Праздник грозы текст

5—6 классы

ПО ЧУЖИМ ДОМАМ

Кто не сумел или поленился сам себе дом
выстроить, устроился в чужом дому. Кукушки подкинули свои яйца в гнезда
трясогузок, зарянок, славок и других маленьких домовитых птичек. Лесной
кулик-черныш отыскал старое воронье гнездо и выводит в нем своих птенцов.

Пескарям очень понравились покинутые хозяевами
рачьи норки в песчаном берегу под водой. Рыбки выметали в них свою икру.

А один воробей устроился очень хитро. Выстроил
он себе гнездо под крышей — мальчишки разорили его. Выстроил в дупле —
ласка все яйца повытаскала. Тогда воробей пристроился в громадном гнезде
орла. Между толстыми сучьями этого гнезда свободно поместился его маленький
домик. Теперь воробей живет спокойно, никого не боится, Огромный орел и
внимания не обращает на такую мелкую птаху. Зато уж никто не разорит воробьиного
гнезда. Орла-то каждый боится.

Есть в лесу и общежития. Пчелы, осы, шмели
и муравьи строят дома на сотни и тысячи жильцов. Грачи заняли сады и рощи
под свои гнездовые колонии, чайки — болота, песчаные острова и отмели,
а ласточки-береговушки изрешетили обрывистые берега рек своими норками-пещерками.

(По В. Бианки) 

ПОЖАР

Однажды крестьяне ушли работать в поле.
В деревне остались только старики и дети. В одной избе оставались бабушка
и трое маленьких внучат. Бабушка .истопила печку, легла отдохнуть и заснула.
Внучка Маша открыла печку, набрала углей в черепок и пошла в сени. А в
сенях лежали снопы. Маша принесла угли, положила под снопы и стала дуть.
Когда солома стала загораться, она обрадовалась, пошла в избу, привела
за руку младшего брата Кирюшку и сказала: «Гляди, какая печка!». Снопы
уже горели и трещали. Когда дым заполнил сени, Маша испугалась и побежала
назад в избу. Кирюшка упал на пороге, расшиб нос и заплакал. Маша втащила
его в избу, и они оба спрятались под лавку. Бабушка спала и ничего не слыхала.
Старший мальчик, Ваня, был на улице. Когда он увидал, что из сеней валит
дым, он вбежал в дверь, сквозь дым проскочил в избу и рабудил бабушку.

А бабушка спросонья забыла про детей, выскочила
и побежала по дворам за народом. Маша тем временем сидела под лавкой и
молчала. Только маленький мальчик кричал, потому что больно разбил себе
нос. Ваня услыхал его крик, поглядел под лавку и закричал Маше:

— Беги, сгоришь!

Маша побежала в сени, но от дыма и огня
нельзя было пройти. Она вернулась назад. Тогда Ваня поднял окно и велел
ей лезть. Когда она пролезла, Ваня схватил брата и потащил его. Но мальчик
был тяжел, он плакал и отталкивал Ваню.

Наконец Ваня подтащил брата к окну, стал
толкать его сзади и крикнул Маше:

— Тяни его за голову! Вдвоем они вытащили
Кирюшу в окно. Так все трое спаслись от огня.

(По Л. Толстому) 

ПОЖАРНЫЕ СОБАКИ

Часто в городах на пожарах остаются в домах
дети. Их нельзя вытащить, потому что они от испуга прячутся и молчат, а
дым мешает их рассмотреть. Поэтому в Лондоне пожарные держат собак, которые
приучены спасать детей. Одна такая собака спасла двенадцать детей. Ее звали
Боб.

Однажды загорелся дом. Когда пожарные подъехали
к дому, из него выбежала женщина. Она плакала и говорила, что в
доме осталась двухлетняя девочка. Пожарные послали Боба. Боб побежал по
лестнице и скрылся в дыме. Через пять минут он выбежал из дома и в зубах
за рубашонку нес девочку. Мать бросилась к дочери и плакала от радости,
что дочь была жива. Пожарные ласкали собаку, но Боб рвался опять в дом.
Пожарные подумали, что в доме есть еще что-нибудь живое. Они пустили собаку.
Боб побежал в дом и скоро принес что-то в зубах. Это оказалась большая
кукла. Все расхохотались.

(По Л. Толстому) 

ПОЛЕТ

Однажды белке надоело целый день прыгать
с ветки на ветку, захотелось ей полетать. Сидит белка на дереве и горюет.
Летит птичка и спрашивает белку:

— Что ты сегодня сидишь и не прыгаешь?

Белка говорит:

— Надоело мне прыгать. Птицы летают, жуки
летают, разные мошки тоже летают. И только я летать не могу. А мне хочется
немножко полетать.

Птичка говорит:

— Я бы тебя взяла с собой полетать, но
ты тяжелая. Тебя только двенадцать птичек могут на воздух поднять.

Белка говорит:

— Тогда позови мне двенадцать птичек, пусть
они меня по воздуху покатают.

Птичка почирикала, и тотчас прилетели еще
одиннадцать птичек. Белка нашла двенадцать веревочек и каждую птичку привязала
за лапку. Потом взяла в каждую лапку по шесть веревочек с птичками.

Птички взмахнули крылышками и полетели.
Вот летят птички, а под ними белка летит. Держится белка за веревки и дрожит
от страха. Кричит птичкам:

— Птички-сестрички, хватит! Спускайте меня
вниз. У меня голова кружится. Птички говорят:

— Ну нет. Раз ты летать захотела, так
мы тебя под самые облака поднимем.

Взмахнули крылышками и поднялись еще выше.
От страха наша белка выпустила из одной лапки шесть веревочек с птичками.
И эти птички улетели в сторону.

Остальным шести птичкам стало тяжело, и
они стали понемножку спускаться вниз. А наша догадливая белка выпустила
из лапки еще две веревки. И тогда еще две птички улетели. На четырех птичках
белка плавно спустилась на землю. Там она тотчас взобралась на дерево,
стала прыгать и веселиться.

(По М. Зощенко) 

ПОЛЕТУША

Не спеша плыву в лодке по таежной реке.
С берез опадают листья. Покачиваются в медленном, печальном танце и тихо
садятся на воду.

В глубоких омутах стоят налимы величиной
с полено. На песчаных отмелях гуляют резвые голавли.

Пахнет прелой корой, грибами, малиной.
За поворотом раздаются тихие всплески и цоканье. Я бросаю весла, прислушиваюсь.

В двух шагах от меня слышны загадочные
звуки.

Я легонько отталкиваюсь от коряги и прячусь
за кустом тальника.

— Чок! чок! — раздается где-то рядом.

Я пригнул ветку и увидел, что прямо над
моей головой нависает могучий кедр, а из дупла белка выглядывает. Она вертит
шишку проворными лапками и щелкает орехи. Только летят пустые скорлупки
и исчезают в воде. Видно, нравится рыжей непоседе слушать, как с легким
звоном падают в воду пустые скорлупки.

Я поднял отяжелевшую руку и случайно шлепнул
веслом. Белка насторожилась, с опаской глянула на меня. Затем снялась с
дерева и полетела над рекой. Кожа у нее между лап натянулась. Не белка,
а сказочный ковер-самолет. Крутанула хвостом и на том берегу на ель опустилась.
Это была летучая белка, называют ее по лету шей!

