ ДВОРЦѢ.

// 375

Примѣчанiе 1.

По смѣшанной
формѣ этого Описанiя можетъ представиться вопросъ, не
справедливѣе ли было бы помѣстить его между сочиненiями Державина
въ прозѣ. По нашему мнѣнiю, оно болѣе относится сюда, потому
что основную часть его составляютъ стихи, написанные къ Потемкинскому
празднику. Къ нимъ уже послѣ придѣлано описанiе, на которое можно
смотрѣть какъ на комментарiй къ стихамъ.

Такъ какъ описанный
Державинымъ праздникъ данъ былъ по случаю взятiя Измаила (см. выше,
стр. 341, оду на этотъ подвигъ), то здѣсь не излишне будетъ
упомянуть о впечатлѣнiи, произведенномъ на императрицу этимъ событiемъ.
«Не Измаилъ», доносилъ ей Потемкинъ изъ Бендеръ, «но армiя турецкая, состоящая
въ 30-ти слишкомъ тысячахъ, истреблена въ укрѣпленiяхъ пространныхъ…
Болѣе уже 20,000 сочтено тѣлъ, да слишкомъ 7,000 взято въ
плѣнъ, а еще отыскиваютъ; знаменъ 310 уже привезено, а еще сообщаютъ;
пушекъ будетъ до 300; войски ваши оказали мужество примѣрное и
неслыханное и проч. Повергаю къ освященнымъ стопамъ в. и. в.
командующаго штурмомъ генерала графа Суворова Рымникскаго, его подчиненныхъ,
отлично храброе ваше войско и себя».

Поздравляя Потемкина
съ этимъ успѣхомъ, Екатерина между прочимъ писала ему въ отвѣтъ:
«Измаильская эскалада города и крѣпости съ корпусомъ въ половину противу
турецкаго гарнизона, въ ономъ находящагося, почитается за дѣло, едва ли
еще гдѣ въ исторiи находящееся, и честь приноситъ неустрашимому
россiйскому воинству… Дай Боже, чтобы успѣхи ваши заставили Турокъ
взяться за умъ и скорѣе заключить миръ… Спасибо тебѣ, мой другъ
сердечный и любезный, за всѣ добрыя и полезныя дѣла, тобою
подѣланныя, за порядокъ и неустрашимость войскъ: скажи имъ спасибо отъ
меня, а о награжденiи себѣ предоставляю говорить по полученiи чрезъ
Попова подробности и твои представленiя».

Послѣ взятiя
Измаила Потемкинъ жилъ то въ Бендерахъ, то въ Яссахъ, съ безмѣрнымъ
великолѣпiемъ, окруженный дворомъ, какъ государь. Тревожась по поводу
разныхъ слуховъ, которые давно доходили до него изъ Петербурга, онъ просилъ у
государыни позволенiя прiѣхать въ столицу. Екатерина отвѣчала ему,
что, какъ всегда, рада его видѣть, но вмѣстѣ напоминала, не
упуститъ ли онъ тѣмъ важныя минуты, которыми

// 377

можетъ воспользоваться
на мѣстѣ для скорѣйшаго возстановленiя мира. Поэтому она
требовала, чтобъ онъ дождался извѣстiй о впечатлѣнiи, какое
произведетъ въ Царьградѣ взятiе Измаила, и дозволяла ему прiѣхать
«съ нами побесѣдовать» только въ такомъ случаѣ, если самъ онъ
удостовѣрится, что его отъѣздъ дѣла не испортитъ, а о
мирѣ не отдалитъ переговоровъ, или ранняго открытiя новой кампанiи не
остановитъ. Въ противномъ случаѣ, прибавляла императрица, «нахожусь въ
необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дѣлъ и не
отлучаться; но, заключа миръ, возвратиться яко миротворецъ, либо, устроя все къ
принужденiю Турокъ къ оному самыми дѣйствiями, тогда прiѣхать».
Потемкинъ, находя, что для дѣлъ была глухая пора, пустился въ
путь, но передъ выѣздомъ изъ Яссъ не забылъ однакожъ сдѣлать
всѣхъ нужныхъ распоряженiй для открытiя новой кампанiи. 28 февраля
1791 года онъ прiѣхалъ въ Петербургъ. Екатерина, по словамъ
Надеждина, приняла его съ прежнимъ радостнымъ лицомъ, съ знаками
неизмѣнившейся благосклонности и уваженiя, возвысившагося
соразмѣрно съ заслугами. Давно уже она подарила ему Конногвардейскiй
домъ, построенный по плану, имъ самимъ избранному. Потомъ онъ продалъ это
зданiе въ казну за 460 т. р. Когда же зашла рѣчь о построенiи
ему дома, въ награду за его побѣды, онъ снова выпросилъ себѣ это
зданiе, слѣдовательно получилъ и домъ и около полумиллiона денегъ*.

Новыя милости
Екатерины къ Потемкину не могли скрыть отъ него перемѣны, происшедшей въ
ея расположенiи; онъ видѣлъ подтвержденiе слуховъ, доходившихъ до него
еще въ Молдавiи, о перевѣсѣ влiянiя Зубова. Болѣзненная
тоска, тайныя предчувствiя снѣдали Потемкина. Онъ хотѣлъ какъ будто
испытать еще послѣднее средство, чтобы доказать государынѣ, что въ
преданности къ ней никто не можетъ съ нимъ сравниться. Онъ задумалъ дать ей въ
своемъ Таврическомъ домѣ праздникъ, который неслыханнымъ
великолѣпiемъ долженъ былъ затмить всѣ прежнiя празднества этого
рода (Свѣтлѣйшiй князь Потемкинъ-Таврич., Н. Надеждина,
Одесса, 1839; Потемкинскiй праздникъ, изъ рукописи современника, Москвитян.
1852 г., № 3; Словарь достоп. людей, М. 1836, ч. IV; Описанiе
Спбурга, И. Пушкарева, ч. I, Спб., 1839, стр. 350;
нѣмецкiя описанiя Петербурга, Георги, Шторха и Реймерса; также выписки
изъ бумагъ государственнаго архива).

Приближенные Екатерины
нерѣдко угощали ее роскошными пирами. Такъ въ 1776 г. 10 декабря у князя Вяземскаго былъ для царской фа-

* Сперва на этомъ
мѣстѣ былъ простой частный домъ Потемкина; потомъ, въ 80-хъ годахъ,
послѣ присоединенiя Крыма, императрица велѣла архитектору Старову
выстроить тутъ домъ, въ которомъ останавливался князь, когда прiѣзжалъ въ
Петербургъ, и который, по близости отъ казармъ Конной гвардiи, сталъ называться
Конногвардейскимъ, или, позже, по титлу владѣльца, Таврическимъ.
Послѣ смерти Потемкина это зданiе, переименованное въ Таврическiй
дворецъ, въ сентябрѣ 1792 г. поступило въ вѣдѣнiе двора
и было значительно распространено; императрица всякiй годъ стала проводить
здѣсь часть весны и осени.

// 378

милiи балъ съ
театромъ*, и семилѣтняя дочь его сказала при этомъ рѣчь на
французскомъ языкѣ (Спб. Вѣдомости, 1776, № 104,
прибавленiе). Черезъ три года Потемкинъ, по случаю рожденiя в. к. Константина
Павловича, далъ праздникъ въ Озеркахъ. Эта пожалованная любимцу дача
находилась на Невѣ, непосредственно за Александро-Невской лаврой. Въ
лѣсу были два озера, отъ которыхъ и все мѣсто получило названiе.
При Потемкинѣ тутъ явились разныя постройки, именно: на одномъ изъ озеръ
великолѣпный увеселительный фрегатъ, въ лѣсу деревянный домъ для
баловъ (впослѣдствiи перенесенный на петергофскую дорогу), а близъ берега
Невы два стеклянные завода, по смерти Потемкина поступившiе въ собственность
казны (см. въ Географическомъ словарѣ Щекатова статью: Озерки).
Въ сказкѣ Екатерины о царевичѣ Февеѣ есть
мѣсто, написанное явно съ мыслью объ этой дачѣ: «Царевичъ,
поѣхавъ верхомъ за городъ, мимоѣздомъ невзначай заѣхалъ къ
барину Рѣшемыслу», подъ именемъ котораго императрица здѣсь
разумѣла этого вельможу (см. выше, стр. 170, въ
примѣчанiи 1 къ одѣ Рѣшемыслу). «Царевичъ»,
говорится тутъ далѣе, «позавтракалъ у него въ бесѣдкѣ на
большомъ озерѣ: сидя на лавкѣ, увидѣлъ изъ окна малую
лодку» и т. д. На этой-то дачѣ Потемкинъ, 25 iюня 1779 г.**, устроилъ маскарадъ и балъ съ фейерверкомъ на озерѣ, при чемъ явились разныя
новыя изобрѣтенiя прихотливаго воображенiя, напримѣръ пловучая
картина, представлявшая храмъ съ именами членовъ императорскаго дома. Во всю
ночь продолжалась иллюминацiя; аллея отъ большой дороги къ дому освѣщена
была горящими гирляндами, по кустамъ развѣшенными; надъ озеромъ видны
были разнаго рода зданiя, блиставшiя разноцвѣтными огнями. Мѣсто,
гдѣ приготовленъ былъ ужинъ, представляло пещеру кавказскихъ горъ
(находившихся въ одномъ изъ намѣстничествъ, ввѣренныхъ хозяину);
пещера была убрана миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы
и другiе цвѣты; ее прохлаждалъ ручей, стремительно падавшiй съ вершины
горы и разбивавшiйся объ утесы, и проч. Во время ужина, устроеннаго по обычаю
древнихъ, хоръ пѣвцовъ подъ звуки органа пѣлъ въ честь славной
посѣтительницы строфы, составленныя на эллиногреческомъ языкѣ;
онѣ были переведены по-русски Петровымъ, который пользовался особеннымъ
покровительствомъ Потемкина. Какъ подлинникъ, такъ и переводъ стиховъ
напечатаны, вмѣстѣ съ описанiемъ праздника, въ Академич.
извѣстiяхъ (ч. II, 1779 г., iюль, стр. 320; см. также Соч. В. Петрова, ч. I, стр. 192).

* Въ представленiи участвовали двѣ
дочери Г. Н. Теплова, графъ Вахмейстеръ и князь
А. Н. Трубецкой. Играли французскую комедiю Les folies amoureuses и
потомъ комическую оперу La servante maîtresse. Въ оркестрѣ играли
гр. Бриль, А. Г. Тепловъ, кн. Хованскiй и др. На
столѣ, приготовленномъ для ужина, стоялъ великолѣпный египетскiй
обелискъ, вверху котораго на серебряномъ щитѣ блистало имя
Екатерины II, а вокругъ изображены были времена года. Число гостей
простиралось до 80-ти человѣкъ.

** Великiй князь
Константинъ родился 27 апрѣля этого года.

// 379

При всемъ своемъ
блескѣ этотъ праздникъ можетъ назваться скромнымъ въ сравненiи съ
тѣмъ, который Потемкинъ далъ въ своемъ Таврическомъ домѣ, въ
понедѣльникъ, 28 апрѣля* 1791 года. «Многiе изъ подобныхъ
празднествъ, стоившiе рублей по 20 т.», сказано въ рукописи современника,
«были только образчики сего великаго празднества». Въ приготовленiяхъ къ нему
принялъ участiе и Державинъ, стоявшiй тогда на высшей степени своей
литературной славы, — сочиненiемъ, по вызову князя, стиховъ для
пѣнiя на праздникѣ.

Это были четыре хора,
тогда же и напечатанные отдѣльно въ большую четвертку, безъ заглавнаго
листа, безъ означенiя года и мѣста печатанiя, съ заглавiемъ Хоры
на 1-й страницѣ, послѣ котораго шли самые стихи въ такомъ
порядкѣ: I. Для концерта (Отъ крылъ Орловъ парящихъ);
II. Для кадрили (Громъ побѣды раздавайся); III. Для
польскаго (Возвратившись изъ походовъ); IV. Для балета (Сколь
твоими мы дѣлами). Заглавiя, означенныя здѣсь курсивомъ, въ
подлинникѣ напечатаны красными чернилами. Рѣдкимъ экземпляромъ
оттиска этихъ Хоровъ, приготовленнаго конечно для раздачи гостямъ на
самомъ праздникѣ, мы обязаны служащему при академiи наукъ
Н. М. Михайловскому, доставившему намъ и нѣсколько другихъ
оттисковъ отдѣльно изданныхъ сочиненiй Державина.

Довольный Хорами,
Потемкинъ послѣ пригласилъ къ себѣ автора обѣдать и просилъ
его составить описанiе праздника. Исполнивъ это желанiе вельможи, Державинъ
самъ отвезъ ему свою работу; Потемкинъ пригласилъ его было остаться
обѣдать; но, прочитавъ тетрадь и увидѣвъ, что въ описанiи
нѣтъ никакихъ особенныхъ ему похвалъ и что ему отдана честь наравнѣ
съ Румянцовымъ и гр. Орловымъ-Чесменскимъ, избалованный временщикъ
разсердился и уѣхалъ со двора, пока Державинъ дожидался въ канцелярiи у
секретаря его, В. С. Попова (Зап. Держ., Рус. Бес. стр. 307).
Сюда же относится слѣдующее мѣсто изъ Записокъ Дмитрiева (Москвитянинъ
1842 г., № 1, стр. 152): «Державину

* Въ рукописи
современника, которою мы часто пользуемся въ этихъ примѣчанiяхъ, днемъ
празднества показано 9-е мая. Такъ было дѣйствительно по новому стилю.
Это одно уже заставляетъ думать, что неизвѣстный авторъ, писавшiй спустя
долгое время послѣ событiй, справлялся съ иностранными источниками.
Рукопись окончена, какъ видно изъ заключенiя ея, въ 1807 году. Сличенiе
рукописи съ извѣстными на другихъ языкахъ сочиненiями, касающимися
Потемкина, подтверждаетъ, что въ ней многое извлечено изъ нихъ; такъ и помѣщенное
въ ней описанiе Потемкинскаго праздника заимствовано почти въ буквальномъ
переводѣ изъ выходившаго въ Гамбургѣ журнала Архенхольца Minerva,
изъ декабр. кн. 1800 г., гдѣ помѣщено окончанiе обширной
статьи: Potemkin der Taurier. Тамъ днемъ праздника показано именно
9-е мая. Оттуда это описанiе перешло въ сокращенномъ видѣ и въ
книжку: Potemkin. Ein interessanter Beitrag zur Regierungsgeschichte
Katharina’s der Zweiten. Halle und Leipzig, 1804. Другое, менѣе обстоятельное описанiе праздника находится въ книгѣ Шторха
Gemählde von St. Petersburg, изъ которой взято Массономъ въ извѣстные мемуары и Эльмèномъ, авторомъ шведскаго сочиненiя
Några underrättelser om Ryssland, Stockholm, 1809.

// 380

поручено было отъ
князя заблаговременно сочинить, по сообщенной ему программѣ, описанiе
праздника*. Знакомство наше началось вмѣстѣ съ этой работою. Почти
въ моихъ глазахъ она была продолжаема и окончена. Праздникъ изумилъ всю
столицу; описанiе напечатано, но не полюбилось, какъ слышно было, Потемкину,
вѣроятно за поэтическую характеристику хозяина, довольно вѣрную, но
не у мѣста шутливую».

Уже въ iюнѣ
мѣсяцѣ того же года Хоры помѣщены были въ Московскомъ
журналѣ (ч. II, стр. 281) въ такомъ же порядкѣ, какъ
въ упомянутыхъ выше отдѣльныхъ оттискахъ, съ краткими при заглавiяхъ
объясненiями и съ слѣдующимъ примѣчанiемъ Карамзина: «Вчера
получилъ я сiе стихотворенiе отъ почтеннаго сочинителя и спѣшу оное
сообщить читателямъ Московскаго журнала. 20 мая. — К.».

Затѣмъ въ томъ
же журналѣ, за августъ 1791 г. (ч. III, стр. 115), появились два стихотворныя мѣста изъ описанiя праздника, начинающiяся такъ:
«Во древни времена такъ боги» и «Не такъ ли лира восхищенна».

Хоры были перепечатаны въ
LXVII ч. Новыхъ
ежемѣсячныхъ сочиненiй (январь 1792). Въ этомъ же изданiи
(ч. LXVI, дек. 1791) появился переводъ въ прозѣ написанныхъ
по-французски отъ имени Потемкина стиховъ императрицѣ съ изъявленiемъ ей
благодарности за присутствiе на его праздникѣ.

Наконецъ, въ
апрѣльской книжкѣ Московскаго журнала 1792 г. (ч. VI, стр. 3) напечатанъ былъ еще отрывокъ изъ описанiя празднества, именно
стихи: «Богатая Сибирь, наклоншись надъ столами» и проч.

Между тѣмъ,
около того же времени, т. е. уже по смерти знаменитаго временщика, Описанiе
его праздника было издано отдѣльною брошюрой въ четвертку (40 страницъ,
послѣдняя — бѣлая) съ такимъ заглавiемъ, занимающимъ
цѣлую страницу: «Описанiе празднества, бывшаго по случаю взятiя Измаила у
его св. г. генералъ-фельдмаршала и великаго гетмана кн.
Г. А. Потемкина-Таврическаго, въ присутствiи ея имп. величества и ихъ
имп. высочествъ, въ Петербургѣ въ домѣ близъ Конной гвардiи, 1791 г. Апрѣля 28 дня. Въ С. Петербургѣ, съ дозволенiя указнаго печатано у
I. К. Шнора,
1792 года».

На оборотѣ
заглавнаго листа стихи, которые послѣ уже не перепечатывались:

* Здѣсь
Дмитрiевъ явно ошибается: конечно, Державину было заранѣе поручено
написать хоры къ празднику; но описанiе самаго его хода могъ онъ
составить только послѣ, по воспоминанiю того, что самъ видѣлъ. Какъ
сказано въ Запискахъ его, Потемкинъ и просилъ его о томъ уже послѣ
празднества. Есть и другiя неточности въ этомъ разсказѣ Дмитрiева,
который писалъ по памяти. Такъ изъ предыдущаго мѣста Записокъ его
видно, что онъ познакомился съ Державинымъ нѣсколько ранѣе, во
время шведской войны или вскорѣ послѣ окончанiя ея, слѣдовательно
еще въ 1790 году. Притомъ и описанiе праздника было напечатано только
послѣ смерти Потемкина.

//
381

Хотя свирѣпая
судьбина,

Увы! отъ насъ его
взяла,

Исчезли звуки,
торжество;

Но не умрутъ его
дѣла.

Къ нимъ вспламенявше
божество

Жить будетъ ввѣкъ — Екатерина.

