Трансгенерационная передача семейных сценариев

Год издания и номер журнала: 

Примечание: Первоначальный вариант этой статьи был представлен на конференции “Трансгенерационная передача травмы как фокус психотерапевтической работы”, которая прошла 22 мая 2021 года в Институте практической психологии и психоанализа.
 

Аннотация

В статье рассматривается феноменология передачи семейного исторического опыта, механизмы формирования трансгенерационных объектов, проявление межпоколенческих факторов семейных и личных историй как триггеров для супружеских противоречий. На теоретическом материале и клинических примерах представлены способы обнаружения межпоколенческой передачи и разрешения конфликтов через осознание и проработку личных и партнёрских ситуаций.

Ключевые слова: семья, пара, межпоколенческая передача, травма, семейное наследие, секрет, конфликт.

Мы менее свободны, чем полагаем, но у нас есть возможность отвоевать свою свободу и избежать роковых повторений в нашей семейной истории, поняв сложные хитросплетения в собственной семье.

Анн Анселин Шутценбергер 

От одного поколения другому передаются вещи как материальные – ценности и домашняя утварь, картины и фотографии, – так и нематериальные – традиции и воспоминания, семейные истории и мифы, особенности уклада семьи, поведения, взаимоотношений между ее членами. Какие-то психические элементы облекаются в вербальные формы, а что-то носит невербальный характер.

Зигмунд Фрейд в работе «О нарциссизме» (Фрейд, 1914) писал, что психика человека обладает неким «аппаратом», позволяющим ему опознавать эмоциональные реакции других людей. Благодаря этой способности человек может также понимать смысл нравов, церемоний в семье, чтобы впоследствии их психически ассимилировать.

Теме межпоколенческой передачи – «межгенерационному процессу трансмиссии» (Bowen, 1978) – уделяется много внимания, особенно вопросу передачи психической травмы и ее последствиям. Учитывая количество индивидуальных и коллективных травм, с которыми сталкивается современный человек, эта проблематика имеет большое практическое значение.

Безусловно, наиболее тяжелые психотравмирующие последствия возникают в результате событий, угрожающих жизни и здоровью большого числа людей, – военных действий, этнических и религиозных конфликтов, природных и техногенных катастроф. При этом травма как объект семейной истории совсем не обязательно должна быть связана с какими-то глобальным историческими событиями страны или нации. Травмировать могут и эмоционально заряженные события и ситуации, которые имели место внутри семьи, но не были переработаны тем членом семьи и в том поколении, когда они произошли.

Специфика межпоколенческой передачи

Межпоколенческая передача – феномен, разворачивающийся между поколениями, через который реализуется их преемственность, передача от предшествующих поколений потомкам как структурирующих элементов, так и патологичных (в том числе и психических травм).

Передача психического содержания между поколениями семейной группы необходима для социализации новых членов семьи, становления их индивидуальности, усвоения и присвоения семейной истории, индивидуального опыта предков. Передаваемые психические элементы, «психическое наследство», становятся основой для формирования определенных жизненных сценариев.

«Сценарий» (Берн, 2008) – бессознательный жизненный план человека, сформированный под влиянием процессов, происходящих в нескольких поколениях семьи. План жизни человека, в основе которого лежит принятое в детстве решение, изначально спровоцированное родителями и подкрепленное впоследствии событиями взрослой жизни. Понять и в полной мере расшифровать сценарий можно, проследив историю семьи на протяжении минимум трех поколений. Основные компоненты сценария наследуются от предков, и потомки идут по их стопам. Сценарий, или жизненный план, формируется в детстве как способ сохранения психологического баланса и позволяет сделать жизнь более определенной и предсказуемой. Жизненные сценарии могут влиять на различные аспекты жизни индивидуума – такие как выбор партнера, профессии, образа жизни, достижение определенного финансового и социального статуса, стабильность и продолжительность брачных союзов.

Мы наверняка вспомним множество примеров артистических, музыкальных и цирковых семей, различных профессиональных династий, где вопрос выбора профессии кем-то из следующего поколения вставал только в том случае, если ребенок, к большому неудовольствию родителей, не хотел идти по их стопам. Также можно встретить семьи, где в нескольких поколениях наблюдаются длительные браки, по 50 лет и более.