(По А. Баркову)

ПОЛОВОДЬЕ

Наш дом стоит недалеко от реки. Ледоход
прямо из окна видно. Нежданно вода вышла из берегов, затопила овраг и низину.
На островке я заметил какого-то зверька. А вода с каждым часом все прибывает
и прибывает. Скоро островок затопит. Прибежал я к дедушке, кричу:

— Заяц тонет!

Дед вышел на крыльцо, нахмурился:

— Ну и дела! Спасать надо косого! Отвязал
лодку, и поплыли мы к острову. А зверек взъерошился, выгнул спину дугой
и вдруг мяукнул. Дед удивился:

— Вот так заяц! Да это же наш кот Серый!

Не успели мы причалить, как Серый прямо
мне на колени прыгнул. Весь мокрый, худой! Трется о плечо, мурлычет. Добрались
мы до берега. Кот вырвался у меня из рук и прыгнул в кусты. Только его
и видели! Дед усмехнулся в усы:

— По весне куда кота не заносит: в дальнее
село, в лесную глушь. Теперь вот на остров!

А вчера залез я на тополь, глянул на реку
и увидел, что островка и след простыл. Кругом одна темная вода.

(По А. Баркову)

ПОРА ВСТАВАТЬ!

Павлик пошел в этом году в школу. И он
очень боялся опоздать на уроки. А в доме у них будильника не было. Только
были стенные часы-ходики. Тогда мальчик решил сделать себе будильник. Он
заметил, что в восемь утра гиря от часов доходит почти до табуретки.

Тогда он поставил на табуретку чайник с
водой. Утром гиря опустилась в воду и вытеснила воду из чайника.

Из чайника вода потекла не на пол, а по
резиновой трубочке, которую мальчик приделал к чайнику. Вода стала капать
на мальчика. И Павлику понятно, что пора вставать.

Но потом родители мальчика не разрешили
ему пользоваться этим будильником, потому что вода текла прямо на кровать.

Папа принес настоящий будильник. С тех
пор мальчик сам заводил этот будильник и каждое утро вставал в нужное время.

(По М. Зощенко) 

ПОСЕЙДОН

Глубоко в пучине моря стоит чудесный дворец
владыки морей Посейдона. Властвует над морями Посейдон, и волны моря послушны
малейшему движению его грозного трезубца.

Однажды Посейдон увидел, как водили хоровод
дочери вещего морского старца Нерея. Пленился бог моря прекрасной Амфитритой
и хотел увезти ее на своей колеснице. Но Амфитрита укрылась у титана Атласа,
который держит на своих могучих плечах небесный свод.

Долго не мог Посейдон найти прекрасную
дочь Нерея. Наконец открыл ему ее убежище дельфин. За эту услугу Посейдон
поместил дельфина в число небесных созвездий. Посейдон похитил у Атласа
прекрасную дочь Нерея и женился на ней.

С тех пор живет Амфитрита с мужем своим
Посейдоном в подводном царстве. Множество морских божеств окружает Посейдона,
они послушны его воле.

Высоко над дворцом шумят морские волны.
Когда дивные кони мчат по морю колесницу Посейдона, то расступаются волны
и дают дорогу своему повелителю. Быстро несется Посейдон по безбрежному
морю, а вокруг него играют дельфины. Рыбы выплывают из морской глубины
и сопровождают его колесницу.

Когда же взмахнет Посейдон своим грозным
трезубцем, бушует на море сви-

репая буря. Бьются с шумом морские валы
о прибрежные скалы и колеблют землю. Но простирает Посейдон свой трезубец
над волнами — и они успокаиваются. Стихает буря. Снова спокойное море чуть
слышно плещется у берега.

(По Н. Куну) 

ПОСЛЕ ОХОТЫ

Я ехал с охоты вечером один, на беговых
дрожках. До дому еще было верст восемь. Моя добрая рысистая кобыла бодро
бежала по пыльной дороге. Она изредка похрапывала и шевелила ушами. Усталая
собака ни на шаг не отставала от задних колес. Гроза надвигалась. Впереди
огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса. Надо мною и мне
навстречу неслись длинные серые облака. Ракиты тревожно шевелились и лепетали.
Душный жар внезапно сменился влажным холодом. Тени быстро густели.

Я ударил вожжой по лошади, спустился в
овраг, перебрался через сухой ручей, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога
вилась передо мною между густыми кустами орешника. Здесь уже царил мрак.
Я продвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних
дубов и лип, по глубоким рытвинам. Лошадь моя начала спотыкаться. Сильный
ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали. Крупные капли дождя
резко застучали, зашлепали по листьям. Сверкнула молния, и гроза разразилась.
Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро вынужден был остановиться.
Лошадь моя вязла, я не видел ни зги.

Кое-как приютился я к широкому кусту. Я
сгорбился, закутал лицо и стал терпеливо ожидать конца ненастья. Вдруг,
при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально
глядеть в ту сторону. Вдруг та же фигура словно выросла из земли возле
моих дрожек.

— Кто это? — спросил звучный голос.

— А ты кто сам?

— Я здешний лесник.

(По И. Тургеневу) 

ПОТЕРЯННЫЙ КОШЕЛЕК

У одного жадного человека пропал кошелек,
в котором было сто монет. Хозяин повсюду искал свой кошелек, но так и не
нашел. Тогда он объявил: «Тому, кто найдет мой кошелек и вернет мне деньги,
я дам в благодарность десять монет».

Нашел этот кошелек один хороший человек,
отдал его скупцу и попросил обещанную награду.

Скупой ответил:

— В этом кошельке было сто десять монет,
а сейчас здесь только сто. Десять монет остались у тебя. Ты уже получил
свою долю! Чего же ты еще от меня хочешь?

Пошел тот человек к судье и рассказал ему
все. Призвал судья скупца и спрашивает:

— Почему не отдаешь его долю?

— Да он сам уже взял ее из этого кошелька,
— отвечает тот.

Судья взял кошелек, осмотрел его и завязал
точно так же, как тот был завязан раньше. Потом и говорит скупцу:

— В твоем кошельке было сто десять монет,
а в этом помещается только сто. Ясно, что кошелек не твой. Пойди поищи
сам свой кошелек, а этот отдай человеку, который его нашел. Когда придет
хозяин кошелька, он ему и вернет.

(По афганской сказке) 

ПОЧЕМУ ВОДА В МОРЕ СОЛЕНАЯ

Старики говорят, что когда-то давно вода
в море не была соленой. Поговаривают, что стала она такой, потому что какой-то
муравей укусил Ангало.

«А кто такой Ангало?» — спросите вы. Так
вот, Ангало был великаном. Когда он стоял в самой середине моря, вода едва
доходила до его колен. Когда же Ангало стоял на земле, горы тоже были ему
лишь по колено.

Как-то раз кончилась у людей соль, и они
пришли к Ангало.

— У нас кончилась соль, Ангало. Мы хотим
раздобыть соль за морем. Ведь здесь ее нет. Помоги нам, Ангало.

— Нет ничего проще, идите за мной, — ответил
великан.

Пришли они к морю. Ангало сел на берегу
и вытянул свою ногу так, что пяткой уперся в гору по ту сторону моря.

— Вот вам моет, по моей ноге вы сможете
перейти через море, — сказал он. людям.

— Спасибо, Ангало!

— Возьмите корзины для соли и ступайте!

Обрадовались люди, взяли корзины и без
труда перешли через море. Они набрали соли и повернули назад. Снова шли
они по ноге Ангало, и каждый нес полную корзину, соли.