Во второй разъ Описанiе
торжества было напечатано въ изданiи 1808 г., ч. IV, III, съ сокращенiемъ заглавiя и съ замѣною приведенныхъ стиховъ, на оборотѣ заглавнаго
листа, слѣдующимъ примѣчанiемъ:

«Для сего торжества
составлена была кадриль изъ 24 паръ, въ которой удостоили принять участiе
ихъ имп. выс. великiе князья, нынѣ царствующiй императоръ Александръ
Павловичъ и в. к. Константинъ Павловичъ. Прочiя особы обоего пола были изъ
самыхъ знатнѣйшихъ фамилiй, и всѣ въ великолѣпнѣйшемъ
убранствѣ». Въ экземплярѣ, принадлежавшемъ самому Державину, онъ къ
этому примѣчанiю приписалъ карандашемъ: «NB. Надобно спросить имена у
Абрамова*, хотя не всѣ, но сколько ихъ есть»…

Для повѣрки и
дополненья Описанiя Державина мы помѣщаемъ въ примѣчанiяхъ
соотвѣтствующiя мѣста изъ другаго, болѣе полнаго съ
фактической стороны описанiя праздника, которое было сперва напечатано
по-нѣмецки въ Minerva, а потомъ по-русски въ Москвитянинѣ
(см. нашу выноску на стр. 380). Иногда представляемъ также параллельныя
мѣста изъ описанiя Шторха.

Стòитъ
замѣтить, какъ любопытную черту превратности всего житейскаго, что о
великолѣпномъ празднествѣ 1791 года не было упомянуто ни слова
въ русскихъ газетахъ того времени, тогда какъ данный тѣмъ же вельможею въ
1779 г. праздникъ, который въ пышности много уступалъ позднѣйшему,
удостоился подробнаго описанiя какъ въ академическомъ журналѣ, такъ и въ Спбургскихъ
Вѣдомостяхъ (2-го iюля того же года, № 53). Сколько намъ
извѣстно, при жизни Потемкина о знаменитомъ празднествѣ по случаю
взятiя Измаила печатно на русскомъ языкѣ только и было упомянуто въ Московскомъ
журналѣ, въ примѣчанiяхъ къ заглавiямъ стиховъ Державина.
Причина такого молчанiя заключалась конечно въ могуществѣ Зубова.

* Астафiй
Михайловичъ Абрамовъ былъ «домашнiй секретарь его, находившiйся при немъ въ
продолженiе многихъ лѣтъ и остававшiйся въ его домѣ по самую смерть
свою, согласно завѣщанiю Державина» (изъ «Воспоминанiй» В. Панаева, Братчина,
Спб., 1859, стр. 109).

//
382

1791.

LVII. ОПИСАНІЕ ТОРЖЕСТВА

ВЪ ДОМѢ КНЯЗЯ ПОТЕМКИНА

ПО
СЛУЧАЮ ВЗЯТIЯ ИЗМАИЛА[1].

__

Пространное
и великолѣпное зданіе, въ которомъ было празднество, не изъ числа
обыкновенныхъ. Кто хочетъ имѣть объ немъ понятіе, прочти, каковы были
загородные домы Помпея и Мецената. Наружность его не блистаетъ ни рѣзьбою,
ни позолотою, ни другими какими пышными украшеніями: древній изящный
вкусъ — его достоинство; оно просто, но величественно. Возвышенная на
столпахъ сѣнь покрываетъ входъ и составляетъ его преддверіе.
Topжественныя врата съ надписью: «Екатеринѣ Великой», сооруженныя изъ
двухъ огромныхъ гранитныхъ и четырехъ яшмовыхъ столповъ, съ позлащенными
подножіями и надглавіями, ведутъ изъ притвора въ кругловатый чертогъ, подобный
аѳинскому одеуму[2].

Любопытство
остановило бы здѣсь осмотрѣть печи изъ лазуреваго камня, обширный
куполъ, поддерживаемый осмью

// 383

столбами;
стѣны, представляющія отдаленные виды, освѣщенныя мерцающимъ
свѣтомъ, который вдыхаетъ нѣкій священный ужасъ; но
встрѣчающаяся внезапно изъ осмнадцати столбовъ* сквозная преграда,
отдѣляющая чертогъ сей отъ послѣдующаго за нимъ, поражаетъ взоръ и
удивляетъ. Наверху вкругъ висящіе хоры съ перилами, которыя обставлены
драгоцѣнными китайскими сосудами и съ двумя раззолоченными великими
органами, раздѣляютъ вниманіе и восторгъ усугубляютъ[3]. Что же увидишь,
вступя во внутренность? При первомъ шагѣ представляется длинная овальная
зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысячь человѣкъ вмѣстить въ
себя удобная и раздѣленная въ длину въ два ряда еще тридцатью шестью
столбами[4].
Кажется, что исполинскими силами вмѣ-

* Въ изданiи 1808 г. столбовъ, какъ и выше: лазуреваго. Мы въ образованiи этихъ словъ
придерживаемся отдѣльнаго изданiя 1792 года, которое въ
нѣкоторыхъ случаяхъ исправнѣе позднѣйшаго текста.

// 384

щена
въ ней вся природа. Сквозь оныхъ столбовъ виденъ обширный садъ и возвышенныя на
немаломъ пространствѣ зданія. Съ перваго взгляда усомнишься, и помыслишь,
что сіе есть дѣйствіе очарованія, или, по крайней мѣрѣ
живописи и оптики; но, приступивъ ближе, увидишь живые лавры, мирты

// 385

и
другія благорастворенныхъ климатовъ древа, не токмо растущія, но иныя
цвѣтами, a другія плодами обремененныя. Подъ мирною тѣнію ихъ,
индѣ какъ бархатъ, стелется дернъ зеленый; тамъ цвѣты
пестрѣютъ, здѣсь излучистыя песчаныя дороги пролегаютъ; возвышаются
холмы, низпускаются долины, протягиваются просѣки, блистаютъ стекляные
водоемы. Вездѣ царствуетъ весна, и искусство споритъ съ прелестями
природы. Плаваетъ духъ въ удовольствіи. Но едва успѣешь насладиться
издали зрѣніемъ вертограда, нечувствительно приходишь къ возвышенному на
степеняхъ сквозному алтарю, окруженному еще осмью столбами, кои поддерживаютъ
сводъ его. Вокругъ онаго утверждены на подставкахъ^а яшмовыя чаши, a
сверху висятъ лампады и цвѣточные цѣпи и вѣнцы; посреди же
столбовъ на порфировомъ подножіи съ златою надписью* блистаетъ изсѣченный
изъ чистаго мрамора образъ божества, щедротою котораго воздвигнутъ домъ сей**.
Единое воззрѣніе на него рождаетъ благоговѣніе и воспламеняетъ душу
къ дѣламъ безсмертнымъ. Сколько людей великихъ, смотря на него, изъ
почтенія или изъ любочестія прольютъ слезы! Но, можетъ быть, для того, чшо не
легко достигнуть подобнаго

* На семъ подножіи надпись: Матери
отечества и мнѣ премилосердой (Примѣч. Держ.).

** На портикѣ дома надпись: Отъ
щедротъ Великой Екатерины (Примѣч. Держ.). По свидѣтельству
Георги въ его описанiи Петербурга (Versuch einer Beschreibung и проч., Спб.
1790), подъ этою надписью былъ выставленъ годъ построенiя дворца, 1784.

// 386

обожанія
и славы, алтарь сей окруженъ лабиринтомъ. По извивающимся и отѣненнымъ тропамъ
его, между древесными вѣтвями, показываются жертвенники благодарности и
усердія, истуканы славныхъ въ древности мужей, изъ мрамора и изъ другихъ
рѣдкихъ веществъ сосуды, на подножіяхъ возвышенные. На зеленомъ лугу,
позади алтаря, стоитъ высокая, алмазовидная, обдѣланная въ злато,
пирамида. Она украшена висящими гранеными цѣпочками и вѣнцами, изъ
разныхъ цвѣтнопрозрачныхъ каменьевъ составленными. Верхъ ея, изъ
каменьевъ же, увѣнчанъ лучезарнымъ именемъ Екатерины II. Симъ блестящимъ памятникомъ хозяинъ
хотѣлъ, кажется, изобразить твердость и сіяніе вѣчной славы своея
благотворительницы. Лучи солнечные, сквозь стѣнъ, или забралъ
стеклянныхъ, ударяя въ него, отражаются, и, преломляясь нѣсколько кратъ
въ тѣлахъ столь же прозрачныхъ, такое производятъ радужное сверканіе,
котораго описать не можно. Иногда въ самыхъ мрачныхъ тѣняхъ мелькаютъ
пурпуровыя и златыя зари. Нельзя лучше представить добродѣтель,
разливающую^б всюду свое сіяніе. За обелискомъ, въ самой
глубинѣ вертограда, зеркальная пещера. Внутри оной водный кладезь и
купель рѣзная изъ паросскаго мрамора, выше роста человѣческаго[5]. Такія же
двѣ

// 387

стоятъ
по концамъ залы предъ двумя возвышеніями, изъ коихъ на одномъ^в
помѣщается многочисленный хоръ музыки, a на дру-

// 388

гомъ
избраннѣйшая бесѣда. Для прочихъ гостей устроены между столбовъ
ложи. Вездѣ виденъ вкусъ и великолѣпіе, вездѣ торжествуетъ
природа и художество; вездѣ блистаетъ граненый

// 389

кристаллъ,
бѣлый мраморъ и зеленый цвѣтъ, толико глазамъ^г пріятный.
По приличности висятъ цвѣточные вязи и вѣнцы, a по надобности,
лампады и фонари. Невѣроятной величины зеркала! Всѣ они индѣ
предметы^д усугубляютъ, индѣ увеличиваютъ, a индѣ
удаляютъ и умаляютъ. Притомъ сладкогласное пѣніе птицъ, пріятное
благовоніе ароматовъ, содѣлывая сіе жилище нѣкоею новою
поднебесностію или волшебною страною, заставляютъ каждаго въ восторгѣ
самаго себя вопрошать: не ce ли Эдемъ? — Кромѣ торжественныхъ вратъ,
еще четырьмя большими дверями проходятъ изъ сего чертога, однѣми во
внѣшній садъ, a другими въ прочіе покои. Хотя по множеству оныхъ,
пространству и богатымъ приборамъ, приличнымъ болѣе роскоши, нежели
земному раю, забудешь красоты его, воображая ихъ въ единой токмо^е
блаженной природѣ; однако въ изумленіи своемъ чаешь быть въ
цвѣтущей Греціи, гдѣ одеумъ, лицея, стадіи, экседры и театры изъ
разныхъ городовъ и мѣстъ собрались и въ одномъ семъ зданіи воскресли.
Тамъ отдѣлено довольное пространство, гдѣ мужественная юность
можетъ упражняться въ военныхъ тѣлодвиженіяхъ и прочихъ гимнастическихъ
играхъ; здѣсь любящіе музыку, пѣніе и пляску найдутъ себѣ
мѣсто для увеселенія. Тамъ плѣняющіеся живописью могутъ заниматься
твореніями Рафаэля, Гвидо-Рени и иныхъ славнѣйшихъ художниковъ всея
Италіи; здѣсь эстампы съ оныхъ взоры привлекаютъ. Тамъ азіятской пышности
мягкія софы и диваны манятъ къ сладкой нѣгѣ; здѣсь
европейскіе драгоцѣнные ковры и ткани вниманіе на себя обращаютъ. Тамъ
уединенные покои тишиною своею призываютъ въ себя людей государственныхъ
бесѣдовать о дѣлахъ, имъ порученныхъ; здѣсь обсаженная
древами прямовидность представляетъ гульбище, гдѣ бы и Платонъ съ
удовольствіемъ могъ

// 390

собирать академію и
преподавать свою философію. Словомъ, для всякаго возраста, пола и состоянія
находятся чертоги, въ которыхъ, по склонностямъ каждаго, съ пріятностію время
препроводить можно. Вездѣ достаточная и пристойная услуга, рѣдкая
утварь, всего обиліе; и если ли бы какой властелинъ всемощнаго Рима, преклоня
подъ руку свою вселенную, пожелалъ торжествовать звуки своего оружія или
отплатить угощенія своимъ согражданамъ: то не могъ бы для празднества своего
создать бòльшаго дома, или лучшаго великолѣпія представить.
Казалось, что все богатство Азіи и все искусство Европы совокуплено тамъ было
къ украшенію храма торжествъ Великой Екатерины. Едва ли есть нынѣ
гдѣ такой властитель^ж, которому бы толь обширное зданіе
жилищемъ служило.

Великолѣпные
чертоги

На столько
разстоятъ локтяхъ,

Что гласъ въ
трубы, въ ловецки роги

Едва въ ихъ
слышится концахъ.

Надъ
возвышенными стѣнами,

Какъ небо,
наклонился сводъ;

Между
огромными столпами

Отворенъ въ
нихъ къ утѣхамъ входъ[6].

// 391

Если
домъ по сему описанію заслуживаетъ вниманіе, то празднество, бывшее въ немъ,
еще болѣе[7].

По
всеподданнѣйшему отъ хозяина прошенію великой государыни и ихъ
высочествъ, и по нарочному зву знатнаго обоего пола дворянства, къ 6-ти часамъ
по полудни всѣ собралися. Всѣ были въ маскарадномъ платьѣ.
Хотя отъ множества каретъ заперлись улицы, но въ домѣ такой былъ
просторъ, что можно бы, безъ сомнѣнія, пригласить такое же или еще
большее число^з гостей. Наконецъ прибылъ дворъ. Въ самое то время, на
устроенномъ нарочно противъ дома амфитеатрѣ, украшенномъ зеленью,
взыграли трубы, и открылся пиръ для народа. Представлены были въ даръ ему
разнаго рода одежды, всякое съѣстное и сладкіе напитки. Повсюду раздавалось
восклицаніе въ честь и славу всемилостивѣйшей обладательницы:
простосердечное ура наполняло воздухъ. Самая лучшая похвала доброму
государю — радостный кликъ его народа[8].
Подъ симъ гла-

// 392

сомъ искренности хозяинъ
встрѣтилъ высочайшихъ своихъ посѣтителей въ подобающемъ
августѣйшему ихъ сану мѣстѣ, со всевозможнымъ
благоговѣніемъ и знаками подданническаго усердія. Глубокое молчаніе и
жадное устремленіе взоровъ нѣсколькихъ тысячъ гостей на священныхъ императорскихъ
особъ, вступившихъ сперва въ большую залу, было первое пріятное зрѣлище[9].

Во древни
времена такъ боги

На олимпійски
торжества,

Оставя горніе
чертоги

И
свѣтлы троны божества,

// 393

Сходили,
скрывъ отъ смертныхъ взора

Сіяніе лучей
своихъ.

Среди
народнаго собора

Священное
прибытье ихъ

Подобно такъ
же познавалось,

Какъ сходитъ
къ намъ когда заря:

Роптанье
вѣтровъ укращалось,

Румянились
эѳиръ, моря;

Вниманье на
горахъ блистало,

Поля лобзала
тишина.

Все бренно
естество молчало,

Смотря, какъ
шествуетъ она;

Ея улыбка
разливала

На всю природу блескъ и свѣтъ[10].

Какъ
скоро высочайшіе посѣтители соизволили возсѣсть на пріуготовленныя
имъ мѣста, то вдругъ загремѣла^и голосовая и
инструментальная музыка, изъ трехъ сотъ человѣкъ состоявшаяⁱ.
Торжественная гармонія разлилась по пространству залы. Выступилъ отъ алтаря хороводъ,
изъ дватцати четырехъ паръ знаменитѣйшихъ и прекраснѣйшихъ женъ,
дѣвицъ и юношей составленный. Они одѣты были въ бѣлое платье
столь великолѣпно и богато, что однихъ брильантовъ на нихъ считалось
болѣе, нежели на десять милліоновъ рублей^к. Сіе младое и
избранное общество^л тѣмъ большій возбудило въ Россіянахъ
восторгъ, что государи великіе князья Александръ и Константинъ Павловичи удостоили
сами быть въ ономъ. Видѣли Россіяне^м соприсутствующую веселію
ихъ любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу;
видѣли при ней мужественнаго ея сына и достойную его супругу, украшенныхъ
всѣми добродѣтелями; видѣли младыхъ ихъ чадъ, великихъ князей
и княженъ, радостную и твердую надежду будущаго имперіи блаженства, a при томъ
послѣднихъ въ сообществѣ съ дѣтьми ихъ. Какою радостію,
какимъ восторгомъ наполняло сіе ихъ чувства и что изображалося на ихъ то
удивленныхъ, то улыбающихся лицахъ, того никакое перо описать не въ состояніи;
удобно было токмо сіе видѣть^н и чувствовать. Сія
великолѣпная кадриль, такъ сказать, изъ юныхъ Грацій, младыхъ полубоговъ
и героевъ^о составленная, открыла балъ польскимъ танцемъ. Громкая
музыка его сопровождаема была литаврами и пѣніемъ; слова онаго и
послѣдующаго за нимъ польскаго же были слѣдующія:

хоръ I *.

Громъ
побѣды, раздавайся!

Веселися, храбрый Россъ!

Звучной славой украшайся:

Магомета ты потресъ.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

Воды быстрыя
Дуная

Ужъ въ рукахъ теперь у насъ;

Храбрость Россовъ почитая,

Тавръ подъ нами и Кавказъ.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

Ужъ не могутъ
Орды Крыма

Нынѣ рушить нашъ покой;

Гордость низится Селима

И блѣднѣетъ онъ съ Луной.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

* Музыка ко всѣмъ хорамъ,
кромѣ VI, сочиненiя г. Козловскаго (Примѣч. Держ.).
Библiографическiя замѣчанiя о хорахъ, пѣтыхъ на этомъ
праздникѣ, см. выше, стр. 381.

Въ Воспоминанiяхъ Булгарина[i]
(ч. I, стр. 233) сказано по поводу этого хора:

«Кто не зналъ въ свое время полонеза
О. А. Козловскаго съ хорами, сочиненнаго на торжество, данное княземъ
Потемкинымъ» и проч… «Говорили, что слова сочинилъ Державинъ. Въ этомъ
полонезѣ есть стихи:

Воды грознаго Дуная

Ужъ въ рукахъ теперь у насъ.

«Эти стихи тогда были только предсказанiемъ, потому что воды грознаго
Дуная попали въ наши руки уже при императорѣ Николаѣ
Павловичѣ, начертавшемъ предѣлы Россiи по устье Дуная».

// 396

Стонъ^п Синила* раздается

Днесь въ подсолнечной вездѣ;

Зависть и вражда мятется

И терзается въ себѣ.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

Мы ликуемъ
славы звуки,

Чтобъ враги могли то зрѣть,

Что свои готовы руки

Въ край вселенной мы простерть.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

Зри,
премудрая царица,

Зри, великая жена,

Что твой взглядъ, твоя десница —

Нашъ законъ, душа одна.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

Зри на
блещущи соборы[11],

Зри на сей прекрасный^р
строй:

* Древнее
названiе Измаила (Примѣч. Держ). Ср. выше стр. 350.

//
397

Всѣхъ сердца тобой и взоры

Оживляются одной.

Славься симъ, Екатерина,

Славься, нѣжная къ намъ мать!

хоръ II.

Возвратившись
изъ походовъ,

Принеся съ собой трофей,

Среди звуковъ, среди громовъ,

Плодъ побѣды вы своей

Торжествуйте, Россы бранны,

Славой, честію вѣнчанны!

Торжествуйте, ликовствуйте,

Наполняйте плескомъ свѣтъ!

Всей вселенной доказуйте,

Что храбрѣй васъ въ
свѣтѣ нѣтъ;

Нѣтъ храбрѣе и
сильнѣе

Васъ, царямъ своимъ вѣрнѣе!

Вы въ поляхъ
ли гдѣ сражались,

Били тысячи вы стомъ;

На моряхъ ли въ бой пускались,

Флоты рушили огнемъ.