Встречаются и более неожиданные ситуации. Так, например, в статье «Животные… как элементы семейной системы» (Федорович, Варга, 2010) описывается случай семьи, в которой из поколения в поколение держали охотничьих собак, причем обязательно чистокровных и дорогих пород. При этом никто из державших таких собак ни в одном поколении не был хоть сколько-то заинтересован собственно в охоте. В ходе работы с семьей было выявлено, что идея заведения охотничьих собак напрямую связана с семейными представлениями о «благородном происхождении» и высоком социальном статусе. Таким образом, с помощью домашних питомцев, семья из поколения в поколение пыталась поддерживать некую собственную социальную планку.

Способы и механизмы межпоколенческой передачи

Межпоколенческая передача происходит на трех уровнях коммуникации – вербальном (поведенческом), невербальном (аффективном) и фантазматическом. На каждом из них происходит передача как важной информации, необходимой для успешного функционирования потомков в обществе, так и травматической, существенно осложняющей это функционирование.

В контексте терапевтической работы особую важность приобретает именно передача травматических переживаний и аффектов, а также способность терапевта эти переживания и аффекты распознавать, исследовать и интерпретировать.

Вербальный уровень передачи предполагает передачу исторических фактов и их трансформированных версий – историй, мифов, воспоминаний, – традиций, конфликтов, ценностей, идеалов, суждений – всего, что является носителем смыслов, объясняющих мир и то, что с нами в нем происходит.

Косвенным образом через вербальную форму передаются также установки по отношению к своей семейной и другим группам, к людям вообще, к окружающему миру и правилам существования в нем: «мир холодный и опасный», «дружба не имеет большого значения, так как друзья всегда могут предать», «любовь и защиту можно получить только в семье, рядом с родными», «мужчинам доверять нельзя», «женщины требовательны и корыстны», «чужаки опасны, раскрываться нельзя, надо всегда держаться от них подальше», «женщина реализуется только через детей», «в нашей семье все дети получают высшее образование» и так далее.

Невербальный уровень передачи предполагает выражение отношения к сообщаемым фактам: аффект в интонациях, жестах, поведении. Ребенок разделяет эмоциональное состояние взрослого, ориентируется на его реакцию, чтобы оценить ситуацию и составить свое представление о ней.

Невербальный аспект передачи может и не осознаваться человеком, особенно если речь идет о ребенке, но бессознательное надежно зафиксирует отличия вербального послания от невербального: изменение дыхания, иной темп речи, «особенное» выражения лица при рассказе; сильный или противоположный по модальности аффект при рассказе о чем-то, на первый взгляд ординарном; ощущение тревоги или даже ужаса, которое сопровождает какие-то темы, говорить о которых запрещено или невозможно. Часто именно невербальная передача сигнализирует слушателю: «В этой истории что-то не так».

Фантазматический уровень коммуникации – полностью бессознательный, это уровень проекций одного из родителей на одного из детей – того, который оживляет вытесненное травматическое воспоминание или конфликтное отношение из собственного детства родителя. Например, новорожденные и грудные дети женщин, получивших в собственном детстве серьезные травмы (абьюз, пренебрежительное отношение и сексуальное насилие), более склонны демонстрировать неуверенную привязанность к своей матери (часто дезорганизованного типа), а также когнитивные и поведенческие проблемы, значительную склонность к виктимизации через несчастные случаи и госпитализации.

На разных уровнях коммуникации возможны разные модели передачи травмы.

На невербальном уровне чаще всего встречаются:

Замалчивание. Молчание также может передавать травматичные послания, и зачастую даже лучше, чем слова. Когда-то давно, еще ученицей начальных классов, перед 9 Мая я стала уговаривать своего дедушку, ветерана войны, летчика, пойти в школу. «Зачем?» – спросил дед. «Ну как зачем… рассказать про войну, как там было…» «Война и есть война, что про нее рассказывать? Как там было… страшно там было…» И в этой короткой фразе было что-то такое, после чего я больше ни разу, никогда в жизни, а после этого разговора дед прожил много лет, не просила его хоть что-то мне про войну рассказывать.

Идентификация. Если посттравматические реакции родителя непредсказуемы и пугающи, дети могут чувствовать себя ответственными за родительское несчастье и идентифицироваться с опытом своих родителей, чтобы лучше узнать их и стать к ним ближе. Они стараются чувствовать то же, вплоть до развития такой же симптоматики.