Вот уже и самая середина моря. И тут Ангало
укусил муравей. Вздрогнул великан от боли, а люди с соляными корзинами
попадали в море. С тех пор вода в море стала соленой.

(По филиппинской сказке) 

ПРАЗДНИК ГРОЗЫ

Надо было переждать грозу. Я вернулся к
избе, сел на терраске на пол, прислонился спиной к стене и приготовился
остаться с глазу на глаз с грозой. А мне хотелось проследить весь ход грозы
от самого начала до конца.

Потемнело. Низко, с тревожными криками
пронеслись в глубь леса испуганные птицы. Внезапная молния судорожно передернула
небо, и я увидел над Окой дымный облачный вал. Потом еще потемнело.

Небо дохнуло резким холодом. Издалека начал
катиться медленный и важный гром. Он сильно встряхивал землю.

Вихри туч опустились к земле, и вдруг случилось
чудо. Солнечный луч прорвался сквозь тучи, косо упал на леса. Тотчас хлынул
торопливый, косой и широкий ливень. Он гудел, веселился, колотил с размаху
по листьям и цветам. Лес сверкал и дымился от счастья.

После грозы я вычерпал лодку и поехал домой.
Вечерело. В сыроватой прохладе я почувствовал удивительный запах цветущих
лип.

И я понял внезапно, как мало у нас слов,
чтобы выразить все красоту нашей земли.

(По К. Паустовскому)

ПРО ЕЖА ФОМКУ И КОТА ВАСЬКУ

В сумерки я возвращался из леса и увидел,
что по дороге еж топает. Он тоже меня заметил, фыркнул и свернулся клубком.

Посадил я ежа в кепку, принес домой и назвал
Фомкой. В комнате Фомка развернулся, громко забарабанил ножками по полу,
стал по углам шарить. Нашел за печкой старый подшитый валенок и забрался
в него. А на том валенке любил дремать рыжий кот Васька. Всю ночь до рассвета
он где-то бродил, а затем прыгнул в форточку. Лег он на свое любимое место
за печкой, но тут же выгнул спину дугой, мяукнул и выскочил на середину
комнаты. Васька не на шутку перепугался. Чудеса творятся на свете! Старый
дедов валенок ожил: чихал, кашлял, фыркал. Потом из валенка выкатился серый
колючий клубок. В отчаянии кот прыгнул на шкаф.

Я подумал, что теперь Ваське спокойной
жизни не будет. Но ошибся. День за днем кот и еж приглядывались друг к
другу, а потом привыкли и подружились. Даже молоко стали пить из одного
блюдца.

Как-то Фомка поймал в сенях мышонка и показал
его Ваське. Пристыженный кот заурчал и предпочел удалиться во двор. Васька
был толст, ленив и на мышей не обращал внимания.

Осенью я пустил Фомку под дом, но почти
каждый вечер еж прибегал к крыльцу, стучал по блюдцу лапами и требовал
молока.

На зов колючего друга являлся кот, и частенько
они ужинали вместе. Но

самое удивительное, что с тех пор и Васька
начал ловить мышей. Ведь недаром говорится, что с кем поведешься, от того
и наберешься!

(По А. Баркову)

ПРО СОРОК

— Сорока на заборе! Вот бы подстрелить
из лука! — крикнул Петька.

— Зачем подстрелить? — удивился я. Петька
надул щеки и выпятил грудь вперед:

— Чем меньше сорок, тем лучше. Знаешь,
где у них гнезда? У реки, в ивняке. Я оттуда яйца брал.

— Да разве можно гнезда разорять? — опять
удивился я.

Петька ответил:

— Сорочьи можно. Они воруют ложки, ножи
и вилки. А иногда даже часы и кольца.

С того дня стал я после завтрака окна закрывать,
а со стола ложки да вилки прятать. Заметил это дедушка и говорит:

— Больно ты шустрый! Не успеешь щи дохлебать,
уж ложку прячешь!

— Белобоки за окном! Того гляди, что-нибудь
сцапают. Дед рассмеялся:

— От сорок пока еще никто не обеднел.
Верно, есть за ними один грешок. Порой они таскают блестящие предметы и
забавляются ими. Словно дети в игрушки играют. Зато пользу приносят сороки
немалую. Уничтожают в наших садах и лесах вредных мохнатых гусениц. Даже
мышь-полевку не упустят. Проворные птицы!

(По А. Баркову)

ПРЯТКИ ЩУРКОВ

Недавно отшумел дождь, и в осенней тайге
стоял крепкий грибной запах. Я шел глухой тропой. На западе сквозь редкие
облака проглянуло солнце. Преобразилось и ослепительно засияло все вокруг:
старые замшелые кедры, гроздья черемух и островки красной брусники. На
калине я увидел стайку алых щурков. Они рассыпались по ветвям и посвистывали
грустно и мелодично, словно прощались с лётом.

В небе скользнула стремительная тень. Это
парил сокол. Он тоже приметил беззаботных щуркрв. Сокол всегда появляется
неожиданно. В бледно-серое стальное перо спрятаны острые когти. Без промаха
бьет добычу крючковатый клюв. Сокол сделал вираж и молнией скользнул вниз.
Но чуткие щурки опередили его. Мелодичная песня разом оборвалась, в один
миг они попадали с веток и спрятались в траве.

Тем временем пернатый разбойник еще раз
просвистел крыльями над моей головой. Но птиц не нашел и взмыл в небо.

Порыв ветра сорвал с дерева гроздь калины.
На рукав моего пальто упал березовый лист. Он был весь в легкой позолоте.
Я оглянулся назад. Щурки снова облепили калину и засвистели по-прежнему
мелодично и беззаботно. Словно не было никакой опасности, а они просто
играли в прятки.

(По А. Баркову)

РОБИНЗОН ПРИРУЧАЕТ ДИКИХ КОЗ

На одиннадцатом году моего пребывания на
острове я начал серьезно подумывать, как бы найти способ ловить диких коз.
Я знал места, где козы паслись чаще всего. Там я выкопал три глубокие ямы,
накрыл их плетенками и положил на каждую плетенку охапку колосьев риса
и ячменя. На другой же день я нашел в одной яме большого старого козла,
а в другой — трех козлят. Старый козел был дикий и злой, я выпустил его
на волю.

Впоследствии мне пришлось убедиться, что
голод укрощает даже львов. Но тогда я этого не знал. Если бы я заставил
козла поголодать дня три-четыре, а потом принес ему воды и немного колосьев,
он сделался бы смирным не хуже моих козлят. Козы вообще очень умны и послушны.
Если с ними хорошо обращаться, их ничего не стоит приручить.

Я подошел к той яме, где сидели козлята,
вытащил всех троих по одному, связал вместе веревкой и с трудом приволок
домой. Довольно долго я не мог заставить их есть. Кроме молока матери,
они еще не знали другой пищи. Но, когда они порядком проголодались, я бросил
им несколько сочных колосьев, и они мало-помалу принялись за еду. Вскоре
они привыкли ко мне и сделались совсем ручными. С тех пор я начал разводить
коз.

(ПоД. Дефо)

РОЗЫ НА СНЕГУ

Черно, голо в парке осенью. Отцвели астры
и георгины, увял табак. Стали коричневыми, жалко скрючились золотые шары.
Засохли настурции. Клумба у входа в парк будто состарилась, поблекла.