Гдѣ вы грады осаждали,

Страшны стѣны ихъ упали,

Пали съ трескомъ, пали съ громомъ,

Раздалася слава въ свѣтъ,

Что съ Россійскимъ храбрымъ родомъ

Сопротивника днесь нѣтъ;

Нѣтъ имъ спорника во брани,

Рвутъ вездѣ ихъ лавры длани.

//
398

Въ лаврахъ мы
теперь ликуемъ,

Исторженныхъ y враговъ;

Вамъ, Россіянки, даруемъ

Храбрыхъ нашихъ плодъ боевъ.

Раздѣляйте съ нами славу;

Часть, утѣхи и забаву

Раздѣляйте; ободряйте

И впередъ къ побѣдамъ насъ;

Жapъ въ сердца вы намъ вливайте:

Вашъ надъ нами силенъ гласъ;

За одинъ вашъ взглядъ любови

Лить мы рады токи крови.

За одну твою
щедроту,

За одинъ твой кроткій взглядъ

Сердце, душу, жизнь, охоту

Россъ принесть на жертву радъ.

О любезна мать народа!

Вѣрь, что щедрая природа

Съ тѣмъ тобой насъ наградила,

Чтобы звучны чудеса^с

Съ храбрымъ Россомъ ты творила.

Продолжите, небеса,

Продолжите ея лѣта

Къ удивленію вы свѣта^т!

Разположеніе
пляски всей кадрили, которая чрезъ нѣсколько колѣнъ польскаго
прерывалась контратанцами, было изобрѣтенія самого хозяина. Славный Пикъ
искусствомъ своимъ сообщилъ ей всю пріятность, какъ въ важныхъ, такъ и въ весе-

// 399

лыхъ тѣлодвиженіяхъ[12]. Что вы предъ
симъ, буйныя, пьянственныя и шутовскія позорища! что вы предъ симъ?

Не такъ ли лира восхищена*,

Въ Пиндаровы цвѣтущи дни,

Была при торжествахъ почтенна,

И онъ, возсѣдшій пальмъ въ
тѣни,

Вѣнцомъ покрытый, багряницей^у,

Передъ премудрости царицей

Дѣла своихъ Героевъ пѣлъ,

Рукой златыя движа струны?

* О первомъ напечатанiи этихъ стиховъ см.
выше, стр. 381.

//
400

Какіе сладкіе перуны!

Какой огонь отъ нихъ летѣлъ!

Подъ
поражающимъ согласьемъ

Его пріятныхъ сердцу стрѣлъ,

Орелъ, нагнувъ на перси выю,

И млечнымъ облакомъ сокрывъ

Въ полъ-яблока зѣницы быстры,

Хребтомъ пернатымъ тихо зыблясь,

Дремалъ, казалось, близъ его,

Спустивъ свои на розы крылья;

Но нерастлѣнно нѣгой сердце

И духъ его парилъ y звѣздъ.

И самыя
забавы,

И самая любовь

Наукой были славы

И къ подвигамъ жгли кровь

Души благорожденной.

Что слухъ внялъ восхищенной,

Что зрѣлъ прельщенный взоръ,

То юность вся твердила

И по домамъ своимъ,

По тѣмъ стезямъ ходила,

Что пѣлъ піита имъ

И что гремѣлъ ихъ хоръ.

Онъ
пѣлъ имъ витязей ристанье

И крики на коней возницъ,

И молній по мечамъ блистанье,

И пыль столпомъ отъ колесницъ;

Онъ пѣлъ имъ непорочны нравы,

Желаніе честей и славы,

//
401

И къ общему любовь добру;

Онъ пѣлъ имъ къ божеству почтенье,

Вдыхалъ къ порокамъ омерзенье,

Мздоимну злату, серебру.

Сѣдые
старцы, преклонены

Вокругъ его на ихъ жезлахъ,

Внимая добродѣтель чтиму,

Струили токъ блестящихъ слезъ.

Пріятно было имъ то слышать,

Что хвалятъ добры ихъ дѣла;

Но сердцу ихъ еще стократъ

Того милѣй и слаще было,

Что тотъ же на сынахъ ихъ видѣнъ

Былъ знакъ ко славѣ страстныхъ
душъ.

Минерва съ
Марсомъ зрѣли

На юношь полкъ младыхъ,

По взорамъ разумѣли

Свою породу въ нихъ;

И чрезъ лѣта толики

Кто Александръ Великій,

Кто будетъ Константинъ;

Божественные взгляды

Свою читали честь

И весь въ нихъ блескъ Эллады:

Тотъ громы къ Персамъ несть^ф,

Сей вновь построитъ Римъ.

Въ
самомъ дѣлѣ, сіи танцы кадрили сопровождались громкою музыкою и
хорами, воспѣвавшими побѣды, кажется, не съ инымъ какимъ
намѣреніемъ, какъ чтобы по примѣру древ-

// 402

нихъ
возбуждать юношество къ славѣ. Пріятно было видѣть нѣкоторыхъ
младыхъ людей столько симъ тронутыхъ, что слезы y нихъ на глазахъ являлись^х.

Что
принадлежитъ до прекраснаго пола, то развѣ только Анакреонъ изобразилъ бы
всѣ его прелести.

Нѣжный,
нѣжный воздыхатель и проч.*

Въ
продолженіе танцевъ августѣйшая гостья, оказавъ свое благоволеніе
участвовавшимъ въ оныхъ, изволила оставить собраніе и уклонилась для
отдохновенія въ чертогъ, устланный коврами и обитый драгоцѣнными тканями.
Здѣсь на стѣнахъ изображена исторія персидскаго вельможи Амана и
Мардохея Израильтянина. Изтканіе толь^ц живо, что, кажется, слышенъ
гласъ послѣдняго:

И если я не
милъ того вельможи оку[13],

Ты вѣдаешь, могу ль я быть рабомъ
пороку?

Тебѣ извѣстно все, о
кроткая Эсѳирь,

Владычица сердецъ и красота порфиръ!

* Это стихотворенiе помѣщается нами
отдѣльно, подъ заглавiемъ Анакреонъ въ собранiи, вслѣдъ за
настоящимъ Описанiемъ, на томъ основанiи, что оно уже и въ изданiи 1808 г. занимаетъ подъ тѣмъ же заглавiемъ особое мѣсто. Но затѣмъ мы считаемъ
излишнимъ включать его еще и въ этотъ разсказъ, какъ сдѣлано въ
помянутомъ изданiи.

//
403

Судьба на тронъ тебя съ тѣмъ
царскій возводила,

Чтобъ милость ты и судъ на тронѣ
воцарила,

Невинность бы спасла, низвергла бъ
клевету,

И сердце нѣжное и духа высоту

Совокупя въ себѣ, вселенной
показала,

Ты мудростью бъ примѣръ мужей
великихъ стала!

Между
тѣмъ, какъ разсматривая здѣсь обои, воображеніе мечтало сіе, или
что-либо сему подобное, разумъ съ почтеніемъ похвалялъ вкусъ и намѣреніе
хозяина или всякаго вельможи, котораго душа непричастна была клеветѣ и
мщенію, и который подобными нравоучительными бытіями украшалъ свое жилище и
сердце. Тогда въ другой комнатѣ подлѣ сей^ч, золотой
слонъ, обвѣшанный жемчужными бахрамами, убранный алмазами и изумрудами,
началъ обращать хоботъ[14].
Онъ былъ какъ бы живъ, и поставленъ нарочно на стражѣ y Ассуира, предъ
которымъ происходила помянутая исторія. Персіянинъ, сидящій на немъ, ударилъ въ
колоколъ, и сіе было возвѣщеніемъ театральнаго представленія[15]. Хозяинъ
всеподданнѣйше просилъ къ оному высочайшихъ своихъ посѣтителей и
пригласилъ прочихъ го-

// 404

стей.
Открылся занавѣсъ. Мѣсто дѣйствія и помостъ освѣтился
лучезарнымъ солнцемъ, въ срединѣ котораго сіяло въ зеленыхъ лаврахъ вензеловое
имя Екатерины II. Выступили танцовщики, представлявшіе поселянъ и
поселянокъ. Воздѣвая руки къ сему благотворному свѣтилу^ш,
они показывали движеніями усерднѣйшія свои чувствованія^щ.
Балетъ препровождаемъ былъ музыкою и пѣніемъ.

хоръ III.

Сколь твоими
чудесами,

Взгляда твоего лучами,

Именемъ твоимъ блаженны!

Сколь тобой мы восхищенны^ъ!

Зри на наши днесь ты лица,

Кроткая небесъ зѣница^ы!

Гдѣ твое лишь имя, взоры

Намъ возблещутъ, — пѣсни,
хоры^ь

Тамъ повсюду раздаются,

Восклицанія несутся:

Всѣхъ съ тобой^ѣ
мы въ свѣтѣ краше,

Лучезарно солнце наше!

За
симъ слѣдовала комедія, a послѣ оной балетъ, представлявшій
смирнскаго купца, торгующаго невольниками всѣхъ народовъ. Но, къ чести
россійскаго оружія, не было ни одного соотечественника нашего въ плѣну
сего корыстолюбиваго варвара. Какая перемѣна политическаго нашего
состоянія! Давно

// 405

ли Украйна и низовыя^э
мѣста подвержены были непрестаннымъ набѣгамъ хищныхъ ордъ? давно
ли? О, коль пріятно напоминаніе минувшихъ напастей, когда онѣ прошли,
какъ страшный сонъ! Теперь мы наслаждаемся въ пресвѣтлыхъ торжествахъ
благоденствіемъ. О потомство! вѣдай: все сіе есть твореніе духа Екатерины.
Она рекла:

Создалъ Румянцовъ по степямъ,

Подвигъ ходящи съ громомъ грады[16];

Крылаты Этны по морямъ[17]

Текли съ Орловымъ до Эллады:

Они три свѣта потрясли[18].

Подобны лавры возрасли

И днесь Потемкина рукой.

Коль силенъ духъ ея средь боевъ!

Коль онъ вездѣ великъ собой!

Онъ маніемъ творилъ героевъ,

Которыхъ въ поздны времена

Дѣянья, память, имена

//
406

Гремящей славой будутъ вѣчны,

Грозой стихіевъ непресѣчны^ю.

Уже
наступила ночь, и когда изъ театра возвращалися въ залу, предвозвѣщено
было концертомъ великолѣпнѣйшее зрѣлище.

xоръ IV.

Отъ крылъ Орловъ парящихъ[19]

По югу воетъ шумъ:

Погрязли въ морѣ флоты;

Легли въ поляхъ полки;

Съ холмовъ низверглись грады,

Затмилася Луна;

Подъ росскою рукою

Склонилъ чело Дунай.

Владычица
полсвѣта,

Россіянъ храбрыхъ мать!

//
407

Въ богоподобной славѣ,

Въ сіяньи благъ твоихъ,

Твоимъ небеснымъ взоромъ,

Какъ радуга на понтъ,

Благоволи приникнуть

На сонмъ твоихъ побѣдъ.

Воззри, какъ
въ небѣ звѣзды,

Какъ въ домѣ семъ огни,

Такъ ревностью горѣли

Въ бояхъ твои сыны.

Мое жъ къ тебѣ усердье,

Коль можно бъ съ чѣмъ сравнить,

Давно бъ тебѣ вселенна

Воздвигнула алтарь.

Вступили
въ освѣщенные чертоги. Что жъ представилось? Сама августѣйшая императрица
вопрошаетъ: «Неужели мы тамъ, гдѣ прежде были?» Сто тысячъ лампадъ внутри
дома: карнизы, окна, простѣнки, все усыпано чистымъ кристаломъ,
наполненнымъ возжженнаго бѣлаго благовоннаго воску. Граненыя паникадилы и
фонари, висящіе съ высоты, a со сторонъ позлащенные свѣтильники, одни
какъ жаръ горятъ, a другіе какъ воды переливаются и, совокупляя лучи свои въ
веселое торжественное сіяніе, все покрывали свѣтозарностію[20]. Какой блескъ!
Волшебные замки Шехеразады! сравнитесь ли вы съ симъ храмомъ, унизаннымъ
звѣздами, или лучше съ цѣлою поднебесностію, увѣшанною
солнцами? Безсмертные пѣвцы хра-

// 408

мовъ
вкуса и славы*! почто вы не видали сего великолѣпія? — Что я вижу?
тутъ играетъ яркій и живый лучъ, и какъ бы зноемъ африканскаго лѣта
притупляются взоры. Тамъ, какъ бы въ пасмурный день, разливается блескъ тонкій
и умѣренный: я весь въ заряхъ. Окна окружены звѣздами. Горящія
полосы звѣздъ по высотѣ стѣнъ простираются. Рубины, изумруды,
яхонты, топазы блещутъ. Разноогненные, съ живыми цвѣтами и зеленью
переплетенные вѣнцы и цѣпи висятъ между столпами; тѣнистыя
радуги бѣгаютъ по пространству; зарево сквозь лѣсъ проглядываетъ;
искусство вездѣ подражаетъ природѣ. Но что, кромѣ сего, было
чрезъестественнаго, описать трудно. Высочайшія пальмы, по подбористымъ и
равнымъ ихъ стеблямъ до самыхъ вершинъ увиты какъ бы звѣздами^я,
и горятъ, какъ пламенѣющіе столпы. Ароматныя рощи обременены
златопрозрачными померанцами, лимонами, апельсинами; зеленый, червленный и
желтый виноградъ, віясь по тычинкамъ огнистыми кистями своими, и въ
тѣняхъ по чернымъ грядамъ лилеи и тюльпаны, ананасы и другіе плоды
пламенностію своею неизреченную пестроту и чудесность^ѳ
удивленному взору представляютъ. Гдѣ находишься? Что видишь? Не
обманываешься ли? Самъ себѣ не вѣришь! — Но если природа,
искусство, и самое, такъ сказать, волшебство неодушевленными и неподвижными
предметами приводятъ здѣсь въ изумленіе; то какимъ безмолвнымъ
восторгомъ, какимъ пріятнымъ оцѣпенѣніемъ остановляешься, когда
внезапно находишь подъ густотою древесныхъ вѣтвей чистыя воды и въ нихъ
плавающихъ золотыхъ и серебреныхъ рыбъ? когда тутъ же средь^ν
грома

* Вольтеръ сочинилъ поэму: Храмъ вкуса;
а Попъ: Храмъ славы (Прим. Д.).

// 409

музыки и литавръ слышишь
звонкіе соловьиные свисты? Одни съ свѣтлой стихіи пріятнымъ движеніемъ, a
другіе изъ отдаленной мрачности прерывающимся сладкимъ пѣніемъ, жадные
слухъ и взоры несказаннымъ увеселеніемъ наполняютъ. Такая необыкновенная и
восхитительная внезапность совсѣмъ новое чувствіе^а рождаетъ.
Но что съ тобою будетъ, когда посреди всѣхъ оныхъ дивъ представится
тебѣ въ сапфирныхъ, розовыхъ и янтарныхъ лучахъ горящій и
всеосвѣщающій памятникъ любезной матери твоего отечества, алтарь ея и
образъ, вокругъ которыхъ, по сторонамъ, въ зеленыхъ и лиловыхъ заряхъ видны
дражайшія имена всего ея наслѣдія?* Всякой Россіянинъ вообразитъ и
почувствуетъ ни съ чѣмъ несравненное удовольствіе, отъ благодарности^б
за прошедшее, отъ любви за настоящее и отъ надежды ожидаемаго блага. Ежели онъ
благоразуменъ, то въ умиленіи сердца скажетъ: «Сей чистый и ясный огнь есть
истинное подобіе моего къ ней усердія; сіе лиловое и зеленое пламя —
образъ безсмертной моей и потомства моего на нихъ надежды». Если же онъ
чувствителенъ, то проліетъ ангельскія слезы и блаженствомъ своимъ приближится
къ небожителямъ, созерцающимъ непостижимое вѣчное сіяніе.

Не такъ ли
солнцевъ домъ стоитъ среди небесъ,

Весь радугой
объятъ и весь покрытъ зарями?

Моря
сверкаютъ въ немъ, поля, долины, лѣсъ;

Рубина
рдянаго поддержанъ онъ горами;

Въ
сапфирѣ, кристалѣ, въ немъ звѣзды — какъ свѣщи,

Кругомъ и
внутрь его колеблются лучи.

* Сквозь транспараны сіяли вензеловыя
имена его императорскаго высочества наслѣдника престола, его супруги,
великихъ князей и княженъ, озаренныя фіолетовымъ и зеленымъ цвѣтами,
знаменующими безсмертіе и надежду (Примѣч. Держ.)

// 410

Въ каленомъ
златѣ въ въ вѣкъ горитъ и не сгараетъ,

И око
смертное сіяньемъ притупляетъ.

Щедротою
своею виновница блеска сего, достойная, чтобъ и въ позднѣйшія времена
такіе храмы въ честь ея воздвигаемы были, ходитъ вокругъ, осматриваетъ все съ
обыкновенною ей милостію[21].
Предъ нею, кажется, все живѣе становится, все пріемлетъ большее сіяніе;
слѣды ея суть блистательныя волны тѣснящагося за нею веселаго,
радостнаго, торжествующаго собранія. Сіе паче всего ее утѣшаетъ.
Свѣтлое лицо ея ободряетъ улыбки, игры, пляски, лики, забавы. Ce подобіе
матери, ce монархиня, окруженная славою, любовію, великолѣпіемъ!

Всѣ
три,

Казалось, оны
божества

Съ владычицею
душъ, съ небесъ

Пришли

// 411

Умножить
блески, звуки, радость

Торжества.

Всѣ
три,

Казалось,
межъ собою

Какъ
будто споръ вели,

Кому
быть празднества душою?

Но
Слава здѣсь съ вѣнцомъ лавровымъ,

Съ
короною изъ звѣздъ,

На
подвиги душамъ готовымъ

Трубой
съ высокихъ мѣстъ

Свой
огнь вливала;

Во
всѣхъ сердцахъ одна торжествовала.

И
Нимфъ и Сильфъ соборы

Ея
всѣ пѣли хоры,

Ея
твердили гласъ,

Плясали,
бѣгали^в, скакали,

Качались*,
въ воздухѣ летали,

И
всѣ согласно восклицали:

«Утѣхамъ
время, дѣлу часъ»!

Между
прочими танцами были также пляски по малороссійскимъ и русскимъ простымъ
пѣснямъ, изъ которыхъ одна ниже сего слѣдуетъ. A какъ собственное
народное пѣніе любящимъ свое отечество нравится болѣе иностраннаго,
то какое было удовольствіе видѣть предъ лицомъ монарха одобреніе^г
къ своимъ увеселеніямъ? О вы, которые не плѣняли такимъ образомъ сердецъ,
a хотѣли быть страшными! Цари, могли ль вы наслаждаться такими пріятными
зрѣлищами?

* Внутри покоевъ поставлены были
великолѣпныя качели (Примѣч. Держ.).

// 412

xоръ v.