Исследования американских психологов и психиатров, проведенные в рамках программы социальной адаптации ветеранов боевых действий во Вьетнаме (1964–1973), выявили множество случаев, когда фобии и панические реакции наблюдались не только у самих ветеранов, но и у их детей (вплоть до клинической картины ПТСР после военных действий, без собственного военного опыта). Обращал на себя внимание тот факт, что у детей (чаще всего у старших дошкольников и учеников начальной школы) манифестации различных специфических фобий типа боязни грозы, сильного ветра и клаустрофобий различной тяжести возникали в первые шесть месяцев после возвращения родителя домой.

Проигрывание. Пережившие травму склонны снова и снова эту травму проигрывать. Их близкие могут обнаружить себя думающими, чувствующими и действующими так, как если бы они тоже были травмированы или преследуемы.

Моя бабушка (1906 года рождения), планируя что-то сделать, всегда добавляла объяснение типа «Надо подмести пол, а то придУТ и скажУТ, что это у тебя тут так грязно!» Я пыталась выяснять у бабушки, кто, собственно, должен прийти и почему что-то должны сказать, но она обычно отвечала что-то очень неопределенное. Потом мы обсуждали это с моим младшим братом, который проводил с бабушкой гораздо больше времени, и он вспоминал, что достаточно долго, практически до начала школы, был совершенно уверен, что действительно существовали некие невидимые ОНИ, которые наблюдали и оценивали все, что и как он делал.

Возможны модели травматической передачи, работающие одновременно на всех уровнях – на вербальном, невербальном и фантазмическом. Например, Сверхоткрытость. Старшие могут раскрывать конкретную информацию, связанную с травмой, причем часто с различными деталями и подробностями. Взрослыми может двигать желание «подготовить» детей к выживанию в мире, в котором, как они чувствуют, царит опасность. Но на ребенка выливается сырая информация, не переработанная и не вписанная взрослым в свой собственный опыт. Такая информация может оказать существенное травмирующее воздействие. Особенно опасна такая передача для маленьких детей, у которых в силу возраста собственные механизмы проработки еще не до конца сформированы. Ребенок впитывает не вербализированное, не символизированное содержание, которое впоследствии может быть вписано в его телесные и поведенческие реакции.

Людмила Петрановская в статье «Травмы поколений» пишет так: «…Мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь» (Петрановская, 2010).

Травма как наследие поколений

Натан Келлерман (Kellerman, 2001) описал уровни наиболее очевидного влияния травмы на последующие поколения:

В сфере переживания «Я» наблюдается нарушение самооценки с проблемами идентичности, ощущение себя, в зависимости от «статуса» предка, «жертвой», «преследователем», «погибшим», «оставшимся в живых». Жизнь потомка подчинена стремлению к определенным достижениям, способным возместить убытки предков, и может проживаться им в роли «заместителя» утраченных родственников.

Для травмированных взрослых дети – мостик, соединяющий их с жизнью, конкретное оправдание и обоснование выживания, замена потерянных/уничтоженных детей, знак победы над преследователями. И поэтому ребенок вынужденно становится стабилизатором для своих родителей.

Потомок может чувствовать себя «обязанным» достичь «большего», что бы это ни значило, жить даже не на пике своих возможностей, а как будто даже за их пределами. Если работа, то обязательно «на износ», «за двоих», «чтобы предки могли гордиться». Соизмерять свои силы и дозировать нагрузку – нельзя и стыдно.

Возможны и обратные ситуации. Человек может очень много работать, но при этом периодически попадать в ситуации, когда работа не оплачивается. Он будет до конца терпеть задержки оплаты, «понимать», «входить в положение» и в конечном итоге оставаться ни с чем. На новом месте ситуация повторяется снова и снова. Как будто внутри сидит запрет на получение чего-то, даже честно заработанного, или необходимость «отрабатывать» что-то, за что не полагается оплаты.

В когнитивной сфере может присутствовать катастрофизация, страх и ожидание следующей трагедии, озабоченность смертью, низкая стрессоустойчивость перед раздражителями, которые могут напоминать о трагических событиях.

Как результат предыдущей родительской травмы у потомков во время столкновения с травматичным опытом наблюдается повышенная уязвимость. Израильские ветераны, чьи родители пережили холокост, показывали более высокий уровень, большее количество симптомов ПТСР и более длительную продолжительность этих симптомов, чем ветераны, чьи родители не имели такого опыта.