Зеленел в парке лишь могучий дуб. Когда
начинает смеркаться, дуб походит на мамонта. Но загорается фонарь, и мамонт
исчезает. На фоне темных ветвей лип я увидел пышную крону дуба, но не удивился.
Я знал, что дубы последними сбрасывают листву.

Под утро ударил морозец. Запорошил снег.
Дуб покрылся инеем, стал стеклянным. Листья его обвисли, словно сухое белье
на веревке.

Я взглянул на клумбу и поразился. В самой
ее середине пожаром на бело-голубом фоне полыхал куст роз. Казалось, намертво
уснули бутоны, и все же прорвались к свету два ярких цветка. Розы и снег—
чудеса!

(По А. Баркову) 

СВИРИСТЕЛИ

На пригорке сиротливо вздрагивает от ветра
рябина. Вся она усыпана гроздьями ягод. На ветвях покачиваются большие
хохлатые птицы. Вдруг раздались нежные звуки свирели… Сын глаза раскрыл:

— Весной и летом я таких птиц не встречал!
Отец ответил:

— И не встретишь. Зажжет мороз багряным
огнем гроздья рябин — и свиристели тут как тут. К нам из тайги по ягоды
прилетят.

— А почему они свиристели?

— Видно, от пастушьей свирели птицам название
дано…

Сын подошел ближе. Пепельно-розовые свиристели
насторожились, подняли на голове пышные хохолки.

Неподалеку раздался оглушительный выстрел.
Стайка снялась с рябины и скрылась в лесу.

Тишина снова огласилась нежными трелями.
Сын проводил птиц долгим взглядом и прошептал вслед:

— Красавцы! Отец кивнул.

— Еще какие! Недаром свиристелей прежде
«красавами». называли.

— Смотри, как рябину обчистили!

— Да, поесть они здоровы!

Ходил я однажды зимой по Москве. Устал
и решил передохнуть в сквере возле Большого театра. Сел на скамейку, покупки
перебираю. И вдруг над моей головой чавканье и стук. Что-то падает, сыплется
на землю. Поднял глаза — а на яблонях целое пиршество!

Свиристели расположились на деревьях. Заглатывают
мороженые яблочки величиной с вишню, большущие зобы набили. А им все мало.
Кругом людской поток без.конца, сутолока, автомашины… А птицам хоть бы
что! Пока все плоды не обобрали, с места не тронулись.

(По А. Баркову) 

СЕНО, СОЛОМА

Поняли русские после Нарвы, что с необученным
войском против шведа не повоюешь. Решил царь Петр завести постоянную армию.
Пока нет войны, пусть солдаты занимаются ружейными приемами, привыкают
к дисциплине и порядку.

Однажды Петр ехал мимо казарм. Там солдаты
учились ходить строем. Рядом с солдатами шел молодой офицер и подавал необычные
команды:

— Сено, солома!

Петр остановил коня и присмотрелся. На
ногах у солдат что-то навязано. На левой ноге сено, на правой солома. Офицер
увидел Петра, закричал:

— Смирно!

Солдаты замерли. Подбежал поручик к царю:

— Господин бомбардир-капитан, рота офицера
Вяземского хождению обучается!

— Вольно! — подал команду Петр.

Вяземский царю понравился. Хотел Петр за
«сено, солома» разгневаться, но теперь передумал. Спросил Вяземского:

— Что это ты солдатам на ноги навязал?
Солдат позоришь. Устав не знаешь. Вяземский объяснил:

— Это чтобы солдатам легче учиться было.
Никак не могут различить, где легая нога, где правая. А вот сено с соломой
не путают, потому что деревенские.

Подивился царь выдумке, усмехнулся.

А вскоре Петр принимал парад. Лучше всех
шла последняя рота.

— Кто командир? — спросил Петр у генерала.

— Офицер Вяземский, — ответил генерал.

(По С., Алексееву) 

СЕНТЯБРЬ

Наступил сентябрь. Уже не так стало жечь
солнце, дни стали заметно короче, ночи — длиннее, и все чаще стали лить
дожди. Поле совсем опустело, и ветер гулял в нем на просторе. Потом однажды
вечером ветер улегся, тучи разошлись с неба. Утром синичка Зинька не узнала
поля. Все оно было в серебре, и тонкие серебряные ниточки плыли над ним
по воздуху. Одна такая ниточка, с крошечным шариком на конце, опустилась
на куст рядом с Зинькой. Шарик оказался паучком. Синичка клюнула его и
проглотила. Очень вкусно! Только нос весь в паутине. А серебряные нити-паутинки
тихонько плыли над полем, опускались на землю, на кусты, на лес. Молодые
паучки рассеялись так по всей земле. Паучки покидали свою летательную паутинку.
Они отыскивали себе щелочку в коре или норку в земле и прятались в нее
до весны.

В лесу уже начал желтеть, краснеть, буреть
лист. Уже птичьи выводки собирались в стаи. Кочевали все шире по лесу,
готовились к отлету. То и дело откуда-то неожиданно появлялись стаи совсем
незнакомых Зиньке птиц: долгоногих пестрых куликов, невиданных уток. Они
останавливались на речке, на болотах. День покормятся, отдохнут, а ночью
летят дальше.

Однажды Зинька повстречала в кустах среди
поля веселую стайку синиц. Стайка перелетала полем из леска в лесок. Не
успела Зинька познакомиться с ними, как из-под кустов с шумом и криком
взлетел большой выводок полевых куропаток. Когда Зинька опомнилась, около
нее никого не было: ни куропаток, ни синиц.

(По В. Биаяки)

СКАЗОЧНЫЙ ГОРОД

Тихи, задумчивы сентябрьские дни. Просторнее,
светлее становится старый парк. В темных заводях пруда ржавеют и тонут
листья кувшинок. Внезапно ночной морозец опалил клены, и они сделались
золотыми А потом задули ветры, потек листопад.

По утрам дворник Архип подметает аллеи
парка. Однажды за ним увязался пятилетний внук Митька. Сперва он бойко
махал веником, но вскоре это ему надоело. Мальчик спрятал веник в кусты
и огляделся по сторонам. У забора он приметил холмик листвы. Митька вообразил,
будто это терем, в котором живет серебряный еж. И мальчик решил построить
разноцветные дома. В одном он поселит оловянных солдатиков, в другом плюшевого
мишку, в третьем будет ночевать самосвал.

Митька берет охапку листьев и раскладывает
их по цветам. Мальчик увлечен работой, творит, изобретает, строит.

Вокруг Митьки один за другим растут дома.
Красные, оранжевые, фиолетовые. Наконец сказочный город почти готов. Но
тут налетел ветер, и дома поднялись в воздух, словно бабочки. Кружатся
над головой, порхают и неприметно садятся на дорожки, на скамьи, на плечи
Митьке. Но строитель не огорчается. Ему нравится, что дома в его городе
летают. Он улыбается, ловит листья и принимается строить все заново. А
чтобы город не улетел снова, присыпает дома песком.

(По А. Баркову)

СНОВА НА СВОБОДЕ

В зоологическом саду царила глубокая тишина.
Сторож спал в слоновнике, хобот Слона служил ему подушкой. Сторож спал
очень крепко и не проснулся, когда Чиполлино с Медведем тихонько постучались
в дверь слоновника.

Слон осторожно переложил голову сторожа
на солому и хоботом открыл дверь. Двое друзей вошли и поздоровались со
Слоном. Потом Чиполлино сказал:

— Не можете ли вы посоветовать нам, как
освободить из плена родителей моего друга Медведя?