На
бережку у ставка,

На
дощечкѣ y млинка и проч.*

Между
тѣмъ, какъ такими забавами занимались въ покояхъ, во внѣшнемъ,
весьма пространномъ и прекрасномъ саду возжжены были увеселительные огни[ii]. Хотя пасмурная
погода не позволяла всѣмъ утѣшаться ими, но любопытство
примѣтило оные. Тамъ, на прекрасныхъ прудахъ, чешуящихся между открытою
пологою зеленью, a индѣ древами осѣненныхъ, зыблилась флотилія, изъ
нѣсколькихъ судовъ состоявшая, украшенная разноцвѣтными флагами и
фонарями, со множествомъ матросовъ и гребцовъ богато одѣтыхъ. Рощи,
пріятно разбросанныя, и алеи, далеко простирающіяся, также испещрены были
разными огнями. Всего пріятнѣе казалось помаваніе деревъ, надъ водами
стоящихъ, которыя, отъ случившагося тогда нарочитаго вѣтра наклоняясь и
возвышаясь, заставляли по колеблющемуся подъ ними стеклу пробѣгать то
зеленыя, то красныя струи. Всѣ дороги были покрыты народомъ, толпящимся
подобно рою пчелъ, привившихся къ тому мѣсту, гдѣ матка ихъ находится.
Шорохъ деревъ, шумъ водъ катящагося водопада, жужуканье говорящихъ, гласъ
вдалекѣ гребецкаго рога и пѣсенъ, слышимый съ гуломъ музыки,
вырывающимся изъ дому, погружали мысли въ нѣкую забывчивость. Какіе
разговоры, какіе вопросы о причинѣ праздника и щедрости хозяина!
Мнѣ слышится отвѣтъ его:

Я
чѣмъ могу воздать ея ко мнѣ щедротѣ?

Величіе
мое — творенье рукъ ея;

* Эту малороссiйскую пѣсню можно
найти въ Пѣсенникѣ И. Гурьянова, М. 1835, ч. IV,
стр. 114, гдѣ она помѣщена подъ заглавiемъ: «Награжденный
казакъ за спасенiе дѣвушки отъ потопленiя». Ставокъ — прудъ; млинокъ —
мельница.

// 413

Все
счастіе мое — души ея въ добротѣ,

И
слава торжества — ея, a не моя[22].

Угощенные
толь пріятнымъ образомъ, посѣтители внутри и внѣ дома* ничего уже
болѣе не ожидали, что бы могло усугубить ихъ удовольствіе; но вдругъ, по
данному отъ хозяина знаку, театръ уничтожается; на мѣстѣ же его и
еще въ нѣсколькихъ другихъ покояхъ являются для 600 человѣкъ
накрытые столы, кромѣ тѣхъ, которые приставлены были къ
стѣнамъ для всякаго, кто чего мимоходомъ пожелаетъ. Гдѣ были
театральное дѣйствіе и зрители, тамъ чрезъ нѣсколько минутъ
открылись горы серебра съ разнымъ кушаньемъ, вокругъ съ золотыми
подсвѣчниками. Достойны были удивленія расторопная услуга и порядокъ, a
паче хозяйское распоряженіе и присмотръ его повсюду.

Онъ
мещетъ молнію и громы,

И
рушитъ грады и беретъ,

Волшебны
созидаетъ домы

И
дивны праздники даетъ.

Тамъ
подъ его рукой гиганты,

Трепещутъ
земли и моря;

Другою^д
чиститъ бриліянты[23]

И
тѣшится, на нихъ смотря.

* Въ продолженіе бала разносимы были чай,
кофе, оржадъ, лимонадъ и всякіе конфекты (Примѣч. Держ.).

// 414

Сегодня
бурю представляетъ,

Летаетъ
завтра какъ зефиръ,

И
лавръ и мирты собираетъ,

И
бой ведетъ и строитъ миръ;

To
крылья вдругъ беретъ орлины,

Паритъ
къ Лунѣ и смотритъ вдаль;

To
рядитъ щеголей въ ботины*,

Любезныхъ
дамъ въ прелестну шаль**.

И
еслибъ онъ имѣлъ злодѣевъ,

Согласны
бъ были всѣ они,

Что
видятъ образъ въ немъ Протеевъ,

Который
жилъ въ златые дни.

Начался
ужинъ. Мѣста театра и оркестра удостоены были высочайшаго императорскаго
присутствія. На первомъ, въ числѣ кадрили, изволили кушать государи
великіе князья Александръ и Константинъ Павловичи; a на второмъ
всемилостивѣйшая государыня и его императорское высочество,
наслѣдникъ престола съ высочайшею его супругою; партеръ и нѣсколько
картинныхъ покоевъ заняты были прочими обоего пола особами. Порядокъ
постановленныхъ столовъ достоинъ

* Ботины — легкiе
сапожки, которые ввелъ его свѣтлость въ употребленiе своимъ
примѣромъ (Примѣч. Держ.).

** … въ прелестну шаль —
азiятскiя тонкiя покрывала, которыми его свѣтлость дарилъ дамъ
(Примѣч. Держ.). О дамахъ, составлявшихъ общество Потемкина во время
походной его жизни, см. ниже въ одномъ изъ примѣчанiй къ одѣ
Водопадъ, подъ тѣмъ же
1791 годомъ.

// 415

примѣчанія:
всѣхъ взоры обращены были къ лицу государыни, и отъ сцены по степенямъ до
нѣкоего особаго возвышенія возносилася освѣщенная гора съ
приборами, услугою и гостями, подобно какъ бы съ зрителями. На самой
высотѣ оной сіяли стекляные разноогненные сосуды, чтò также
представляло нѣкое необычайное зрѣлище[24]. Казалось, что
вся имперія пришла со всѣмъ своимъ великолѣпіемъ и изобиліемъ на
угощеніе своей владычицы^е и тѣснилась даже на высотахъ, чтобъ
насладиться ея лицезрѣніемъ.

// 416

Богатая
Сибирь, наклоншись надъ столами,

Разсыпала
по нихъ и злато и сребро;

Восточный,
западный, сѣдые океаны,

Трясяся
челами, держали рѣдкихъ рыбъ;

Чернокудрявый
лѣсъ и бѣловласы степи,

Украйна,
Холмогоръ^ж несли тельцовъ и дичь;

Вѣнчанна
класами, хлѣбъ Волга подавала,

Съ
плодами сладкими принесъ кошницу Тавръ;

Рифей,
нагнувшися, въ топазны, аматистны

Лилъ
кубки медъ златый, древъ искрометный сокъ,

И
съ Дона сладкія и крымски вкусны вина;

Прекрасная
Нева, пріявъ отъ Бельта съ рукъ

Въ
фарфорѣ, кристалѣ, чужія питья, снѣди,

Носила
по гостямъ, какъ будто бы^з стыдясь,

Что
потчевать должна такъ прихоть по неволѣ.

Обилье
тучное всѣмъ простирало длань.

Картины
по стѣнамъ, огнями освѣщенны,

Казалось,
ожили и, рдяны лица ихъ

Изъ
мрака выставя, на славный пиръ смотрѣли;

Лукуллы,
Цезари, Траянъ, Октавій, Титъ,

Какъ
будто изумясь, сойти со стѣнъ желали

И
вопросить: Кого такъ угощаетъ свѣтъ?

Кто,
кромѣ насъ, владѣть отважился вселенной?

Вскорѣ
послѣ ужина высочайшая посѣтительница, обозрѣвъ еще
веселящихся, соизволила со всѣмъ своимъ августѣйшимъ домомъ
уклониться къ покою. Уже подвезены были колесницы: внезапу раздалось
нѣжное пѣніе съ тихимъ звукомъ органовъ, нисходящее съ висящихъ
хоровъ, которые закрыты было разноцвѣтными и озаренными яркимъ
цвѣтомъ стекляными сосудами. Всѣ безмолвствуютъ, внимаютъ и
обращаютъ всюду

// 417

взоры
свои и, не видя поющихъ, въ пріятномъ восхищеніи думаютъ созерцать облака или
зари, съ которыхъ слышалось ангельское пѣніе, сопровождаемoe небесною
гармоніею.

хоръ VI.

Царство
здѣсь удовольствій,

Владычество
щедротъ твоихъ,

Здѣсь
вода, земля и воздухъ,

Дышитъ
все твоей душой;

Лишь
твоимъ я благомъ

И
живу и счастливъ.

Чтò
въ богатствѣ и честяхъ,

Чтò
въ великости моей,

Если
мысль тебя не зрѣть

Духъ
ввергаетъ въ ужасъ?

Стой
и не лети ты, время,

И
благъ нашихъ не лишай.

Жизнь
наша путь есть печалей:

Пусть
въ ней цвѣтутъ цвѣты*.

По
окончаніи хора хозяинъ съ благоговѣніемъ палъ на колѣни предъ своею
всемилостивѣйшею самодержицею и облобызалъ ея руку, принося
усерднѣйшую благодарность за посѣщеніе. Паки новая и трогающая
сердце картина! Великолѣпный дворъ и все многочисленное собраніе видятъ
толь славную монархиню, съ величественнымъ и милостивымъ взоромъ стоящую предъ
своимъ^и подданнымъ, который нѣсколько минутъ держитъ ея
десницу съ нѣкакимъ особливымъ душевнымъ умиленіемъ. Тако оставляла
божественная минерва сына Улиссова.

* Сей хоръ, взятый изъ италiянской оперы,
пѣтъ на италiянскомъ языкѣ; но здѣсь, съ перемѣною
нѣкоторыхъ словъ, соглашенъ съ тою музыкою (Примѣч. Держ.).

// 418

Низшедшимъ
облакамъ,

Богиня
въ нихъ возсѣла;

Подъемлясь
къ высотамъ,

Къ
нему съ улыбкой зрѣла.

Отъ
брони вѣтромъ звуки,

Отъ
взоровъ лучь летѣлъ;

Воздѣвъ
онъ къ небу руки,

Ей
въ слѣдъ безмолвно зрѣлъ[25].

^а подставахъ (1792).

^б добродѣтели, разливающей.

^в возвышенiями. На одномъ изъ сихъ
возвышенiй…

^г очамъ.

^д … зеркала всѣ сiи предметы
индѣ…

^е только.

^ж Едва ли есть нынѣ частный
человѣкъ

^з или еще большее количество. Наконецъ…

^и мѣста, загремѣла вдругъ
голосовая…

ⁱ состоящая.

^к считалось на десять миллiоновъ рублей.

^л сообщество.

^м Видѣли они.

^н только видѣть сiе.

^о героевъ россiйскихъ

^п Звукъ Синила.

^р Зри на красный этотъ строй.

^с Чтобъ ты звучны чудеса

Съ храбрымъ Россомъ сотворила.

^т Къ удивленью всего свѣта.

^у Покрытъ вѣнцомъ и багряницей.

^ф Тотъ громы будетъ несть.

^х что слезы у нихъ навернулись.

^ц Тканiе столь…

^ч тогда подлѣ сей комнаты въ
другой.

^ш благотворящему.

^щ ихъ чувствованiя.

^ъ И душами восхищены.

^ы Наша мать императрица.

^ь Громы, звуки, плески, хоры.

^ѣ Всѣхъ тобой.

^э понизовыя.

^ю Стихiй грозою непресѣчны.

^я до самыхъ вершинъ, какъ дорогами,
увиты звѣздами.

^ѳ пламенностiю своею
неизреченную чудесность удивленному взору…

^ν сквозь.

^а чувствованiе.

^б удовольствiе, которое происходитъ отъ
благодарности…

^в Плясали, рѣзвились, скакали.

^г ободренiе.

^д Другой здѣсь…

^е Своей всемилостивѣйшей и великой
обладательницы.

^ж Колмогоръ.

^з … какъ будто ихъ…

^и предъ ея подданнымъ…

// 419

---

[1] Въ изданiи 1808 г. полное заглавiе было слѣдующее: «Описанiе торжества, бывшаго по случаю взятiя
города Измаила, въ домѣ генералъ-фельдмаршала князя Потемкина-Таврическаго,
близъ Конной Гвардiи, въ присутствiи императрицы Екатерины II,
1791 года 28 апрѣля».

[2] или пантеону. Георги, Шторхъ и
Реймерсъ называютъ дворецъ Потемкина пантеономъ. Въ изд. 1792 г.: аѳинейскому.

[3] «Ввечеру, когда
кн. Потемкинъ давалъ празднество, на сей галереѣ посажено было
300 человѣкъ, составлявшихъ роговую музыку, коя во время прибытiя и
отъѣзда императрицы играла, поперемѣнно съ голосами пѣвчихъ,
хвалу обладательницѣ седьмой части земнаго шара» (рукопись современника, Москвитян.
1852, № 3).

[6] «По обѣимъ сторонамъ при
входѣ въ залъ изъ ротонды подѣланы были ложи, драпированныя драгоцѣннѣйшими
матерiями и внутри украшенныя великолѣпно. Подъ сими ложами находились
входы въ четыре ряда комнатъ и залъ, которыхъ окна были отчасти на дворъ,
частью же въ садъ, а отчасти видимы изъ оныхъ были отдаленности и берега Невы.
Сiи комнаты украшены были драгоцѣнными обоями и картинами, купленными изъ
оставшаго имѣнiя послѣ герцогини Кингстонъ; комнаты и приборъ соотвѣтствовали
богатству и могуществу хозяина. Особливо же тѣ изъ сихъ комнатъ, въ
которыхъ въ сей вечеръ императрица и великая княгиня играли въ карты, великолѣпiемъ
превосходилиъ всѣ другiя. Обиты оныя, были обоями гобелинскими; софы и
стулья въ нихъ стоили 46 т. рублей» (рукоп. современника, Москвит.).

[7] «Тысячи художниковъ и работниковъ
занимались нѣсколько нѣдель приготовленiями и распоряженiями къ
сему празднеству. Три тысячи особъ придворныхъ и прочихъ въ городѣ
приглашены были чрезъ билеты, разосланные съ офицерами; безъ сихъ билетовъ трудно
было пройти только сначала. Потемкинъ прибылъ въ Таврическiй дворецъ
заблаговременно. Онъ имѣлъ на себѣ въ сей день алый фракъ и епанчу
изъ черныхъ кружевъ, стòящую нѣсколькихъ тысячъ рублей. Всюду, гдѣ
только на мужскомъ одѣянiи можно было употребить брильянты, оные
блистали. Шляпа его была оными столько обременена, что трудно стало ему держать
оную въ рукѣ. Одинъ изъ адъютантовъ его долженъ былъ сiю шляпу за нимъ
носить» (рукоп. совр., Москв.). «Это былъ нынѣшнiй генералъ-лейтенантъ
Боуръ», прибавлено въ Minerva.

[8] Въ 6 часовъ съ полудни ожидали
императрицу. Но до прибытiя еще ея, по неосторожности, произошелъ безпорядокъ,
который продолжался и въ самое прибытiе монархини. Въ сей день назначенъ былъ
отъ Потемкина праздникъ для народа на площади передъ Таврическимъ дворцомъ.
Построены тутъ были не только качели разнаго рода, но и торговыя лавки, изъ которыхъ
назначено было раздавать народу безденежно платья, чулки, шляпы и т. п.,
также вареную и невареную пищу и разные напитки. По распоряженiю надлежало сему
начаться въ то время, когда императрица будетъ проѣзжать. Однакожъ по
ошибкѣ сочли экипажъ нѣкоего вельможи, сходный къ придворному, за
карету самой императрицы и подали знакъ къ началу народнаго празднества.
Началось замѣшательство: подарки и прочее расхватали, толпяся столько,
что экипажи императрицы и прочiе принуждены остановиться и простоять болѣе
¼ часа» (рукоп. совр., Москв.). Въ Minerva прибавлено къ этому
слѣдующее любопытное примѣчанiе: «Этотъ беспорядокъ произошелъ по
винѣ полицiи. Государыня, понявъ тотчасъ настоящую его причину, подозвала
къ своему экипажу оберъ-полицiймейстера Рылѣева, человѣка весьма
ограниченнаго, про котораго разсказываютъ много самыхъ пошлыхъ анекдотовъ. Въ этомъ прекрасномъ порядкѣ, сказала
она иронически, я совершенно узнаю васъ.
Но онъ, принявъ это вовсе нелестное замѣчанiе за похвалу себѣ, отвѣчалъ
очень развязно: Радуюсь, что имѣлъ счастiе заслужить удовольствiе
вашего императорскаго величества». По видимому, ошибка, подобная
происшедшей въ день Потемкинскаго праздника, не легко можетъ быть устранена въ случаяхъ
этого рода: такое же замѣшательство произошло въ наше время на народномъ
праздникѣ, приготовленномъ въ Москвѣ, на Ходынкѣ, по поводу
торжества коронацiи нынѣ царствующаго Государя Императора.

[9] «Напослѣдокъ прибыла
императрица съ великими княжнами Александрою Павловною и Еленою Павловною;
великiй князь наслѣдникъ и супруга его вышли къ ней на встрѣчу, а
Потемкинъ принималъ монархиню изъ кареты» (рукоп. соврем., Москвит.).

[12] «Дворъ промедлилъ нѣсколько
времени въ ротондѣ; послѣ сего императрица съ высочайшею фамилiею
перешла на эстрадъ галлереи. Вскорѣ послѣ сего предстали 24 пары
танцовщиковъ изъ благородныхъ знаменитѣйшихъ фамилiй, на отборъ прекраснѣйшихъ,
въ бѣломъ атласномъ платьѣ, украшенномъ брильянтами. Пòлы
отличены были голубыми и розовыми перевязями. Предводительствовали оными
молодые великiе князья Александръ Павловичъ и Константинъ Павловичъ и принцъ
виртембергскiй, братъ великой княгини, ихъ родительницы». (Этотъ любезный принцъ,
прибавлено въ Minerva, умеръ въ русской службѣ отъ послѣдствiй
паденiя съ лошади. — См. о немъ въ примѣчанiяхъ къ одѣ Водопадъ, подъ этимъ же годомъ). «Они танцовали съ отличнымъ
искусствомъ очень трудный балетъ, сочиненiя г. Пика; при окончанiи онаго отличилъ
себя сей славный танцовщикъ соломъ» (рук. совр., Москв.). На счетъ Пика
(Le Picq), упомянутаго и въ текстѣ, прибавимъ, что на немъ и на Канцiани
(Canziani) лежала композицiя балетовъ и танцевъ и что онъ сверхъ того былъ первымъ
танцовщикомъ соло. Ему положено было 6 т. рублей жалованья; Канцiани
получалъ 5 т. (Gemählde von St. Petersburg, Спб. 1793 г., т. II, стр. 335). «Ле-Пикъ», замѣчено въ Minerva, «соединялъ грацiю съ самой
привлекательной наружностью, но въ 1791 году онъ былъ уже такъ старъ, что
не могъ танцовать съ прежнимъ совершенствомъ. Онъ славился уже въ 1768: тогда
его выписали изъ Парижа въ Дрезденъ по случаю празднества бракосочетанiя
саксонскаго принца».

[14] Въ одномъ изъ сихъ покоевъ находился
славный золотой слонъ; были то средней величины часы, стоявшiе передъ зеркаломъ
на марморномъ столѣ. Часы самые служатъ подножiемъ маленькому слону, обвѣшанному
малозначущими дорогими каменьями, на которомъ сидитъ арапъ» (рукоп. совр., Москвит.)

[15] «Между тѣмъ начало
смеркаться; Потемкинъ поспѣшилъ ввести императорскую фамилiю въ театръ,
устроенный въ одномъ пространномъ задѣ дворца, куда послѣдовала и
часть гостей, сколько дозволяло пространство мѣста. Здѣсь
представлены были двѣ французскiя комедiи и два балета (рукоп. совр., Москвит.).
Комедiи
назывались: «Les faux amants» и «Le marchand de Smyrne» (Minerva). Замѣтимъ, что Державинъ послѣднюю
пьесу называетъ балетомъ.