Слон ответил:

— Я мог бы дать вам совет, но только к
чему это? В лесу не лучше, чем в клетке, а в клетке не хуже, чем в лесу.

Слон помолчал задумчиво и добавил:

— Ключ от клетки с медведями находится
в кармане у сторожа.

Слон ловко и осторожно подвинул голову
сторожа, запустил кончик хобота к нему в карман, достал ключ и протянул
его Чиполлино.

Пожалуйста, не забудьте принести мне его
потом обратно, — сказал Слон.

— Обязательно принесем, большое спасибо,
— сказал Чиполлино.

Друзья вышли из слоновника, а Слон осторожно
положил голову сторожа обратно себе на хобот.

Когда Чиполлино и Медведь добрались до
медвежьей клетки, бедные старики сразу узнали своего мохнатого сына. Они
протянули к нему лапы и стали целовать его сквозь решетку.

Пока они целовались, Чиполлино открыл дверцу
клетки и сказал:

— Пора, пора уходить, нам нельзя медлить.

(По Д. Родари) 

СОЙКИНА УДОЧКА

В тот год отпуск мне выпал зимой, и я поехал
в деревню к деду. Дом у него небольшой, рубленый. Вблизи за рекой березовая
роща. Дни стояли сухие, морозные, без ветра. С утра до сумерек я бродил
на лыжах и старался не вспоминать городские заботы. Я окинул взглядом заснеженную
поляну и присел на пенек поправить крепления.Сижу и разглядываю свежие
следы. Тут заячья тропа, а там рыжая плутовка пробежала.

Вдруг над головой кто-то мяукнул. Откуда
кот взялся? Неужели плут Тиш-ка за мной увязался? Быть того не может! Когда
из дому выходил, он на печке дремал.

А вверху снова — «мяу!» Затем скворец засвистел.
Ну и чудеса! Ведь скворцы давно на юг улетели. Потом желтокрылая иволга
прокричала. Сперва я растерялся. Уж больно диковинно звучал в конце декабря
ее приглушенный летний разлив. Вскочил, с опаской оглядел ближние деревья.
И вдруг вижу, что на березе сидит востроглазая сойка с рыжим хохолком и
надо мной посмеивается: «Ловко я тебя провела!» Я покачал головой. Вроде
не первый день по лесу брожу, по голосам и повадкам осторожных птиц узнаю,
а на сойкину удочку попался!

(По А, Баркову) 

СОЛДАТСКАЯ ШИНЕЛЬ

Говорил барин с солдатом, стал солдат хвалить
свою шинель:

— Когда мне нужно спать, постелю я шинель,
под голову положу шинель и накроюсь шинелью.

Стал барин просить солдата продать ему
шинель. Вот они за двадцать пять рублей сторговались. Пришел барин домой
и говорит жене:

— Какую я вещь купил! Теперь не нужно мне
ни перины, ни подушек, ни

одеяла. Постелю я шинель, под голову положу
шинель и накроюсь шинелью. Жена стала его бранить:

— Ну как же ты будешь спать?

И точно, барин постелил шинель, а под голову
положить нечего и накрыться нечем. Да и лежать ему жестко. Пошел барин
к полковому командиру жаловаться. Командир велел позвать солдата и говорит
ему:

— Что же ты, брат, обманул барина?

— Никак нет, ваше благородие, — отвечает
солдат.

Взял солдат шинель, расстелил, голову положил
на рукав, накрылся полою и говорит:

— Очень хорошо на шинели после похода спится!

Полковой командир похвалил солдата. А барину
сказал:

— Кто поработает да устанет, тот и на кам-не
спит, а кто ничего не делает, тот и на перине не уснет!

(По русской сказке) 

СОЛНЕЧНЫЙ ОГОНЕК

Залез я на пригорок. Глянул вниз, а там
целая лужайка желтых цветов. И все горят, словно огоньки. Кто их зажег?
Оказывается, солнышко. Проснулось оно чуть свет. Заиграло в траве, высушило
росу. Обрадовалась трава теплу и загорелась огоньками. Я нагнулся, сорвал
один цветок и протянул его дедушке. Он взял его в руки, понюхал и сказал:

— Мать-и-мачеха — первый цветок весны.

— Почему его так прозвали?

— По листу. Сверху у него лист глад-

кий и холодный — мачеха. А снизу теплый
и покрыт мягким пушком — мать. Вот и выходит мать-и-мачеха!

— А где же листья?

— Пока их еще нет. Отцветут цветы и листья
вырастут.

— Мать-и-мачеха не ядовита?

— Нет. Цветок этот добрый, полезный. Если
простудишься и кашлять начнешь, солнечный огонек тебя вылечит. Заваривай
как чай и пей на здоровье!

(По А. Баркову) 

СОЛОВЕЙ

В целом мире не нашлось бы дворца лучше,
чем дворец китайского императора. Он весь был из драгоценного фарфора.
Даже страшно было дотронуться до его тонких и хрупких стен.

Дворец стоял в прекрасном саду, в котором
росли чудесные цветы. К самым красивым цветам были привязаны серебряные
колокольчики. Когда дул ветерок, цветы покачивались, а колокольчики звенели.

Сад тянулся далеко-далеко. Даже главный
садовник не знал, где он кончается. А сразу за садом начинался дремучий
лес. Этот лес доходил до самого синего моря, и корабли проплывали под сенью
могучих деревьев.

В лесу, у самого берега моря, жил соловей.
Его чудесное пение заставляло людей забывать обо всем на свете. «Ах, как
хорошо!» — говорили они и вздыхали.

Со всех концов света приезжали в столицу
императора путешественники. Все они любовались великолепным дворцом и прекрасным
садом. «Но пение соловья лучше всего!» —говорили они. Путешественники возвращались
домой и рассказывали обо всем, что видели. Ученые описывали столицу Китая,
дворец и сад императора и никогда не забывали упомянуть о соловье. А поэты
слагали чудесные стихи в честь крылатого певца, который живет в китайском
лесу на берегу синего моря.

(По Г. X. Андерсену) 

СПРАВЕДЛИВЫЙ СУДЬЯ

Как-то мимо харчевни проходил бедняк. Он
мечтал добавить что-нибудь к сухому хлебу, который сумел раздобыть. А в
харчевне сковородка шипит и потрескивает. Во все стороны идет от нее аромат.

Бедняк уселся на корточки перед сковородкой,
стал отламывать куски хлеба и держать их над дымом. Хлеб пропитывался ароматным
паром, и бедняк кидал его себе в рот.

Хозяин удивился такому способу приготовления
пищи. Как только бедняк окончил еду, хозяин схватил его за ворот и стал
требовать плату за кушанье, которое он съел. Бедняк отказался платить и
сказал, что ни кусочка не взял в харчевне.

А в это время судьей в городе был Ходжа
Насреддин. Трактирщик повел бедняка к судье.

Тот выслушал иск, вынул из кармана монетки
и подозвал трактирщика поближе к себе.

— Наклони-ка ухо, — сказал судья и начал
греметь монетами.

— Получай! — продолжал он. Трактирщик
удивленно проговорил:

— Что это значит? А Ходжа ему в ответ:

— Решение вполне справедливо. Кто продает
пар от кушанья, тот получает звон от денег.

(По турецкому преданию) 

СТАРЫЙ ВОЛШЕБНИК

В древние времена жил-был старый волшебник.
Однажды призвал его к себе хан. Этот хан никогда в жизни горя не знал и
потому был очень жесток.

Вот пришел волшебник к хану, а тот и говорит:

— Слышал я, что ты великий волшебник. Покажи
мне свое искусство!

— Что же хочет увидеть мой хан?

— Да что угодно! — нетерпеливо ответил
хан.

— Хорошо. Налей горячего чаю в чашку,
поставь ее здесь, а сам выйди за дверь.

Хан так и сделал. Когда он вышел за дверь,
то увидел красивого вороного коня. Конь очень понравился хану. Он вскочил
в седло и понесся вскачь. Ехал он, ехал и заехал в неведомые места. Вдруг
конь сбросил седока и умчался, а хан остался один в безлюдной степи. Пришлось
ему пить воду из луж, питаться саранчой да кузнечиками. Голодный и усталый
хан брел по степи и все высматривал какую-нибудь пищу. Однажды ему повстречались
старая женщина и два худых мальчика.

Женщина рассказала хану, чтр все имущество
отняли у нее ханские сборщики. Теперь детям нечего есть. Стал хан жить
вместе с ними. Как-то весной один мальчик заболел и умер. Хану было очень
его жаль. Сел он на камень и горько заплакал.

Долго плакал хан. Когда он успокоился и
огляделся по сторонам, то увидел, что сидит у себя на троне под балдахином.
Даже чай в чашке еще не успел остыть.

Старый волшебник сказал хану:

— Вот видишь, как тяжко живется людям,
которых ты обидел!

И с этими словами волшебник удалился.

(По монгольской сказке) 

СТАРЫЙ ДЕД И ВНУЧЕК

Стал дед очень стар. Ноги у него не ходили,
глаза не видели, уши не слышали, зубов не было. Сын и невестка перестали
его за стол сажать, носили ему обед за печку. Однажды отнесли ему обед
в миске. Он хотел ее подвинуть, да уронил и разбил. Невестка стала бранить
старика за то, что он им все в доме портит и посуду бьет. И еще сказала,
что теперь она ему будет давать обед в лоханке. Старик только вздохнул
и ничего не сказал. Сидят как-то раз муж с женой дома и видят, что сынишка
их на полу дощечками играет, мастерит что-то. Отец и спросил:

— Что ты это делаешь, Миша? А Миша и говорит:

— Это я, батюшка, лоханку делаю. Когда
вы с матушкой состаритесь, буду вас из этой лоханки кормить.

Муж с женой поглядели друг на друга и заплакали.
Им стало стыдно за то, что они так обижали старика. И стали они с тех пор
сажать его за стол и ухаживать за ним.

(По Л. Толстому)

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Возле колодца стоит высокая кудрявая береза.
Дедушка сказал, что дереву около ста лет. С детства я привык к шелесту
листьев и среди шума и трепета осин и тополей различал мягкий, застенчивый
березовый шепоток.

В мае на березе поселился зяблик. Он пел
особенно раскатисто, звонко. То тенькал синицей, то гремел на весь сад,
точно бил в маленький бубен. Голосистый певец начинал свою песню ранним
утром. Я выбегал в сад и здоровался с ним.

Осенью зяблик со стаей перелетных птиц
отправился на юг. Мне стало немного грустно. Зяблик улетит за тысячи верст
и не вспомнит нашу березу.

А когда пришла весна, я снова заметил на
березе небольшую птицу. Сидела она высоко, почти у самой вершины, и я не
мог хорошенько рассмотреть ее.

Наверное, новый зяблик. Я сказал ему:

— Здравствуй!

Птица встрепенулась, почистила клюв . о
ветку, тенькнула по-синичьи и ударила в звонкий бубен. И тут я узнал певца.
Ведь старого знакомого всегда узнаешь по голосу.

(По А. Баркову) 

СТИМФАЛИЙСКИЕ ПТИЦЫ

Почти в пустыню обратили эти птицы окрестности
города Стимфала. Они нападали на животных и на людей и разрывали их своими
медными когтями и клювами. Но самое страшное было то, что перья этих птиц
были из твердой бронзы. Птицы могли ронять их, подобно стрелам, на того,
кто нападал на них. Гераклу предстояло избавить людей от этих чудовищ.
На помощь ему пришла богиня Афина.

Она дала Гераклу две огромные медные тарелки,
велела герою встать на высоком холме и ударить в них. Когда же птицы взлетят,
Геракл должен был перестрелять их из лука. Так и сделал Геракл. От удара
тарелок поднялся такой оглушительный звон, что птицы громадной стаей взлетели
над лесом и стали в ужасе кружиться над ним. Они дождем сыпали свои острые
перья на землю, но не попадали перья в стоявшего на холме Геракла.

Схватил свой лук герой и стал разить птиц
смертоносными стрелами. В страхе взвились за облака стимфалийские птицы.
Улетели они далеко за пределы Греции и больше никогда не возвращались в
окрестности Стимфала.

(По Н. Куну)

ТЕТРАДЬ ЯЛЬМАРА

Оле-Лукойе уложил Яльмара в постель и сказал:

— Теперь украсим комнату!

И в один миг все комнатные цветы превратились
в большие деревья. Ветви деревьев были усеяны цветами. А еще на деревьях
были пышки, которые чуть не лопались от изюмной начинки. Просто чудо!

Вдруг в ящике письменного стола поднялись
ужасные стоны.

— Что там такое? — сказал Оле-Лу-койе,
пошел и выдвинул ящик.

Стонала тетрадь Яльмара. Это была пропись.
В начале каждой строчки сто-

яли красивые, аккуратные буквы, а сбоку
шли другие, которые Яльмар писал сам. Эти буквы, казалось, спотыкались
о линейки, на которых должны были стоять.

— Вот как надо держаться! — говорила пропись.

— Мы не можем, мы такие слабенькие, —
отвечали буквы Яльмара.

— Так вас надо немного подтянуть! — сказал
Оле-Лукойе.

— Ой, нет! — закричали они и выпрямились
так, что любо было глядеть

— Будем упражняться! — сказал Оле-Лукойе.
И он довел все буквы Яльмара так, что они стояли ровно и бодро. Но когда
Оле-Лукойе ушел и Яльмар проснулся, они выглядели такими же жалкими, как
прежде.

(По Г. X. Андерсену)

ТЫКВА — ЛОВУШКА ОБЕЗЬЯН

О тыкве можно рассказать немало интересного.
Плод тыквы с ботанической точки зрения является ягодой, так как имеет сочную
мякоть и множество семян.

В Средней Азии из тыкв делают различную
посуду: бутылки, ведра, ложки. Легкие сосуды из тыкв оплетают сеткой, и
получаются удобные сосуды для хранения запасов воды и масла во время путешествий.
В больших тыквах хранят зерно и крупу. Из тыквы делают игрушки.

В Африке в дождливую погоду путешественники
прячут в тыкву свою одежду. При переправе через реки из тыкв сооружают
плот. Негры делают арфы из тыквы.

В Индии же оригинально используют тыкву
для ловли обезьян. Индусы просверливают в большой тыкве маленькое отверстие,
насыпают в нее немного риса или других семян. Зоркие обезьянки очень любопытные
и жадные. Когда люди уходят, обезьяны быстро спускаются с дерева, бросаются
к тыквам и запускают в отверстие лапку. Что там? Лапка нащупает зерна риса,
наберет их полную горсть.

Но сжатый кулачок уже не проходит в отверстие,
и ковыляет обезьянка на трех лапках, волочит большую тыкву. Прибегают люди,
но обезьянка продолжает держать кулачок в тыкве. Тогда охотники легко забирают
жадного зверька.