[20] «Театральное представленiе было съ
намѣренiемъ протянуто, чтобъ выиграть время къ довершенiю освѣщенiя.
Все готово было, когда императрица выходила изъ театра. Считаютъ, что въ сей
вечеръ горѣло 140 тысячъ лампадъ и 20 тысячъ свѣчъ
восковыхъ» (рукоп. соврем., Москвит.).

[24] «Послѣ того начался ужинъ.
Столъ, на которомъ кушала императрица съ наслѣдникомъ престола и его
супругою, находился тамъ, гдѣ былъ театръ, и на самомъ томъ мѣстѣ,
гдѣ стоялъ оркестръ. Потемкинъ прислуживалъ за креслами императрицы, пока
она приказала ему сѣсть. На семъ столѣ сервизъ былъ золотой. На
самомъ театрѣ, позади императрицы, находился столъ на 48 особъ, за
которымъ кушали благородныя особы, танцовавшiя балетъ въ ротондѣ. Сверхъ
того въ семъ театральномъ залѣ находилось 14 столовъ, установленныхъ
амфитеатромъ, по седми на каждой сторонѣ. Гости проходили посрединѣ
и садились въ одинъ рядъ за столы, лицомъ къ императрицѣ. Всѣ столы
освѣщены были шарами изъ бѣлаго и цвѣтнаго стекла, чтò
производило отмѣнно прiятный видъ. Въ комнатѣ предъ театральнымъ
заломъ находился столъ, примѣчанiя достойный въ разсужденiи своего
буфета. На ономъ стояла суповая серебряная чаша необъятной величины, а по
сторонамъ ея двѣ соразмѣрной огромности вазы, доставшiеся изъ имѣнiя
герцогини Кингстонской (см. выше стр. 385). Въ прочихъ комнатахъ было по
крайней мѣрѣ 20 столовъ. Сверхъ того, въ одномъ залѣ
накрыто было 8 столовъ, каждый на 20 приборовъ. Посрединѣ каждаго
стола стояло по цвѣтущему померанцевому дереву. Для каждаго стола
употреблена была драгоцѣннѣйшая посуда серебряная или изъ лучшаго
фарфора, съ отличнѣйшими яствами. Изобилiе и вкусъ царствовали повсюду, и
плоды, кои видѣли въ зимнемъ садѣ стеклянными, на столахъ явились
естественные и въ великомъ множествѣ. Услуга производима была въ сей
вечеръ офицiянтами, одѣтыми въ ливрею придворную и князя Потемкина
(которая была палевая съ голубымъ и серебромъ); она разносила до конца
празднества прохлажденiя, плоды и напитки» (рукоп. соврем., Москвит.).

Описание торжества в доме князя Потёмкина по случаю взятия Измаила^[1]

Пространное и великолепное здание, в котором было празднество, не из числа обыкновенных. Кто хочет иметь об нем понятие, прочти, каковы были загородные домы Помпея и Мецената. Наружность его не блистает ни резьбою, ни позолотою, ни другими какими пышными украшениями: древний изящный вкус — его достоинство; оно просто, но величественно. Возвышенная на столпах сень покрывает вход и составляет его преддверие. Торжественные врата с надписью: «Екатерине Великой», сооруженные из двух огромных гранитных и четырех яшмовых столпов, с позлащенными подножиями и надглавиями, ведут из притвора в кругловатый чертог, подобный афинскому одеуму^[2].

Любопытство остановило бы здесь осмотреть печи из лазоревого камня, обширный купол, поддерживаемый осмью столпами, стены, представляющие отдаленные виды, освещенные мерцающим светом, который вдыхает некий священный ужас; но встречающаяся внезапно из осмнадцати столпов^[3] сквозная преграда, отделяющая чертог сей от последующего за ним, поражает взор и удивляет. Наверху вкруг висящие хоры с перилами, которые обставлены драгоценными китайскими сосудами, и с двумя раззолоченными великими органами разделяют внимание и восторг усугубляют^[4]. Что же увидишь, вступя во внутренность? При первом шаге представляется длинная овальная зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысяч человек вместить в себя удобная и разделенная в длину в два ряда еще тридцатью шестью столпами^[5]. Кажется, что исполинскими силами вмещена в ней вся природа. Сквозь оных столпов виден обширный сад и возвышенные на немалом пространстве здания. С первого взгляда усомнишься и помыслишь, что сие есть действие очарования, или, по крайней мере, живописи и оптики; но, приступив ближе, увидишь живые лавры, мирты и другие благорастворенных климатов древа, не токмо растущие, но иные цветами, а другие плодами обремененные. Под мирною тению их, инде как бархат, стелется дерн зеленый; там цветы пестреют, здесь излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы. Везде царствует весна, и искусство спорит с прелестями природы. Плавает дух в удовольствии. Но едва успеешь насладиться издали зрением вертограда, нечувствительно приходишь к возвышенному на степенях сквозному алтарю, окруженному еще осмью столпами, кои поддерживают свод его. Вокруг оного утверждены на подставках яшмовые чаши, а сверху висят лампады и цветочные цепи и венцы; посреди же столпов на порфировом подножии с златою надписью^[6] блистает иссеченный из чистого мрамора образ божества, щедротою которого воздвигнут дом сей^[7]. Единое воззрение на него рождает благоговение и воспламеняет душу к делам бессмертным. Сколько людей великих, смотря на него, из почтения или из любочестия прольют слезы! Но, может быть, для того, что не легко достигнуть подобного обожания и славы, алтарь сей окружен лабиринтом. По извивающимся и отененным тропам его, между древесными ветвями, показываются жертвенники благодарности и усердия, истуканы славных в древности мужей, из мрамора и из других редких веществ сосуды, на подножиях возвышенные.
На зеленом лугу, позади алтаря, стоит высокая алмазовидная, обделанная в злато, пирамида. Она украшена висящими гранеными цепочками и венцами, из разных цветно-прозрачных каменьев составленными. Верх ея, из каменьев же, увенчан лучезарным именем Екатерины II. Сим блестящим памятником хозяин хотел, кажется, изобразить твердость и сияние вечной славы своея благотворительницы. Лучи солнечные, сквозь стен, или забрал стеклянных, ударяя в него, отражаются, и, преломляясь несколько крат в телах столь же прозрачных, такое производят радужное сверкание, которого описать не можно. Иногда в самых мрачных тенях мелькают пурпуровые и златые зари. Нельзя лучше представить добродетель, разливающую всюду свое сияние. За обелиском, в самой глубине вертограда, зеркальная пещера. Внутри оной водный кладезь и купель резная из паросского мрамора, выше роста человеческого^[8]. Такие же две стоят по концам залы пред двумя возвышениями, из коих на одном помещается многочисленный хор музыки, а на другом избраннейшая беседа. Для прочих гостей устроены между столпов ложи. Везде виден вкус и великолепие; везде торжествует природа и художество; везде блистает граненый кристалл, белый мрамор и зеленый цвет, толико глазам приятный. По приличности висят цветочные вязи и венцы, а по надобности лампады и фонари. Невероятной величины зеркала! Все они инде предметы усугубляют, инде увеличивают, а инде удаляют и умаляют. Притом сладкогласное пение птиц, приятное благовоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем? — Кроме торжественных врат, еще четырьмя большими дверями проходят из сего чертога, однеми во внешний сад, а другими в прочие покои. Хотя по множеству оных, пространству и богатым приборам, приличным более роскоши, нежели земному раю, забудешь красоты его, воображая их в единой токмо блаженной природе; однако в изумлении своем чаешь быть в цветущей Греции, где одеум, лицея, стадии, экседры и театры из разных городов и мест собрались и в одном сем здании воскресли. Там отделено довольное пространство, где мужественная юность может упражняться в военных телодвижениях и прочих гимнастических играх; здесь любящие музыку, пение и пляску найдут себе место для увеселения. Там пленяющиеся живописью могут заниматься творениями Рафаэля, Гвидо-Рени и иных славнейших художников всея Италии; здесь эстампы с оных взоры привлекают. Там азиятской пышности мягкие софы и диваны манят к сладкой неге; здесь европейские драгоценные ковры и ткани внимание на себя обращают. Там уединенные покои тишиною своею призывают в себя людей государственных беседовать о делах, им порученных; здесь обсаженная древами прямовидность представляет гульбище, где бы и Платон с удовольствием мог собирать академию и преподавать свою философию. Словом, для всякого возраста, пола и состояния находятся чертоги, в которых, по склонностям каждого, с приятностию время препроводить можно. Везде достаточная и пристойная услуга, редкая утварь, всего обилие; и если бы какой властелин всемощного Рима, преклоня под руку свою вселенную, пожелал торжествовать звуки своего оружия или отплатить угощения своим согражданам: то не мог бы для празднества своего создать большего дома или лучшего великолепия представить. Казалось, что все богатство Азии и все искусство Европы совокуплено там было к украшению храма торжеств Великой Екатерины. Едва ли есть ныне где такой властитель, которому бы толь обширное здание жилищем служило.

Великолепные чертоги
На столько расстоят локтях,
Что глас в трубы, в ловецки роги
Едва в их слышится концах.
Над возвышенными стенами,
Как небо, наклонился свод;
Между огромными столпами
Отворен в них к утехам вход^[9].

Если дом по сему описанию заслуживает внимание, то празднество, бывшее в нем, еще более^[10].

По всеподданнейшему от хозяина прошению великой государыни и их высочеств и по нарочному зву знатного обоего пола дворянства, к 6-ти часам по полудни все собралися. Все были в маскарадном платье. Хотя от множества карет заперлись улицы, но в доме такой был простор, что можно бы, без сомнения, пригласить такое же или еще большее число гостей. Наконец прибыл двор. В самое то время, на устроенном нарочно против дома амфитеатре, украшенном зеленью, взыграли трубы, и открылся пир для народа. Представлены были в дар ему разного рода одежды, всякое съестное и сладкие напитки. Повсюду раздавалось восклицание в честь и славу всемилостивейшей обладательницы: простосердечное ура наполняло воздух. Самая лучшая похвала доброму государю — радостный клик его народа^[11]. Под сим гласом искренности хозяин встретил высочайших своих посетителей в подобающем августейшему их сану месте, со всевозможным благоговением и знаками подданнического усердия. Глубокое молчание и жадное устремление взоров нескольких тысяч гостей на священных императорских особ, вступивших сперва в большую залу, было первое приятное зрелище^[12].

Во древни времена так боги
На олимпийски торжества,
Оставя горние чертоги
И светлы троны божества,
Сходили, скрыв от смертных взора
Сияние лучей своих.
Среди народного собора
Священное прибытье их
Подобно так же познавалось,
Как сходит к нам когда заря:
Роптанье ветров укрощалось,
Румянились эфир, моря;
Вниманье на горах блистало,
Поля лобзала тишина.
Все бренно естество молчало,
Смотря, как шествует она;
Ея улыбка разливала
На всю природу блеск и свет^[13].

Как скоро высочайшие посетители соизволили воссесть на приуготовленные им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трех сот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественного ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжен, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением; слова оного и последующего за ним польского же были следующие:

Расположение пляски всей кадрили, которая чрез несколько колен польского прерывалась контратанцами, было изобретения самого хозяина. Славный Пик искусством своим сообщил ей всю приятность, как в важных, так и в веселых телодвижениях^[17]. Что вы пред сим, буйные, пьянственные и шутовские позорища! что вы пред сим?

В самом деле, сии танцы кадрили сопровождались громкою музыкою и хорами, воспевавшими победы, кажется, не с иным каким намерением, как чтобы по примеру древних возбуждать юношество к славе. Приятно было видеть некоторых младых людей, столько сим тронутых, что слезы у них на глазах являлись.

Что принадлежит до прекрасного пола, то разве только Анакреон изобразил бы все его прелести.

Нежный, нежный воздыхатель и проч.^[19]

В продолжение танцев августейшая гостья, оказав свое благоволение участвовавшим в оных, изволила оставить собрание и уклонилась для отдохновения в чертог, устланный коврами и обитый драгоценными тканями. Здесь на стенах изображена история персидского вельможи Амана и Мардохея Израильтянина. Исткание толь живо, что, кажется, слышен глас последнего:

‎И если я не мил того вельможи оку^[20],
Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?
Тебе известно все, о кроткая Эсфирь,
Владычица сердец и красота порфир!
Судьба на трон тебя с тем царский возводила,
Чтоб милость ты и суд на троне воцарила,
Невинность бы спасла, низвергла б клевету,
И сердце нежное и духа высоту,
Совокупя в себе, вселенной показала,
Ты мудростью б пример мужей великих стала!

Между тем как, рассматривая здесь обои, воображение мечтало сие, или что-либо сему подобное, разум с почтением похвалял вкус и намерение хозяина или всякого вельможи, которого душа непричастна была клевете и мщению, и который подобными нравоучительными бытиями украшал свое жилище и сердце. Тогда в другой комнате подле сей, золотой слон, обвешанный жемчужными бахромами, убранный алмазами и изумрудами, начал обращать хобот^[21]. Он был как бы жив, и поставлен нарочно на страже у Ассуира, пред которым происходила помянутая история. Персиянин, сидящий на нем, ударил в колокол, и сие было возвещением театрального представления^[22]. Хозяин всеподданнейше просил к оному высочайших своих посетителей и пригласил прочих гостей. Открылся занавес. Место действия и помост осветился лучезарным солнцем, в средине которого сияло в зеленых лаврах вензеловое имя Екатерины II. Выступили танцовщики, представлявшие поселян и поселянок. Воздевая руки к сему благотворному светилу, они показывали движениями усерднейшие свои чувствования. Балет препровождаем был музыкою и пением.

За сим следовала комедия, а после оной балет, представлявший смирнского купца, торгующего невольниками всех народов. Но, к чести российского оружия, не было ни одного соотечественника нашего в плену сего корыстолюбивого варвара. Какая перемена политического нашего состояния! Давно ли Украйна и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? давно ли? О, коль приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины. Она рекла:

‎Создал Румянцов по степям,
Подвѝг ходящи с громом грады^[23];
Крылаты Этны по морям^[24]
Текли с Орловым до Эллады:
Они три света потрясли^[25].
Подобны лавры возрасли
И днесь Потемкина рукой.
Коль силен дух ея средь боев!
Коль он везде велик собой!
Он манием творил героев,
Которых в поздни времена
Деянья, память, имена
Гремящей славой будут вечны,
Грозой стихиев непресечны.

Уже наступила ночь, и когда из театра возвращалися в залу, предвозвещено было концертом великолепнейшее зрелище.

Вступили в освещенные чертоги. Что ж представилось? Сама августейшая императрица вопрошает: «Неужели мы там, где прежде были»? Сто тысяч лампад внутри дома: карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристалом, наполненным возжженного белого благовонного воску. Граненые паникадила и фонари, висящие с высоты, а со сторон позлащенные светильники, одни как жар горят, а другие как воды переливаются и, совокупляя лучи свои в веселое торжественное сияние, все покрывали светозарностию^[27]. Какой блеск! Волшебные замки Шехеразады! сравнитесь ли вы с сим храмом, унизанным звездами, или лучше с целою поднебесностию, увешанною солнцами? Бессмертные певцы храмов вкуса и славы^[28]! почто вы не видали сего великолепия? — Что я вижу? тут играет яркий и живый луч, и как бы зноем африканского лета притупляются взоры. Там, как бы в пасмурный день, разливается блеск тонкий и умеренный: я весь в зарях. Окна окружены звездами. Горящие полосы звезд по высоте стен простираются. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные, с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами; тенистые радуги бегают по пространству; зарево сквозь лес проглядывает; искусство везде подражает природе. Но что, кроме сего, было чрезъестественного, описать трудно. Высочайшие пальмы, по подбористым и ровным их стеблям до самых вершин увиты как бы звездами, и горят, как пламенеющие столпы. Ароматные рощи обременены златопрозрачными померанцами, лимонами, апельсинами; зеленый, червленный и желтый виноград, виясь по тычинкам огнистыми кистями своими, и в тенях по черным грядам лилеи и тюльпаны, ананасы и другие плоды пламенностию своею неизреченную пестроту и чудесность удивленному взору представляют. Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь! — Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство неодушевленными и неподвижными предметами приводят здесь в изумление; то каким безмолвным восторгом, каким приятным оцепенением остановляешься, когда внезапно находишь под густотою древесных ветвей чистые воды и в них плавающих золотых и серебряных рыб? когда тут же, средь грома музыки и литавр, слышишь звонкие соловьиные свисты? Одни в светлой стихии приятным движением, а другие из отдаленной мрачности прерывающимся сладким пением, жадные слух и взоры несказанным увеселением наполняют. Такая необыкновенная и восхитительная внезапность совсем новое чувствие рождает. Но что с тобою будет, когда посреди всех оных див представится тебе в сапфирных, розовых и янтарных лучах горящий и всеосвещающий памятник любезной матери твоего отечества, алтарь ея и образ, вокруг которых, по сторонам, в зеленых и лиловых зарях видны дражайшие имена всего ея наследия?^[29] Всякий Россиянин вообразит и почувствует ни с чем несравненное удовольствие, от благодарности за прошедшее, от любви за настоящее и от надежды ожидаемого блага. Ежели он благоразумен, то в умилении сердца скажет: «Сей чистый и ясный огнь есть истинное подобие моего к ней усердия; сие лиловое и зеленое пламя — образ бессмертной моей и потомства моего на них надежды». Если же он чувствителен, то пролиет ангельские слезы и блаженством своим приближится к небожителям, созерцающим непостижимое, вечное сияние.

‎Не так ли солнцев дом стоит среди небес,
Весь радугой объят и весь покрыт зарями?
Моря сверкают в нем, поля, долины, лес;
Рубина рдяного поддержан он горами;
В сапфире, кристале, в нем звезды — как свещи,
Кругом и внутрь его колеблются лучи.
В каленом злате ввек горит и не сгарает,
И око смертное сияньем притупляет.

Щедротою своею виновница блеска сего, достойная, чтоб и в позднейшие времена такие храмы в честь ея воздвигаемы были, ходит вокруг, осматривает все с обыкновенною ей милостию^[30]. Пред нею, кажется, все живее становится, все приемлет большее сияние; следы ея суть блистательные волны теснящегося за нею веселого, радостного, торжествующего собрания. Сие паче всего ее утешает. Светлое лицо ея ободряет улыбки, игры, пляски, лики, забавы. Се подобие матери, се монархиня, окруженная славою, любовию, великолепием!

‎Все три,
Казалось, оны божества
С владычицею душ с небес
‎Пришли
Умножить блески, звуки, радость
‎Торжества.
‎Все три,
Казалось, меж собою
Как будто спор вели,
Кому быть празднества душою?
Но Слава здесь с венцом лавровым,
‎С короною из звезд,
‎На подвиги душам готовым
‎Трубой с высоких мест
‎Свой огнь вливала;
Во всех сердцах одна торжествовала.
‎И Нимф и Сильф соборы
Ея все пели хоры,
Ея твердили глас,
Плясали, бегали, скакали,
Качались^[31], в воздухе летали,
И все согласно восклицали:
«Утехам время, делу час»!