Из тыквы не только делают посуду, игрушки,
сооружают плоты и ловушки для обезьян. Из тыквы готовят разные кушанья.
Тыква очень полезна и вкусна.

(По Н. Верзилину)

Александр Николаевич Островский

Гроза

(Драма в пяти действиях)

Действующие лица

Савел Прокофьич Дико́й, купец, значительное лицо в городе [1].

Борис Григорьич, племянник его, молодой человек, порядочно образованный.

Марфа Игнатьевна Кабанова (Кабаниха), богатая купчиха, вдова.

Тихон Иваныч Кабанов, ее сын.

Катерина, жена его.

Варвара, сестра Тихона.

Кулигин, мещанин, часовщик‑самоучка, отыскивающий перпетуум‑мобиле.

Ваня Кудряш, молодой человек, конторщик Дико́ва.

Шапкин, мещанин.

Феклуша, странница.

Глаша, девка в доме Кабановой.

Барыня с двумя лакеями, старуха 70‑ти лет, полусумасшедшая.

Городские жители обоего пола.

Действие происходит в городе Калинове, на берегу Волги, летом.

Между третьим и четвертым действиями проходит десять дней.

Действие первое

Общественный сад на высоком берегу Волги, за Волгой сельский вид. На сцене две скамейки и несколько кустов.

Явление первое

Кулигин сидит на скамье и смотрит за реку. Кудряш и Шапкин прогуливаются.

Кулигин (поет). «Среди долины ровныя, на гладкой высоте…» (Перестает петь.) Чудеса, истинно надобно сказать, что чудеса! Кудряш! Вот, братец ты мой, пятьдесят лет я каждый день гляжу за Волгу и все наглядеться не могу.

Кудряш. А что?

Кулигин. Вид необыкновенный! Красота! Душа радуется.

Кудряш. Нешту!

Кулигин. Восторг! А ты: «нешту!» Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита.

Кудряш. Ну, да ведь с тобой что толковать! Ты у нас антик, химик!

Кулигин. Механик, самоучка‑механик.

Кудряш. Все одно.

Молчание.

Кулигин (показывая в сторону). Посмотри‑ка, брат Кудряш, кто это там так руками размахивает?

Кудряш. Это? Это Дико́й племянника ругает.

Кулигин. Нашел место!

Кудряш. Ему везде место. Боится, что ль, он кого! Достался ему на жертву Борис Григорьич, вот он на нем и ездит.

Шапкин. Уж такого‑то ругателя, как у нас Савел Прокофьич, поискать еще! Ни за что человека оборвет.

Кудряш. Пронзительный мужик!

Шапкин. Хороша тоже и Кабаниха.

Кудряш. Ну, да та хоть, по крайности, все под видом благочестия, а этот, как с цепи сорвался!

Шапкин. Унять‑то его некому, вот он и воюет!

Кудряш. Мало у нас парней‑то на мою стать, а то бы мы его озорничать‑то отучили.

Шапкин. А что бы вы сделали?

Кудряш. Постращали бы хорошенько.

Шапкин. Как это?

Кудряш. Вчетвером этак, впятером в переулке где‑нибудь поговорили бы с ним с глазу на глаз, так он бы шелковый сделался. А про нашу науку‑то и не пикнул бы никому, только бы ходил да оглядывался.

Шапкин. Недаром он хотел тебя в солдаты‑то отдать.

Кудряш. Хотел, да не отдал, так это все одно что ничего. Не отдаст он меня, он чует носом‑то своим, что я свою голову дешево не продам. Это он вам страшен‑то, а я с ним разговаривать умею.

Шапкин. Ой ли!

Кудряш. Что тут: ой ли! Я грубиян считаюсь; за что ж он меня держит? Стало быть, я ему нужен. Ну, значит, я его и не боюсь, а пущай же он меня боится.

Шапкин. Уж будто он тебя и не ругает?

Кудряш. Как не ругать! Он без этого дышать не может. Да не спускаю и я: он – слово, а я – десять; плюнет, да и пойдет. Нет, уж я перед ним рабствовать не стану.

Кулигин. С него, что ль, пример брать! Лучше уж стерпеть.

Кудряш. Ну, вот, коль ты умен, так ты его прежде учливости‑то выучи, да потом и нас учи! Жаль, что дочери‑то у него подростки, больших‑то ни одной нет.

Шапкин. А то что бы?

Кудряш. Я б его уважил. Больно лих я на девок‑то!

Проходят Дико́й и Борис. Кулигин снимает шапку.

Шапкин (Кудряшу). Отойдем к сторонке: еще привяжется, пожалуй.

Отходят.

Явление второе

Те же, Дико́й и Борис.

Дико́й. Баклуши ты, что ль, бить сюда приехал! Дармоед! Пропади ты пропадом!

Борис. Праздник; что дома‑то делать!

Дико́й. Найдешь дело, как захочешь. Раз тебе сказал, два тебе сказал: «Не смей мне навстречу попадаться»; тебе все неймется! Мало тебе места‑то? Куда ни поди, тут ты и есть! Тьфу ты, проклятый! Что ты, как столб стоишь‑то! Тебе говорят аль нет?

Борис. Я и слушаю, что ж мне делать еще!

Дико́й (посмотрев на Бориса). Провались ты! Я с тобой и говорить‑то не хочу, с езуитом. (Уходя.) Вот навязался! (Плюет и уходит.)

Явление третье

Кулигин, Борис, Кудряш и Шапкин.

Кулигин. Что у вас, сударь, за дела с ним? Не поймем мы никак. Охота вам жить у него да брань переносить.

Борис. Уж какая охота, Кулигин! Неволя.

Кулигин. Да какая же неволя, сударь, позвольте вас спросить. Коли можно, сударь, так скажите нам.

Борис. Отчего ж не сказать? Знали бабушку нашу, Анфису Михайловну?

Кулигин. Ну, как не знать!

Борис. Батюшку она ведь невзлюбила за то, что он женился на благородной. По этому‑то случаю батюшка с матушкой и жили в Москве. Матушка рассказывала, что она трех дней не могла ужиться с родней, уж очень ей дико казалось.

Кулигин. Еще бы не дико! Уж что говорить! Большую привычку нужно, сударь, иметь.

Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы

Девятисотый

Санин год

Шёл 1900 год, из-за двух гладких нолей казавшийся Сане похожим на одноместную коляску-эгоистку. И правда — всё вокруг мелькало, с невиданной прежде быстротой менялось и, вдруг замерев, подпрыгивало. Следом подпрыгивало и Санино сердце и, оказавшись где-то в горле, ухало вниз, маленькое, дрожащее и всё-таки — ликующее. Саня не был готов к таким переменам — не поспевал. Он стал скверно спать и за несколько недель вытянулся, почти сравнявшись ростом с мамой. От детских кудряшек не осталось и следа: волосы Сани потемнели, стали жёсткими, прямыми и — к его ужасу и стыду — опушили даже верхнюю губу и подмышки.

Сане шёл двенадцатый год — первая пора отрочества. Зимой управляющий рестораном, осторожный, лёгкий и злой, как хорёк, предложил маме устроить Саню мальчиком, сперва в буфет, а дальше — видно будет. Внешность для холуя — самая подходящая. Опять же, грамоту знает. Ежели за стакан не возьмётся, годам к тридцати до буфетчика выслужится.