Между прочими танцами были также пляски по малороссийским и русским простым песням, из которых одна ниже сего следует. А как собственное народное пение любящим свое отечество нравится более иностранного, то какое было удовольствие видеть пред лицом монарха одобрение к своим увеселениям? О вы, которые не пленяли таким образом сердец, а хотели быть страшными! цари, могли ль вы наслаждаться такими приятными зрелищами?

Между тем, как такими забавами занимались в покоях, во внешнем, весьма пространном и прекрасном саду возжжены были увеселительные огни. Хотя пасмурная погода не позволяла всем утешаться ими, но любопытство приметило оные. Там, на прекрасных прудах, чешуящихся между открытою пологою зеленью, а инде древами осененных, зыблилась флотилия, из нескольких судов состоявшая, украшенная разноцветными флагами и фонарями, со множеством матросов и гребцов, богато одетых. Рощи, приятно разбросанные, и алеи, далеко простирающиеся, также испещрены были разными огнями. Всего приятнее казалось помавание дерев, над водами стоящих, которые, от случившегося тогда нарочитого ветра наклоняясь и возвышаясь, заставляли по колеблющемуся под ними стеклу пробегать то зеленые, то красные струи. Все дороги были покрыты народом, толпящимся подобно рою пчел, привившихся к тому месту, где матка их находится. Шорох дерев, шум вод катящегося водопада, жужуканье говорящих, глас вдалеке гребецкого рога и песень, слышимый с гулом музыки, вырывающимся из дому, погружали мысли в некую забывчивость. Какие разговоры, какие вопросы о причине праздника и щедрости хозяина! Мне слышится ответ его:

‎Я чем могу воздать ея ко мне щедроте?
Величие мое — творенье рук ея;
Все счастие мое — души ея в доброте,
И слава торжества — ея, а не моя^[33].

Угощенные толь приятным образом, посетители внутри и вне дома^[34] ничего уже более не ожидали, что бы могло усугубить их удовольствие; но вдруг, по данному от хозяина знаку, театр уничтожается; на месте же его и еще в нескольких других покоях являются для 600 человек накрытые столы, кроме тех, которые приставлены были к стенам для всякого, кто чего мимоходом пожелает. Где были театральное действие и зрители, там чрез несколько минут открылись горы серебра с разным кушаньем, вокруг с золотыми подсвечниками. Достойны были удивления расторопная услуга и порядок, а паче хозяйское распоряжение и присмотр его повсюду.

‎Он мещет молнию и громы
И рушит грады и берет,
Волшебны созидает домы
И дивны праздники дает.
Там под его рукой гиганты,
Трепещут земли и моря;
Другою чистит брилиянты^[35]
И тешится, на них смотря.
Сегодня бурю представляет,
Летает завтра, как зефир,
И лавр и мирты собирает,
И в бой ведет и строит мир;
То крылья вдруг берет орлины,
Парит к Луне и смотрит вдаль;
То рядит щеголей в ботины^[36],
Любезных дам в прелестну шаль^[37].
И еслиб он имел злодеев,
Согласны б были все они,
Что видят образ в нем Протеев,
Который жил в златые дни.

Начался ужин. Места театра и оркестра удостоены были высочайшего императорского присутствия. На первом, в числе кадрили, изволили кушать государи великие князья Александр и Константин Павловичи; а на втором всемилостивейшая государыня и его императорское высочество наследник престола с высочайшею его супругою; партер и несколько картинных покоев заняты были прочими обоего пола особами. Порядок постановленных столов достоин примечания: всех взоры обращены были к лицу государыни, и от сцены по степеням до некоего особого возвышения возносилась освещенная гора с приборами, услугою и гостями, подобно как бы с зрителями. На Самой высоте оной сияли стеклянные разноогненные сосуды, что также представляло некое необычайное зрелище^[38]. Казалось, что вся империя пришла со всем своим великолепием и изобилием на угощение своей владычицы и теснилась даже на высотах, чтоб насладиться ея лицезрением.

‎Богатая Сибирь, наклоншись над столами,
Рассыпала по них и злато и сребро;
Восточный, западный, седые океаны,
Трясяся челами, держали редких рыб;
Чернокудрявый лес и беловласы степи,
Украйна, Холмогор несли тельцов и дичь;
Венчанна класами, хлеб Волга подавала,
С плодами сладкими принес кошницу Тавр;
Рифей, нагнувшися, в топазны, аматистны
Лил кубки мед златый, древ искрометный сок,
И с Дона сладкие и крымски вкусны вина;
Прекрасная Нева, прияв от Бельта с рук
В фарфоре, кристале чужие питья, снеди,
Носила по гостям, как будто бы стыдясь,
Что потчевать должна так прихоть по неволе.
Обилье тучное всем простирало длань.
Картины по стенам, огнями освещенны,
Казалось, ожили и, рдяны лица их
Из мрака выставя, на славный пир смотрели;
Лукуллы, Цезари, Траян, Октавий, Тит,
Как будто изумясь, сойти со стен желали
И вопросить: Кого так угощает свет?
Кто, кроме нас, владеть отважился вселенной?

Вскоре после ужина высочайшая посетительница, обозрев еще веселящихся, соизволила со всем своим августейшим домом уклониться к покою. Уже подвезены были колесницы: внезапно раздалось нежное пение с тихим звуком органов, нисходящее с висящих хоров, которые закрыты были разноцветными, озаренными ярким цветом стеклянными сосудами. Все безмолвствуют, внимают и обращают всюду взоры свои и, не видя поющих, в приятном восхищении думают созерцать облака или зари, с которых слышалось ангельское пение, сопровождаемое небесною гармониею.

По окончании хора хозяин с благоговением пал на колени пред своею всемилостивейшею самодержицею и облобызал ея руку, принося усерднейшую благодарность за посещение. Паки новая и трогающая сердце картина! Великолепный двор и все многочисленное собрание видят толь славную монархиню, с величественным и милостивым взором стоящую пред своим подданным, который несколько минут держит ея десницу с некаким особливым душевным умилением. Тако оставляла божественная Минерва сына Улиссова.

Нисшедшим облакам,
Богиня в них воссела;
Подъемлясь к высотам,
К нему с улыбкой зрела.
От брони ветром звуки,
От взоров луч летел;
Воздев он к небу руки,
Ей в след безмолвно зрел^[40].

Примечание I.

По смешанной форме этого Описания может представиться вопрос, не справедливее ли было бы поместить его между сочинениями Державина в прозе. По нашему мнению, оно более относится сюда, потому что основную часть его составляют стихи, написанные к Потемкинскому празднику. К ним уже после приделано описание, на которое можно смотреть как на комментарий к стихам.

Так как описанный Державиным праздник дан был по случаю взятия Измаила (см. выше, стр. 341, оду на этот подвиг), то здесь не излишне будет упомянуть о впечатлении, произведенном на императрицу этим событием. «Не Измаил», доносил ей Потемкин из Бендер, «но армия турецкая, состоящая в 30-ти слишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных … Более уже 20,000 сочтено тел, да слишком 7,000 взято в плен, а еще отыскивают; знамен 310 уже привезено, а еще сообщают; пушек будет до 300; войски ваши оказали мужество примерное и неслыханное и проч. Повергаю к освященным стопам в. и. в. командующего штурмом генерала графа Суворова Рымникского, его подчиненных, отлично храброе ваше войско и себя».

Поздравляя Потемкина с этим успехом, Екатерина между прочим писала ему в ответ: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину противу турецкого гарнизона, в оном находящегося, почитается за дело, едва ли еще где в истории находящееся, и честь приносит неустрашимому российскому воинству… Дай Боже, чтобы успехи ваши заставили Турок взяться за ум и скорее заключить мир… Спасибо тебе, мой друг сердечный и любезный, за все добрые и полезные дела, тобою поделанные, за порядок и неустрашимость войск: скажи им спасибо от меня, а о награждении себе предоставляю говорить по получении чрез Попова подробности и твои представления».

После взятия Измаила Потемкин жил то в Бендерах, то в Яссах, с безмерным великолепием, окруженный двором, как государь. Тревожась по поводу разных слухов, которые давно доходили до него из Петербурга, он просил у государыни позволения приехать в столицу. Екатерина отвечала ему, что, как всегда, рада его видеть, но вместе напоминала, не упустит ли он тем важные минуты, которыми может воспользоваться на месте для скорейшего восстановления мира. Поэтому она требовала, чтоб он дождался известий о впечатлении, какое произведет в Царьграде взятие Измаила, и дозволяла ему приехать «с нами побеседовать» только в таком случае, если сам он удостоверится, что его отъезд дела не испортит, а о мире не отдалит переговоров, или раннего открытия новой кампании не остановит. В противном случае, прибавляла императрица, «нахожусь в необходимости усердно тебя просить предпочитать пользу дел и не отлучаться; но, заключа мир, возвратиться яко миротворец, либо, устроя все к принуждению Турок к оному самыми действиями, тогда приехать». Потемкин, находя, что для дел была глухая пора, пустился в путь, но перед выездом из Ясс не забыл однакож сделать всех нужных распоряжений для открытия новой кампании. 28 февраля 1791 года он приехал в Петербург. Екатерина, по словам Надеждина, приняла его с прежним радостным лицом, с знаками неизменившейся благосклонности и уважения, возвысившегося соразмерно с заслугами. Давно уже она подарила ему Конногвардейский дом, построенный по плану, им самим избранному. Потом он продал это здание в казну за 460 т. р. Когда же зашла речь о построении ему дома, в награду за его победы, он снова выпросил себе это здание, следовательно получил и дом и около полумиллиона денег^[41].

Новые милости Екатерины к Потемкину не могли скрыть от него перемены, происшедшей в ея расположении; он видел подтверждение слухов, доходивших до него еще в Молдавии, о перевесе влияния Зубова. Болезненная тоска, тайные предчувствия снедали Потемкина. Он хотел как будто испытать еще последнее средство, чтобы доказать государыне, что в преданности к ней никто не может с ним сравниться. Он задумал дать ей в своем Таврическом доме праздник, который неслыханным великолепием должен был затмить все прежние празднества этого рода (Светлейший князь Потемкин-Таврич., Н. Надеждина, Одесса, 1839; Потемкинский праздник, из рукописи современника, Москвитян. 1852 г., № 3; Словарь достоп. людей, М. 1836, ч. IV; Описание Спбурга, И. Пушкарева, ч. I, Спб., 1839, стр. 350; немецкие описания Петербурга, Георги, Шторха и Реймерса; также выписки из бумаг государственного архива).

Приближенные Екатерины нередко угощали ее роскошными пирами. Так в 1776 г. 10 декабря у князя Вяземского был для царской фамилии бал с театром^[42], и семилетняя дочь его сказала при этом речь на французском языке (Спб. Ведомости, 1776, № 104, прибавление). Через три года Потемкин, по случаю рождения в. к. Константина Павловича, дал праздник в Озерках. Эта пожалованная любимцу дача находилась на Неве, непосредственно за Александро-Невской лаврой. В лесу были два озера, от которых и все место получило название. При Потемкине тут явились разные постройки, именно: на одном из озер великолепный увеселительный фрегат, в лесу деревянный дом для балов (впоследствии перенесенный на петергофскую дорогу), а близ берега Невы два стеклянные завода, по смерти Потемкина поступившие в собственность казны (см. в Географическом словаре Щекатова статью: Озерки). В сказке Екатерины о царевиче Февее есть место, написанное явно с мыслью об этой даче: «Царевич, поехав верхом за город, мимоездом невзначай заехал к барину Решемыслу», под именем которого императрица здесь разумела этого вельможу (см. выше, стр. 170, в примечании 1 к оде Решемыслу). «Царевич», говорится тут далее, «позавтракал у него в беседке на большом озере: сидя на лавке, увидел из окна малую лодку» и т. д. На этой-то даче Потемкин, 25 июня 1779 г.^[43], устроил маскарад и бал с фейерверком на озере, при чем явились разные новые изобретения прихотливого воображения, например пловучая картина, представлявшая храм с именами членов императорского дома. Во всю ночь прододжалась иллюминация; аллея от большой дороги к дому освещена была горящими гирляндами, по кустам развешенными; над озером видны были разного рода здания, блиставшие разноцветными огнями. Место, где приготовлен был ужин, представляло пещеру кавказских гор (находившихся в одном из наместничеств, вверенных хозяину); пещера была убрана миртовыми и лавровыми деревьями, между которыми вились розы и другие цветы; ее прохлаждал ручей, стремительно падавший с вершины горы и разбивавшийся об утесы, и проч. Во время ужина, устроенного по обычаю древних, хор певцов под звуки органа пел в честь славной посетительницы строфы, составленные на эллиногреческом языке; оне были переведены по-русски Петровым, который пользовался особенным покровительством Потемкина. Как подлинник, так и перевод стихов напечатаны, вместе с описанием праздника, в Академич. известиях (ч. II, 1779 г., июль, стр. 320; см. также Соч. В. Петрова, ч. I, стр. 192).

При всем своем блеске этот праздник может назваться скромным в сравнении с тем, который Потемкин дал в своем Таврическом доме, в понедельник, 28 апреля^[44] 1791 года. «Многие из подобных празднеств, стоившие рублей по 20 т.», сказано в рукописи современника, «были только образчики сего великого празднества». В приготовлениях к нему принял участие и Державин, стоявший тогда на высшей степени своей литературной славы, — сочинением, по вызову князя, стихов для пения на празднике.

Это были четыре хора, тогда же и напечатанные отдельно в большую четвертку, без заглавного листа, без означения года и места печатания, с заглавием Хоры на 1-й странице, после которого шли самые стихи в таком порядке : I. Для концерта (От крыл Орлов парящих); II. Для кадрили (Гром победы раздавайся); III. Для польского (Возвратившись из походов); IV. Для балета (Сколь твоими мы делами). Заглавия, означенные здесь курсивом, в подлиннике напечатаны красными чернилами. Редким экземпляром оттиска этих Хоров, приготовленного конечно для раздачи гостям на самом празднике, мы обязаны служащему при академии наук Н. М. Михайловскому, доставившему нам и несколько других оттисков отдельно изданных сочинений Державина.

Довольный Хорами, Потемкин после пригласил к себе автора обедать и просил его составить описание праздника. Исполнив это желание вельможи, Державин сам отвез ему свою работу; Потемкин пригласил его было остаться обедать; но, прочитав тетрадь и увидев, что в описании нет никаких особенных ему похвал и что ему отдана честь наравне с Румянцовым и гр. Орловым-Чесменским, избалованный временщик рассердился и уехал со двора, пока Державин дожидался в канцелярии у секретаря его, В. С. Попова (Зап. Держ., Рус. Бес. стр. 307). Сюда же относится следующее место из Записок Дмитриева («Москвитянин», 1842, № 1, с. 152): «Державину поручено было от князя заблаговременно сочинить, по сообщенной ему программе, описание праздника^[45]. Знакомство наше началось вместе с этой работою. Почти в моих глазах она была продолжаема и окончена. Праздник изумил всю столицу; описание напечатано, но не полюбилось, как слышно было, Потемкину, вероятно за поэтическую характеристику хозяина, довольно верную, но не у места шутливую».

Уже в июне месяце того же года Хоры помещены были в Московском журнале (ч. II, стр. 281) в таком же порядке, как в упомянутых выше отдельных оттисках, с краткими при заглавиях объяснениями и с следующим примечанием Карамзина: «Вчера получил я сие стихотворение от почтенного сочинителя и спешу оное сообщить читателям Московского журнала. 20 мая. — К.».

Затем в том же журнале, за август 1791 г. (ч. III, стр. 115), появились два стихотворные места из описания праздника, начинающиеся так: «Во древни времена так боги» и «Не так ли лира восхищенна».

Хоры были перепечатаны в LXVII ч. Новых ежемесячных сочинений (январь 1792). В этом же издании (ч. LXVI, дек. 1791) появился перевод в прозе написанных по-французски от имени Потемкина стихов императрице с изъявлением ей благодарности за присутствие на его празднике.

Наконец, в апрельской книжке Московского журнала 1792 г. (ч. VI, стр. 3) напечатан был еще отрывок из описания празднества, именно стихи: «Богатая Сибирь, наклоншись над столами» и проч.

Между тем, около того же времени, т. е. уже по смерти знаменитого временщика, Описание его праздника было издано отдельною брошюрой в четвертку (40 страниц, последняя — белая) с таким заглавием, занимающим целую страницу: «Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у его св. г. генерал-фельдмаршала и великого гетмана кн. Г. А. Потемкина-Таврического, в присутствии ея имп. величества и их имп. высочеств, в Петербурге в доме близ Конной гвардии, 1791 г. Апреля 28 дня. В С. Петербурге, с дозволения указного печатано у И. К. Шнора, 1792 года».

На обороте заглавного листа стихи, которые после уже не перепечатывались:

Хотя свирепая судьбина,
Увы! от нас его взяла,
Исчезли звуки, торжество;
Но не умрут его дела.
К ним вспламенявше божество
Жить будет ввек — Екатерина.

Во второй раз Описание торжества было напечатано в издании 1808 г., ч. IV, III, с сокращением заглавия и с заменою приведенных стихов, на обороте заглавного листа, следующим примечанием:

«Для сего торжества составлена была кадриль из 24 пар, в которой удостоили принять участие их имп. выс. великие князья, ныне царствующий император Александр Павлович и в. к. Константин Павлович. Прочие особы обоего пола были из самых знатнейших фамилий, и все в великолепнейшем убранстве». В экземпляре, принадлежавшем самому Державину, он к этому примечанию приписал карандашем: «NB. Надобно спросить имена у Абрамова^[46], хотя не все, но сколько их есть»…

Для поверки и дополненья Описания Державина мы помещаем в примечаниях соответствующие места из другого, более полного с фактической стороны описания праздника, которое было сперва напечатано по-немецки в Minerva, а потом по-русски в Москвитянине (см. нашу выноску на стр. 380). Иногда представляем также параллельные места из описания Шторха.

Стоит заметить, как любопытную черту превратности всего житейского, что о великолепном празднестве 1791 года не было упомянуто ни слова в русских газетах того времени, тогда как данный тем же вельможею в 1779 г. праздник, который в пышности много уступал позднейшему, удостоился подробного описания как в академическом журнале, так и в Спбургских Ведомостях (2-го июля того же года, № 53). Сколько нам известно, при жизни Потемкина о знаменитом празднестве по случаю взятия Измаила печатно на русском языке только и было упомянуто в Московском журнале, в примечаниях к заглавиям стихов Державина. Причина такого молчания заключалась конечно в могуществе Зубова.

Приложенный к Описанию торжества рисунок, сделанный в оригинале нарочно для нашего издания, изображает внутренность залы, где происходил праздник. Зала до сих пор сохраняет свое прежнее устройство.

Комментарий Я. Грота

Примечания

Пространное и великолепное здание, в котором было празднество, не из числа обыкновенных. Кто хочет иметь об нем понятие, прочти, каковы были загородные домы Помпея и Мецената. Наружность его не блистает ни резьбою, ни позолотою, ни другими какими пышными украшениями: древний изящный вкус – его достоинство; оно просто, но величественно. Возвышенная на столпах сень покрывает вход и составляет его преддверие. Торжественные врата с надписью: «Екатерине Великой», сооруженные из двух огромных гранитных и четырех яшмовых столпов, с позлащенными подножиями и надглавиями, ведут из притвора в кругловатый чертог, подобный афинскому одеуму.

Любопытство остановило бы здесь осмотреть печи из лазоревого камня, обширный купол, поддерживаемый осмью столпами, стены, представляющие отдаленные виды, освещенные мерцающим светом, который вдыхает некий священный ужас; но встречающаяся внезапно из осмнадцати столпов сквозная преграда, отделяющая чертог сей от последующего за ним, поражает взор и удивляет. Наверху вкруг висящие хоры с перилами, которые обставлены драгоценными китайскими сосудами, и с двумя раззолоченными великими органами разделяют внимание и восторг усугубляют. Что же увидишь, вступя во внутренность? При первом шаге представляется длинная овальная зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысяч человек вместить в себя удобная и разделенная в длину в два ряда еще тридцатью шестью столпами. Кажется, что исполинскими силами вмещена в ней вся природа. Сквозь оных столпов виден обширный сад и возвышенные на немалом пространстве здания. С первого взгляда усомнишься и помыслишь, что сие есть действие очарования, или, по крайней мере, живописи и оптики; но, приступив ближе, увидишь живые лавры, мирты и другие благорастворенных климатов древа, не токмо растущие, но иные цветами, а другие плодами обремененные. Под мирною тению их, инде как бархат, стелется дерн зеленый; там цветы пестреют, здесь излучистые песчаные дороги пролегают, возвышаются холмы, ниспускаются долины, протягиваются просеки, блистают стеклянные водоемы. Везде царствует весна, и искусство спорит с прелестями природы. Плавает дух в удовольствии. Но едва успеешь насладиться издали зрением вертограда, нечувствительно приходишь к возвышенному на степенях сквозному алтарю, окруженному еще осмью столпами, кои поддерживают свод его. Вокруг оного утверждены на подставках яшмовые чаши, а сверху висят лампады и цветочные цепи и венцы; посреди же столпов на порфировом подножии с златою надписью блистает иссеченный из чистого мрамора образ божества, щедротою которого воздвигнут дом сей. Единое воззрение на него рождает благоговение и воспламеняет душу к делам бессмертным. Сколько людей великих, смотря на него, из почтения или из любочестия прольют слезы! Но, может быть, для того, что не легко достигнуть подобного обожания и славы, алтарь сей окружен лабиринтом. По извивающимся и отененным тропам его, между древесными ветвями, показываются жертвенники благодарности и усердия, истуканы славных в древности мужей, из мрамора и из других редких веществ сосуды, на подножиях возвышенные. На зеленом лугу, позади алтаря, стоит высокая алмазовидная, обделанная в злато, пирамида. Она украшена висящими гранеными цепочками и венцами, из разных цветно-прозрачных каменьев составленными. Верх ея, из каменьев же, увенчан лучезарным именем Екатерины II. Сим блестящим памятником хозяин хотел, кажется, изобразить твердость и сияние вечной славы своея благотворительницы. Лучи солнечные, сквозь стен, или забрал стеклянных, ударяя в него, отражаются, и, преломляясь несколько крат в телах столь же прозрачных, такое производят радужное сверкание, которого описать не можно. Иногда в самых мрачных тенях мелькают пурпуровые и златые зари. Нельзя лучше представить добродетель, разливающую всюду свое сияние. За обелиском, в самой глубине вертограда, зеркальная пещера. Внутри оной водный кладезь и купель резная из паросского мрамора, выше роста человеческого. Такие же две стоят по концам залы пред двумя возвышениями, из коих на одном помещается многочисленный хор музыки, а на другом избраннейшая беседа. Для прочих гостей устроены между столпов ложи. Везде виден вкус и великолепие; везде торжествует природа и художество; везде блистает граненый кристалл, белый мрамор и зеленый цвет, толико глазам приятный. По приличности висят цветочные вязи и венцы, а по надобности лампады и фонари. Невероятной величины зеркала! Все они инде предметы усугубляют, инде увеличивают, а инде удаляют и умаляют. Притом сладкогласное пение птиц, приятное благовоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем? – Кроме торжественных врат, еще четырьмя большими дверями проходят из сего чертога, однеми во внешний сад, а другими в прочие покои. Хотя по множеству оных, пространству и богатым приборам, приличным более роскоши, нежели земному раю, забудешь красоты его, воображая их в единой токмо блаженной природе; однако в изумлении своем чаешь быть в цветущей Греции, где одеум, лицея, стадии, экседры и театры из разных городов и мест собрались и в одном сем здании воскресли. Там отделено довольное пространство, где мужественная юность может упражняться в военных телодвижениях и прочих гимнастических играх; здесь любящие музыку, пение и пляску найдут себе место для увеселения. Там пленяющиеся живописью могут заниматься творениями Рафаэля, Гвидо-Рени и иных славнейших художников всея Италии; здесь эстампы с оных взоры привлекают. Там азиятской пышности мягкие софы и диваны манят к сладкой неге; здесь европейские драгоценные ковры и ткани внимание на себя обращают. Там уединенные покои тишиною своею призывают в себя людей государственных беседовать о делах, им порученных; здесь обсаженная древами прямовидность представляет гульбище, где бы и Платон с удовольствием мог собирать академию и преподавать свою философию. Словом, для всякого возраста, пола и состояния находятся чертоги, в которых, по склонностям каждого, с приятностию время препроводить можно. Везде достаточная и пристойная услуга, редкая утварь, всего обилие; и если бы какой властелин всемощного Рима, преклоня под руку свою вселенную, пожелал торжествовать звуки своего оружия или отплатить угощения своим согражданам: то не мог бы для празднества своего создать большего дома или лучшего великолепия представить. Казалось, что все богатство Азии и все искусство Европы совокуплено там было к украшению храма торжеств Великой Екатерины. Едва ли есть ныне где такой властитель, которому бы толь обширное здание жилищем служило.

     Великолепные чертоги
     На столько расстоят локтях,
     Что глас в трубы, в ловецки роги
     Едва в их слышится концах.
     Над возвышенными стенами,
     Как небо, наклонился свод;
     Между огромными столпами
     Отворен в них к утехам вход.

Если дом по сему описанию заслуживает внимание, то празднество, бывшее в нем, еще более.

По всеподданнейшему от хозяина прошению великой государыни и их высочеств и по нарочному зву знатного обоего пола дворянства, к 6-ти часам по полудни все собралися. Все были в маскарадном платье. Хотя от множества карет заперлись улицы, но в доме такой был простор, что можно бы, без сомнения, пригласить такое же или еще большее число гостей. Наконец прибыл двор. В самое то время, на устроенном нарочно против дома амфитеатре, украшенном зеленью, взыграли трубы, и открылся пир для народа. Представлены были в дар ему разного рода одежды, всякое съестное и сладкие напитки. Повсюду раздавалось восклицание в честь и славу всемилостивейшей обладательницы: простосердечное ура наполняло воздух. Самая лучшая похвала доброму государю – радостный клик его народа. Под сим гласом искренности хозяин встретил высочайших своих посетителей в подобающем августейшему их сану месте, со всевозможным благоговением и знаками подданнического усердия. Глубокое молчание и жадное устремление взоров нескольких тысяч гостей на священных императорских особ, вступивших сперва в большую залу, было первое приятное зрелище.

     Во древни времена так боги
     На олимпийски торжества,
     Оставя горние чертоги
     И светлы троны божества,
     Сходили, скрыв от смертных взора
     Сияние лучей своих.
     Среди народного собора
     Священное прибытье их
     Подобно так же познавалось,
     Как сходит к нам когда заря:
     Роптанье ветров укрощалось,
     Румянились эфир, моря;
     Вниманье на горах блистало,
     Поля лобзала тишина.
     Все бренно естество молчало,
     Смотря, как шествует она;
     Ея улыбка разливала
     На всю природу блеск и свет.

Как скоро высочайшие посетители соизволили воссесть на приуготовленные им места, то вдруг загремела голосовая и инструментальная музыка, из трех сот человек состоявшая. Торжественная гармония разлилась по пространству залы. Выступил от алтаря хоровод, из двадцати четырех пар знаменитейших и прекраснейших жен, девиц и юношей составленный. Они одеты были в белое платье столь великолепно и богато, что одних брильянтов на них считалось более, нежели на десять миллионов рублей. Сие младое и избранное общество тем больший возбудило в Россиянах восторг, что государи великие князья Александр и Константин Павловичи удостоили сами быть в оном. Видели Россияне соприсутствующую веселию их любезную матерь отечества, кроткую и мудрую свою обладательницу; видели при ней мужественного ея сына и достойную его супругу, украшенных всеми добродетелями; видели младых их чад, великих князей и княжен, радостную и твердую надежду будущего империи блаженства, а притом последних в сообществе с детьми их. Какою радостию, каким восторгом наполняло сие их чувства и что изображалося на их то удивленных, то улыбающихся лицах, того никакое перо описать не в состоянии; удобно было токмо сие видеть и чувствовать. Сия великолепная кадриль, так сказать, из юных Граций, младых полубогов и героев составленная, открыла бал польским танцем. Громкая музыка его сопровождаема была литаврами и пением; слова оного и последующего за ним польского же были следующие:

Хор I.

     Гром победы, раздавайся!
     Веселися, храбрый Росс!
     Звучной славой украшайся:
     Магомета ты потрес.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     ‎Воды быстрые Дуная
     Уж в руках теперь у нас;
     Храбрость Россов почитая,
     Тавр под нами и Кавказ.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     ‎Уж не могут орды Крыма
     Ныне рушить наш покой;
     Гордость низится Селима
     И бледнеет он с Луной.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     ‎Стон Синила раздается
     Днесь в подсолнечной везде;
     Зависть и вражда мятется
     И терзается в себе.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     ‎Мы ликуем славы звуки,
     Чтоб враги могли то зреть,
     Что свои готовы руки
     В край вселенной мы простерть.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     Зри, премудрая царица,
     Зри, великая жена,
     Что твой взгляд, твоя десница –
     Наш закон, душа одна.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать!

     Зри на блещущи соборы,
     Зри на сей прекрасный строй:
     Всех сердца тобой и взоры
     Оживляются одной.
     Славься сим, Екатерина,
     Славься, нежная к нам мать.

Хор II.

     ‎Возвратившись из походов,
     Принеся с собой трофей,
     Среди звуков, среди громов
     Плод победы вы своей
     Торжествуйте, Россы бранны,
     Славой, честию венчанны!
     Торжествуйте, ликовствуйте,
     Наполняйте плеском свет!
     Всей вселенной доказуйте,
     Что храбрей вас в свете нет;
     Нет храбрее и сильнее
     Вас, царям своим вернее!

     ‎Вы, в полях ли где сражались,
     Били тысячи вы стом;
     На морях ли в бой пускались,
     Флоты рушили огнем.
     Где вы грады осаждали,
     Страшны стены их упали,
     Пали с треском, пали с громом,
     Раздалася слава в свет,
     Что с Российским храбрым родом
     Сопротивника днесь нет;
     Нет им спорника во брани,
     Рвут везде их лавры длани.

     ‎В лаврах мы теперь ликуем,
     Исторженных у врагов;
     Вам, Россиянки, даруем
     Храбрых наших плод боев.
     Разделяйте с нами славу;
     Честь, утехи и забаву
     Разделяйте; одобряйте
     И вперед к победам нас;
     Жар в сердца вы нам вливайте:
     Ваш над нами силен глас;
     За один ваш взгляд любови
     Лить мы рады токи крови.

     ‎За одну твою щедроту,
     За один твой кроткий взгляд
     Сердце, душу, жизнь, охоту
     Росс принесть на жертву рад.
     О любезна мать народа!
     Верь, что щедрая природа
     С тем тобой нас наградила,
     Чтобы звучны чудеса
     С храбрым Россом ты творила.
     Продолжите, небеса,
     Продолжите ея лета
     К удивлению вы света!

Расположение пляски всей кадрили, которая чрез несколько колен польского прерывалась контратанцами, было изобретения самого хозяина. Славный Пик искусством своим сообщил ей всю приятность, как в важных, так и в веселых телодвижениях. Что вы пред сим, буйные, пьянственные и шутовские позорища! что вы пред сим?

     Не так ли лира восхищенна,
     В Пиндаровы цветущи дни,
     Была при торжествах почтенна,
     И он, возседший пальм в тени,
     Венцом покрытый, багряницей,
     Перед премудрости царицей
     Дела своих героев пел,
     Рукой златые движа струны?
     Какие сладкие перуны!
     Какой огонь от них летел!

     ‎Под поражающим согласьем
     Его приятных сердцу стрел,
     Орел, нагнув на перси выю,
     И млечным облаком сокрыв
     В пол-яблока зеницы быстры,
     Хребтом пернатым тихо зыблясь,
     Дремал, казалось, близ его,
     Спустив свои на розы крылья;
     Но нерастленно негой сердце
     И дух его парил у звезд.

     ‎И самые забавы,
     И самая любовь
     Наукой были славы
     И к подвигам жгли кровь
     Души благорожденной.
     Что слух внял восхищенный,
     Что зрел прельщенный взор,
     То юность вся твердила
     И по домам своим,
     По тем стезям ходила,
     Что пел пиита им
     И что гремел их хор.

     Он пел им витязей ристанье
     И крики на коней возниц,
     И молний по мечам блистанье,
     И пыль столпом от колесниц;
     Он пел им непорочны нравы,
     Желание честей и славы,
     И к общему любовь добру;
     Он пел им к божеству почтенье,
     Вдыхал к порокам омерзенье,
     Мздоимну злату, серебру.

     ‎Седые старцы, преклоненны
     Вокруг его на их жезлах,
     Внимая добродетель чтиму,
     Струили ток блестящих слез.
     Приятно было им то слышать,
     Что хвалят добры их дела;
     Но сердцу их еще стократ
     Того милей и слаще было,
     Что тот же на сынах их виден
     Был знак ко славе страстных душ.

     ‎Минерва с Марсом зрели
     На юнош полк младых,
     По взорам разумели
     Свою породу в них;
     И чрез лета толики
     Кто Александр Великий,
     Кто будет Константин;
     Божественные взгляды
     Свою читали честь
     И весь в них блеск Эллады:
     Тот громы к Персам несть,
     Сей вновь построит Рим.

В самом деле, сии танцы кадрили сопровождались громкою музыкою и хорами, воспевавшими победы, кажется, не с иным каким намерением, как чтобы по примеру древних возбуждать юношество к славе. Приятно было видеть некоторых младых людей, столько сим тронутых, что слезы у них на глазах являлись.

Что принадлежит до прекрасного пола, то разве только Анакреон изобразил бы все его прелести.

     Нежный, нежный воздыхатель и проч.

В продолжение танцев августейшая гостья, оказав свое благоволение участвовавшим в оных, изволила оставить собрание и уклонилась для отдохновения в чертог, устланный коврами и обитый драгоценными тканями. Здесь на стенах изображена история персидского вельможи Амана и Мардохея Израильтянина. Исткание толь живо, что, кажется, слышен глас последнего:

‎

     И если я не мил того вельможи оку,
     Ты ведаешь, могу ль я быть рабом пороку?
     Тебе известно все, о кроткая Эсфирь,
     Владычица сердец и красота порфир!
     Судьба на трон тебя с тем царский возводила,
     Чтоб милость ты и суд на троне воцарила,
     Невинность бы спасла, низвергла б клевету,
     И сердце нежное и духа высоту,
     Совокупя в себе, вселенной показала,
     Ты мудростью б пример мужей великих стала!

Между тем как, рассматривая здесь обои, воображение мечтало сие, или что-либо сему подобное, разум с почтением похвалял вкус и намерение хозяина или всякого вельможи, которого душа непричастна была клевете и мщению, и который подобными нравоучительными бытиями украшал свое жилище и сердце. Тогда в другой комнате подле сей, золотой слон, обвешанный жемчужными бахромами, убранный алмазами и изумрудами, начал обращать хобот. Он был как бы жив, и поставлен нарочно на страже у Ассуира, пред которым происходила помянутая история. Персиянин, сидящий на нем, ударил в колокол, и сие было возвещением театрального представления. Хозяин всеподданнейше просил к оному высочайших своих посетителей и пригласил прочих гостей. Открылся занавес. Место действия и помост осветился лучезарным солнцем, в средине которого сияло в зеленых лаврах вензеловое имя Екатерины II. Выступили танцовщики, представлявшие поселян и поселянок. Воздевая руки к сему благотворному светилу, они показывали движениями усерднейшие свои чувствования. Балет препровождаем был музыкою и пением.

Хор III.

‎

     Сколь твоими чудесами,
     Взгляда твоего лучами,
     Именем твоим блаженны!
     Сколь тобой мы восхищенны!
     Зри на наши ты днесь лица,
     Кроткая небес зеница!
     Где твое лишь имя, взоры
     Нам возблещут, – песни, хоры
     Там повсюду раздаются,
     Восклицания несутся:
     Всех с тобой мы в свете краше,
     Лучезарно солнце наше!

За сим следовала комедия, а после оной балет, представлявший смирнского купца, торгующего невольниками всех народов. Но, к чести российского оружия, не было ни одного соотечественника нашего в плену сего корыстолюбивого варвара. Какая перемена политического нашего состояния! Давно ли Украйна и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? давно ли? О, коль приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины. Она рекла:

‎

     Создал Румянцов по степям,
     Подвѝг ходящи с громом грады;
     Крылаты Этны по морям
     Текли с Орловым до Эллады:
     Они три света потрясли.
     Подобны лавры возрасли
     И днесь Потемкина рукой.
     Коль силен дух ея средь боев!
     Коль он везде велик собой!
     Он манием творил героев,
     Которых в поздни времена
     Деянья, память, имена
     Гремящей славой будут вечны,
     Грозой стихиев непресечны.

Уже наступила ночь, и когда из театра возвращалися в залу, предвозвещено было концертом великолепнейшее зрелище.

Xор IV.

‎

     От крыл Орлов парящих
     По югу воет шум:
     Погрязли в море флоты;
     Легли в полях полки;
     С холмов низверглись грады,
     Затмилася Луна;
     Под росскою рукою
     Склонил чело Дунай.

‎     Владычица полсвета,
     Россиян храбрых мать!
     В богоподобной славе,
     В сияньи благ твоих,
     Твоим небесным взором,
     Как радуга на понт,
     Благоволи приникнуть
     На сонм твоих побед.

‎     Воззри, как в небе звезды,
     Как в доме сем огни,
     Так ревностью горели
     В боях твои сыны.
     Мое ж к тебе усердье,
     Коль можно б с чем сравнить,
     Давно б тебе вселенна
     Воздвигнула алтарь.