Мама, обычно холодная, как оконное стекло, была в такой ярости, что переколотила дома всю посуду. Хотела даже просить расчёт, но опомнилась: в других ресторанах и своих певиц хватало. Потому мама просто перестала брать Саню с собой, и он впервые оказался предоставлен самому себе. Поначалу Саня робел один выйти наружу, скучал, слонялся, не зная, чем заняться, — то по комнатам, то по двору. Но к весне осмелел настолько, что исследовал сперва окрестные улицы, а потом и весь обитаемый воронежский мир.

Мир этот оказался полон женщинами.

Саня, разинув от восхищения рот, смотрел на проплывающих по Большой Дворянской разодетых дам, похожих на вазы с фруктами и цветами. На гимназисток, вечно державшихся дрожащими стайками, словно мотыльки. На горничных девушек, спешащих по хозяйкиным делам и прошивающих город мелкими аккуратными стежками.

Саня влюбился во всех них сразу — и навсегда.

Июль

К середине лета Воронеж вымирал: приличная публика разъезжалась по имениям, по дачам, мода на которые наконец докатилась и до Черноземья; даже солидный ремесленный люд вдруг вспоминал о своём крестьянском прошлом и, влекомый властным зовом страды, отправлялся в некогда родные деревни, сёла, на дальние хутора. А уж артельных и вовсе было не удержать: снимались с места за ночь все скопом, иной раз бросив недоконченное дело и не получив даже долгожданный расчёт — на горе хозяину, в чистый убыток себе.

Погода вон какая звонкая стоит! Господь управил.

В Воронеже оставался совсем уже неприкаянный народишко, которому не нашлось за городом живого прохладного места, — мелкие чиновники, мастеровые да челядь всех марок и мастей. Ресторан, не разжившийся летней верандой, тоже стоял полупустой, скучный. Почти всех официантов рассчитали до осени, немногие оставшиеся часами подпирали стены. В певицах надобности больше не было, поэтому маму тоже отпустили, и она целыми днями лежала в полутёмной от задёрнутых штор, душной, крупно простёганной пыльными лучами комнате, измученная, угрюмая, изредка опуская слабую руку, чтобы нашарить в стоящей прямо на полу глиняной миске ягоду попрохладнее и покрупнее. Землянику, вишню, а потом и крыжовник Саня таскал для неё с рынка — решётами.

Сам он радовался пустому просторному городу и возможности беспрепятственно слоняться дотемна где угодно — даже по Большой Дворянской, обычно недоступной из-за гимназистов, ревниво оберегающих свои владения от безродных чужаков. Когда чужаков не находилось, гимназисты охотно дрались с семинаристами из духовного училища, которое располагалось тут же, неподалёку. Ещё на углу стояла Мариинская женская гимназия. Здание её, небольшое, строгое, в два этажа, всегда казалось Сане таким же изящным, как и сами гимназистки, на лето разъехавшиеся из города.

В этом году всё: и лето, и безлюдье, и даже невидимые гимназистки — волновало его, как волнует случайно услышанная полька-бабочка. Будоражило.

Саня вырос.

Гроза

В июле начались грозы — раскатистые, воронежские, страшные. После пары дней тяжёлой неподвижной жары вдруг приходил с воды плотный холодный ветер, грубо ерошил прибрежную зелень, упругой волной прокатывался по улицам, грохал створками ворот, пробовал на прочность кровельное железо. Хозяйки ругались на чём свет стоит, стучали деревянными ставнями, ахая, тянули с верёвок хлопотливо рвущееся из рук бельё. Обмирая от предчувствия, метались заполошные огоньки лампадок, пело и дрожало оконное стекло.

Вслед за ветром приходили тучи.

За пару минут город темнел, будто зажмуривался, и на горизонте, нестерпимо яркая на серо-лиловом фоне, вставала, ветвясь, первая громадная молния. Дома становились ниже, приседали на корточки, зажимали в счастливом ужасе уши. И через секунду-другую громко, с хрустом разрывалось в небе сырое натянутое полотно.

И ещё раз, и ещё.

А потом на обмерший Воронеж обрушивалась вода. Рыча, она бросалась на крыши, на подоконники, хрипела в водосточных трубах, рыскала, нападала — и по вершинам деревьев видно было, как она шла. По мощёным улицам в центре текло, водоворотами закручиваясь на перекрёстках, окраины заплывали живой жирной грязью. Квартирная хозяйка, крестясь, обходила комнаты, бормоча не то молитвы, не то заклинания, и свечной огонёк пытался вырваться из-под её трясущейся ладони. Трусила. Мать тоже, как все, захлопывала окна, накидывала платок на хрупкие плечи, но — Саня видел — не боялась совершенно. Была красивая, холодная, неживая — как всегда. Сам он грозу обожал и после первого же залпа небесной шрапнели выскакивал во двор, радуясь тому, как вскипают лужи, кружится голова и прилипает под мышками и на спине ледяная, с каждой секундой тяжелеющая рубаха.

Гроза рифмовалась с любовью. С этим летом.

Лучшего лета Саня ещё не знал.

У меня тоже так будет!

Как-то раз ливни шли неделю, один за другим, вооружённые до зубов, тяжёлые, страшные. Река почернела, вздулась и начала, облизываясь, жадно подгладывать заборы, прибрежные лавки, дома. Люди бродили по колено в воде, вылавливали покачивающиеся на волнах лавки, иконы, узлы, кое-где причитали уже над утопленниками. По Большой Дворянской лило так, что разворачивало экипажи, лошади храпели, вскидывали перепуганные мокрые морды, извозчики, матерясь, надсаживались, чтобы вывернуть из грязи по ступицу засевшее транспортное средство.

Воронеж замер, остановился — добраться до нужного места можно было либо вплавь, либо по колено в густой скользкой грязи. Саня предпочёл последнее и, засучив штанины, дошлёпал по ледяной каше до похожего на размокший каравай Щепного рынка — сам не зная зачем. Торговли не было, приказчики и лавочники торчали в дверях и судачили, обсуждая убытки. Кто-то со скуки чинил крыльцо, и над рынком прыгал отчётливый, звонкий стук-перестук. Саню — босого, захлёстанного грязью — хотели было шугануть, но он торопливо заговорил по-французски. Залепетал сущую бессмыслицу, стишок Виктора Гюго, который мама заставила вытвердить на память давным-давно, и от него смущённо отстали, приняв не то за удравшего от гувернанток барчонка, не то за городского дурачка.

Неизвестно ещё, что хуже.

Снова заморосило — уже бессильно, как сквозь мелкое сито. Саня, спрятавшись под почерневшим прилавком, за которым, если верить ядрёному запаху, торговали рыбой, увидел, как из ворот выскочила глазастая девушка в наколке и узеньком синем платье, по всему судя — горничная. Она ахнула, приподнимая подол, ужаснулась потоку тёмной быстрой воды и ахнула снова — уже счастливо. Потому что один из приказчиков, крутобровый, плечистый, продуманно — на беду девкам — завитой, вдруг подхватил её, забросил на плечо и перенёс через бурлящую, текущую улицу, бережно, как букет, придерживая под коленки и глупо улыбаясь.

«У меня тоже так будет! Я тоже буду счастливым!» — поклялся себе Саня. И даже зажмурился — чтобы сбылось.

• Следующий стих → Николай Рубцов — Возвращение из рейса
• Предыдущий стих → Николай Рубцов — Вечернее происшествие