Вступили в освещенные чертоги. Что ж представилось? Сама августейшая императрица вопрошает: «Неужели мы там, где прежде были»? Сто тысяч лампад внутри дома: карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристалом, наполненным возжженного белого благовонного воску. Граненые паникадила и фонари, висящие с высоты, а со сторон позлащенные светильники, одни как жар горят, а другие как воды переливаются и, совокупляя лучи свои в веселое торжественное сияние, все покрывали светозарностию. Какой блеск! Волшебные замки Шехеразады! сравнитесь ли вы с сим храмом, унизанным звездами, или лучше с целою поднебесностию, увешанною солнцами? Бессмертные певцы храмов вкуса и славы! почто вы не видали сего великолепия? – Что я вижу? тут играет яркий и живый луч, и как бы зноем африканского лета притупляются взоры. Там, как бы в пасмурный день, разливается блеск тонкий и умеренный: я весь в зарях. Окна окружены звездами. Горящие полосы звезд по высоте стен простираются. Рубины, изумруды, яхонты, топазы блещут. Разноогненные, с живыми цветами и зеленью переплетенные венцы и цепи висят между столпами; тенистые радуги бегают по пространству; зарево сквозь лес проглядывает; искусство везде подражает природе. Но что, кроме сего, было чрезъестественного, описать трудно. Высочайшие пальмы, по подбористым и ровным их стеблям до самых вершин увиты как бы звездами, и горят, как пламенеющие столпы. Ароматные рощи обременены златопрозрачными померанцами, лимонами, апельсинами; зеленый, червленный и желтый виноград, виясь по тычинкам огнистыми кистями своими, и в тенях по черным грядам лилеи и тюльпаны, ананасы и другие плоды пламенностию своею неизреченную пестроту и чудесность удивленному взору представляют. Где находишься? Что видишь? Не обманываешься ли? Сам себе не веришь! – Но если природа, искусство и самое, так сказать, волшебство неодушевленными и неподвижными предметами приводят здесь в изумление; то каким безмолвным восторгом, каким приятным оцепенением остановляешься, когда внезапно находишь под густотою древесных ветвей чистые воды и в них плавающих золотых и серебряных рыб? когда тут же, средь грома музыки и литавр, слышишь звонкие соловьиные свисты? Одни в светлой стихии приятным движением, а другие из отдаленной мрачности прерывающимся сладким пением, жадные слух и взоры несказанным увеселением наполняют. Такая необыкновенная и восхитительная внезапность совсем новое чувствие рождает. Но что с тобою будет, когда посреди всех оных див представится тебе в сапфирных, розовых и янтарных лучах горящий и всеосвещающий памятник любезной матери твоего отечества, алтарь ея и образ, вокруг которых, по сторонам, в зеленых и лиловых зарях видны дражайшие имена всего ея наследия? Всякий Россиянин вообразит и почувствует ни с чем несравненное удовольствие, от благодарности за прошедшее, от любви за настоящее и от надежды ожидаемого блага. Ежели он благоразумен, то в умилении сердца скажет: «Сей чистый и ясный огнь есть истинное подобие моего к ней усердия; сие лиловое и зеленое пламя – образ бессмертной моей и потомства моего на них надежды». Если же он чувствителен, то пролиет ангельские слезы и блаженством своим приближится к небожителям, созерцающим непостижимое, вечное сияние.

‎

     Не так ли солнцев дом стоит среди небес,
     Весь радугой объят и весь покрыт зарями?
     Моря сверкают в нем, поля, долины, лес;
     Рубина рдяного поддержан он горами;
     В сапфире, кристале, в нем звезды – как свещи,
     Кругом и внутрь его колеблются лучи.
     В каленом злате ввек горит и не сгарает,
     И око смертное сияньем притупляет.

Щедротою своею виновница блеска сего, достойная, чтоб и в позднейшие времена такие храмы в честь ея воздвигаемы были, ходит вокруг, осматривает все с обыкновенною ей милостию. Пред нею, кажется, все живее становится, все приемлет большее сияние; следы ея суть блистательные волны теснящегося за нею веселого, радостного, торжествующего собрания. Сие паче всего ее утешает. Светлое лицо ея ободряет улыбки, игры, пляски, лики, забавы. Се подобие матери, се монархиня, окруженная славою, любовию, великолепием!

‎

          Все три,
     Казалось, оны божества
     С владычицею душ с небес
‎          Пришли
     Умножить блески, звуки, радость
‎          Торжества.
‎          Все три,
     Казалось, меж собою
     Как будто спор вели,
     Кому быть празднества душою?
     Но Слава здесь с венцом лавровым,
‎          С короною из звезд,
‎          На подвиги душам готовым
‎          Трубой с высоких мест
‎          Свой огнь вливала;
     Во всех сердцах одна торжествовала.
‎          И Нимф и Сильф соборы
          Ея все пели хоры,
          Ея твердили глас,
     Плясали, бегали, скакали,
     Качались, в воздухе летали,
     И все согласно восклицали:
     «Утехам время, делу час»!

Между прочими танцами были также пляски по малороссийским и русским простым песням, из которых одна ниже сего следует. А как собственное народное пение любящим свое отечество нравится более иностранного, то какое было удовольствие видеть пред лицом монарха одобрение к своим увеселениям? О вы, которые не пленяли таким образом сердец, а хотели быть страшными! цари, могли ль вы наслаждаться такими приятными зрелищами?

Xор V.

     На бережку у ставка,
     На дощечке у млинка и проч.

Между тем, как такими забавами занимались в покоях, во внешнем, весьма пространном и прекрасном саду возжжены были увеселительные огни. Хотя пасмурная погода не позволяла всем утешаться ими, но любопытство приметило оные. Там, на прекрасных прудах, чешуящихся между открытою пологою зеленью, а инде древами осененных, зыблилась флотилия, из нескольких судов состоявшая, украшенная разноцветными флагами и фонарями, со множеством матросов и гребцов, богато одетых. Рощи, приятно разбросанные, и алеи, далеко простирающиеся, также испещрены были разными огнями. Всего приятнее казалось помавание дерев, над водами стоящих, которые, от случившегося тогда нарочитого ветра наклоняясь и возвышаясь, заставляли по колеблющемуся под ними стеклу пробегать то зеленые, то красные струи. Все дороги были покрыты народом, толпящимся подобно рою пчел, привившихся к тому месту, где матка их находится. Шорох дерев, шум вод катящегося водопада, жужуканье говорящих, глас вдалеке гребецкого рога и песень, слышимый с гулом музыки, вырывающимся из дому, погружали мысли в некую забывчивость. Какие разговоры, какие вопросы о причине праздника и щедрости хозяина! Мне слышится ответ его:

‎

     Я чем могу воздать ея ко мне щедроте?
     Величие мое – творенье рук ея;
     Все счастие мое – души ея в доброте,
     И слава торжества – ея, а не моя.

Угощенные толь приятным образом, посетители внутри и вне дома ничего уже более не ожидали, что бы могло усугубить их удовольствие; но вдруг, по данному от хозяина знаку, театр уничтожается; на месте же его и еще в нескольких других покоях являются для 600 человек накрытые столы, кроме тех, которые приставлены были к стенам для всякого, кто чего мимоходом пожелает. Где были театральное действие и зрители, там чрез несколько минут открылись горы серебра с разным кушаньем, вокруг с золотыми подсвечниками. Достойны были удивления расторопная услуга и порядок, а паче хозяйское распоряжение и присмотр его повсюду.

‎

     Он мещет молнию и громы
     И рушит грады и берет,
     Волшебны созидает домы
     И дивны праздники дает.
     Там под его рукой гиганты,
     Трепещут земли и моря;
     Другою чистит брилиянты
     И тешится, на них смотря.
     Сегодня бурю представляет,
     Летает завтра, как зефир,
     И лавр и мирты собирает,
     И в бой ведет и строит мир;
     То крылья вдруг берет орлины,
     Парит к Луне и смотрит вдаль;
     То рядит щеголей в ботины,
     Любезных дам в прелестну шаль.
     И еслиб он имел злодеев,
     Согласны б были все они,
     Что видят образ в нем Протеев,
     Который жил в златые дни.

Начался ужин. Места театра и оркестра удостоены были высочайшего императорского присутствия. На первом, в числе кадрили, изволили кушать государи великие князья Александр и Константин Павловичи; а на втором всемилостивейшая государыня и его императорское высочество наследник престола с высочайшею его супругою; партер и несколько картинных покоев заняты были прочими обоего пола особами. Порядок постановленных столов достоин примечания: всех взоры обращены были к лицу государыни, и от сцены по степеням до некоего особого возвышения возносилась освещенная гора с приборами, услугою и гостями, подобно как бы с зрителями. На Самой высоте оной сияли стеклянные разноогненные сосуды, что также представляло некое необычайное зрелище. Казалось, что вся империя пришла со всем своим великолепием и изобилием на угощение своей владычицы и теснилась даже на высотах, чтоб насладиться ея лицезрением.

‎

     Богатая Сибирь, наклоншись над столами,
     Рассыпала по них и злато и сребро;
     Восточный, западный, седые океаны,
     Трясяся челами, держали редких рыб;
     Чернокудрявый лес и беловласы степи,
     Украйна, Холмогор несли тельцов и дичь;
     Венчанна класами, хлеб Волга подавала,
     С плодами сладкими принес кошницу Тавр;
     Рифей, нагнувшися, в топазны, аматистны
     Лил кубки мед златый, древ искрометный сок,
     И с Дона сладкие и крымски вкусны вина;
     Прекрасная Нева, прияв от Бельта с рук
     В фарфоре, кристале чужие питья, снеди,
     Носила по гостям, как будто бы стыдясь,
     Что потчевать должна так прихоть по неволе.
     Обилье тучное всем простирало длань.
     Картины по стенам, огнями освещенны,
     Казалось, ожили и, рдяны лица их
     Из мрака выставя, на славный пир смотрели;
     Лукуллы, Цезари, Траян, Октавий, Тит,
     Как будто изумясь, сойти со стен желали
     И вопросить: Кого так угощает свет?
     Кто, кроме нас, владеть отважился вселенной?

Вскоре после ужина высочайшая посетительница, обозрев еще веселящихся, соизволила со всем своим августейшим домом уклониться к покою. Уже подвезены были колесницы: внезапно раздалось нежное пение с тихим звуком органов, нисходящее с висящих хоров, которые закрыты были разноцветными, озаренными ярким цветом стеклянными сосудами. Все безмолвствуют, внимают и обращают всюду взоры свои и, не видя поющих, в приятном восхищении думают созерцать облака или зари, с которых слышалось ангельское пение, сопровождаемое небесною гармониею.

Хор VI.

‎

     Царство здесь удовольствий,
     Владычество щедрот твоих;
     Здесь вода, земля и воздух,
     Дышит все твоей душой;
     Лишь твоим я благом
     И живу и счастлив.
     Что в богатстве и честях,
     Что в великости моей,
     Если мысль тебя не зреть
     Дух ввергает в ужас?

‎     Стой и не лети ты, время,
     И благ наших не лишай.
     Жизнь наша путь есть печалей:
     Пусть в ней цветут цветы.

По окончании хора хозяин с благоговением пал на колени пред своею всемилостивейшею самодержицею и облобызал ея руку, принося усерднейшую благодарность за посещение. Паки новая и трогающая сердце картина! Великолепный двор и все многочисленное собрание видят толь славную монархиню, с величественным и милостивым взором стоящую пред своим подданным, который несколько минут держит ея десницу с некаким особливым душевным умилением. Тако оставляла божественная Минерва сына Улиссова.

     Нисшедшим облакам,
     Богиня в них воссела;
     Подъемлясь к высотам,
     К нему с улыбкой зрела.
     От брони ветром звуки,
     От взоров луч летел;
     Воздев он к небу руки,
     Ей в след безмолвно зрел.

Гавриил Державин

Измаил пал 11(22) декабря 1790 года. Казавша­яся неприступной крепость с 35-тысячным гарнизоном сдалась после ожесточённого боя, длившегося 9 часов. В тот день турки поте­ряли 26 тысяч человек убитыми, 9 тысяч было взято в плен. Трофеями русских стали 265 ору­дий, 42 судна, 345 знамён. Руководивший при­ступом А. В. Суворов говорил впоследствии: «Не было крепости крепче, обороны отчаян­ней, чем Измаил. Только раз в жизни можно пускаться на такой штурм».

Императрица Екатерина II, поздравляя ко­мандующего русской армией Г. А. Потёмкина, писала ему: «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину противу ту­рецкого гарнизона, в оном находящегося, по­читается за дело, едва ли ещё где в истории на­ходящееся, и честь приносит неустрашимому российскому воинству».

Среди стихотворцев, откликнувшихся на славную победу русского оружия, был Г. Р. Дер­жавин, сочинивший оду «На взятие Измаила»:

Везувий пламя изрыгает,
Столп огненный во тьме стоит,
Багрово зарево зияет,
Дым чёрный клубом вверх летит;
Краснеет понт, ревёт гром ярый,
Ударам вслед звучат удары;
Дрожит земля, дождь искр течет;
Клокочут реки рдяной лавы, —
О росс! Таков твой образ славы,
Что зрел под Измаилом свет!..

Ода эта так понравилась императрице, что она приказала наградить 47-летнего поэта украшенной бриллиантами табакеркой, а при встрече милостиво ему улыбнулась и сказала: «Я не знала по сие время, что труба ваша столь же громка, как и лира приятна».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что прибывший из действующей армии Г. А. Потёмкин, решив устроить в честь паде­ния Измаила праздник, пригласил в качестве автора специально сочиняемых для этого тор­жества хоров только что обласканного Екате­риной Державина.

Праздник состоялся 28 апреля 1791 года в принадлежавшем светлейшему князю Таври­ческом дворце. Приготовления к нему потребо­вали невероятных усилий. «Окончание строи­тельства дома, оборудование парка и площади перед дворцом, рытьё каналов, внутренняя отделка помещений, подготовка спектаклей и балетных представлений были осущест­влены под его непосредственным наблюде­нием ровно за два месяца, начиная с прибы­тия светлейшего в Петербург. Первоначально праздник планировалось устроить к дню рож­дения Екатерины 21 апреля, приходившемуся в 1791 году на Фомин понедельник, второй после Пасхи. Однако даже организационный гений Потемкина не смог вовремя преодо­леть все препятствия, и торжества пришлось на неделю отложить», — пишет современный историк. Памятником этому грандиозному торжеству стало сочинённое Державиным «Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила у Его Светлости Господина Генерал-Фельдмаршала и Великого Гетмана Князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического».

Много лет спустя непростую историю этого сочинения поведал сам автор. С простоду­шием ребёнка он рассказал о ней в своих «Записках», повествование которых ведётся как бы со стороны, в третьем лице: «Потём­кин в сие время за Державиным, так сказать, волочился, желая от него похвальных себе стихов; спрашивал через секретаря своего, В. С. Попова, чего он желает? Но, с другой сто­роны, молодой П. А. Зубов, фаворит импера­трицы, призвав его в один день к себе в каби­нет, сказал ему от имени государыни, чтоб он писал для князя, что он прикажет; но отнюдь бы от него ничего не принимал и не просил, что он и без него всё иметь будет. Державин в таковых мудрёных обстоятельствах не знал, что делать и на которую сторону искренно предаться, ибо от обоих был ласкаем. В исходе Фоминой недели, то есть 28 апреля, Потём­кин дал великолепный праздник в Таври­ческом своём доме, где императрица со всею высочайшею фамилиею при великолепнейшем собрании присутствовала. Там были петы сочинённые Держвиным хоры, которыми быв хозяин доволен, благодарил автора и пригласил его к себе обедать, который обещал сочинить ему описа­ние того праздника. Без сумнения, князь ожидал себе в том описании великих похвал или, лучше казать, обыкновенной от стихотворцев сильным людям лести. Вследствие чего в мае или в начале июня, как жил князь в Летнем дворце, когда Державин поутру принёс ему то описание, просил Василья Степановича доло­жить ему об оном, князь приказал его про­сить к себе в кабинет. Стихотворец вошёл, подал тетрадь, а князь, весьма учтиво поблагодаря его, просил остаться у себя обедать, приказав тогда же нарочно готовить стол. Державин пошёл в канцелярию к Попову, дожидался — не прикажет ли чего князь; где свободный имел случай и довольно времени объяснить, что мало в том описании на лицо князя похвал; но скрыл прямую тому при­чину, бояся неудовольствия от двора, а ска­зал, что как от князя он никаких ещё благоде­яний личных не имел, а коротко великих его качеств не знает, то и опасался быть причтён к числу подлых и низких ласкателей. Но такое извинение мало в пользу автора послужило, ибо князь прочёл описание и увидел, что в нём отдана равная с ним честь его соперни­кам, то фуриею выскочил из своей спальни, приказал подать коляску и, несмотря на шед­шую бурю, гром и молнию, ускакал Бог знает куды. Всё пришло в смятение, столы разо­брали, и обед исчез. Державин сказал о сём Зубову и не оставил, однако, в первое воскресе­нье, при переезде князя в Таврический дом, засвидетельствовать ему своё почтение. Он принял его холодно, однако не сердито. Князю при дворе очень тогда было плохо. Но Держа­вин, несмотря на то, и к Зубову, и к нему ездил».

«Описание праздника» Державин опубли­ковал уже после смерти светлейшего. Начина­лось оно стихотворением на смерть Потём­кина: признание заслуг умершего уже не вызывало раздражения при дворе. Слог пове­ствования пышностью своей соответствовал роскоши торжества: «Везде виден вкус и вели­колепие; везде торжествуют Природа и худо­жество; везде блистает гранёный кристалл, белый мрамор и зелёный цвет, толико очам приятный. По приличности висят цве­точные вязи и венцы, а по надобно­сти лампады и фонари. Невероят­ной величины зеркала все сии предметы инде усугубляют, инде увеличивают, а инде удаляют и умаляют. При том сладкогла-сое пение птиц, приятное бла­говоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем?»

После смерти Г. А. Потёмкина соз­данный им «Эдем» — Таврический дво­рец — был взят в казну и стал одной из любимых резиденций Екатерины II. В 1797 году его передали Конногвардейскому полку, но вскоре восстановили как одну из император­ских резиденций. В 1906-1910 годах в нём раз­мещалась Государственная дума, а в 17-м году -Петроградский совет рабочих депутатов. До переезда в Смольный в Таврическом дворце заседал ВЦИК Советов. 5(18) января 1918 года здесь собралось Всероссийское учредитель­ное собрание. Тогда-то и прозвучали знамени­тые слова: «Караул устал!», на долгие годы похо­ронившие российскую демократию. В 1918 году Таврический дворец переименовали во Дво­рец Урицкого (в память об убитом председа­теле Петроградской ЧК М. С. Урицком), однако название не прижилось. В 1930-х годах в нём помещался Всесоюзный сельскохозяйствен­ный коммунистический университет, а после Отечественной войны — Ленинградская выс­шая партийная школа. В настоящее время дво­рец, в котором Г. А. Потёмкин с невиданным размахом праздновал взятие Измаила, явля­ется штаб-квартирой Межпарламентской Ассам­блеи государств-участников СНГ.

---

Державин Гавриил Романович (1743-1816)

Описание празднества, бывшего по случаю взятия Измаила, у Его Светлости Господина Генерал-Фельдмаршала и Великого Гетмана Князя Григория Александровича Потёмкина-Таврического, в присутствии Ея Императорского Величества и Их Императорских Высочеств, в Петербурге в доме его близ Конной Гвардии, 1791 года Апреля 25 дня. В Санкт-Петербурге: С дозволения Указного печатано у И. К. Шнора, 1792. 39 с. В цельнотканевом шёлковом переплёте с золототиснёными орнаментальными рамками на крыш­ках. Форзацы «мраморной» бумаги. 20х12,5 см. На титульном л. штемпельный оттиск с вписанным от руки номером: «№ 130». На свободном л., вплетённом перед задним форзацом, надпись простым карандашом: «Пр.<одано> 20 июня 1934 г. А. Б.». В «Редких русских книгах и летучих изданиях XVIII века» Ю. Ю. Битовта (Москва, 1905. С. 479. № 2373) издание описывается как имеющее гра­вированную картинку, однако в других библиографических справочниках подобные сведения отсутствуют. Несомненная редкость.