В обычной жизни человек может достаточно успешно функционировать, добиваться больших результатов, карьерного роста и высокого положения, но в случае возрастания нестабильности, например при риске попасть под сокращение, переживать это не как возможную неприятность, а как надвигающуюся катастрофу и даже впадать в паническое состояние.

В эмоциональной сфере следующих поколений наблюдаются случаи тревоги аннигиляции, встречаются кошмары преследований, дисфорические настроения, связанные с ощущением утраты и скорби. Неразрешенный конфликт вокруг гнева, осложненный чувством вины. Дети родителей, перенесших серьезный травматизм, могут демонстрировать те же нарушения, что и их родители: хрупкость родительского функционирования, значительную уязвимость в стрессовых ситуациях, чувство вины, тревоги и депрессии.

Дети травмированных родителей, изо всех сил старавшиеся, но так и не получившие родительской любви и принятия, могут стать требовательными родителями-перфекционистами, крайне озабоченными успехами и достижениям своих собственных детей. Через эту озабоченность часто проглядывает желание все-таки получить признание своих престарелых родителей, но уже через доказательство собственной успешности как идеальных родителей.

В сфере межличностных отношений возможны как чрезмерная зависимость от отношений и тревожный тип привязанности, так и, наоборот, крайняя степень независимости, сложности в построении интимных отношений и в решении межличностных конфликтов. Известно множество случаев, когда выросший ребенок полностью отказывается от идеи построить собственную семью, потому что «не может оставить» кого-то из травмированных родителей.

Степень влияния

Не каждое тяжелое и эмоционально окрашенное событие обязательно оборачивается психологической травмой. Тяжесть травмирующего события, безусловно, является важным фактором, влияющим на восприятие, но далеко не единственным. Степень травматичности того или иного события определяется в итоге также и степенью психологической устойчивости субъекта, перенесшего травму, преобладающей у него стратегией совладания. Комплекс «ребенка выжившего» присутствует у всех потомков, но не обязательно в патологичной форме.

Не само по себе переживание травмы представителем предшествующего поколения оказывает негативное влияние на потомков, а степень ее психической проработки, качество и количество посланий, передаваемых ребенку. Что верно для детей выживших, также верно и для внуков выживших. Последствия могут быть менее выраженными, но иногда один внук несет больше груза, чем другие. Третье поколение (поколение внуков) может воспринимать своих родителей (второе поколение) как менее принимающих и дающих меньше автономности, но при этом иметь тенденцию видеть в своих бабушках и дедушках скорее героев, чем жертв, и устанавливать с ними более близкие и теплые отношения. Передача травматизма третьему поколению часто происходит по линии психопатологии – вероятность появления у них депрессии, психастении и ипохондрии значительно выше по сравнению с потомками не перенесших травмы.

Семья моей знакомой всегда жила закрыто, контактировала только с проверенным узким кругом, «лишние» люди в доме были практически под запретом. Дед всю жизнь прослужил в силовых структурах, НКВД, затем МВД. В качестве кого и чем конкретно он там занимался – никогда не обсуждалось. В своей семье дед был «первым лицом» и самым уважаемым человеком. Отец этой знакомой, напротив, был в каком-то смысле «козлом отпущения», а скорее даже «паршивой овцой», всячески отвергаемым и постоянно критикуемым, потому что стал «неизвестно кем» – закончил психфак МГУ – вместо того, чтобы найти себе «нормальную работу», пойти по стопам дедушки.

Знакомая вслед за остальными также обесценивала своего отца. А вот с дедушкой с самого раннего детства у нее были очень близкие отношения, полные тепла и нежности. Он был главным и практически эталонным мужчиной в ее жизни.

Дедушка как бы вытеснил из ее сознания не только отца, но и, символически, всех остальных мужчин практически на всех уровнях отношений. И реальные мужчины, с которыми она пыталась общаться, были или «совсем не то», или намного (вдвое и больше) старше нее, женатые, то есть в явном виде не подходящие для создания полноценной семьи и рождения детей. Но при этом именно с такими мужчинами и в таком формате отношений – без серьезной привязанности и обязательств – она чувствовала себя наиболее комфортно.

После смерти деда молодая женщина пошла работать в МЧС. Служба была для нее чем-то, что приближало ее к деду, позволяло чувствовать себя «достойной его». Однако через 10 лет она была вынуждена уволиться по состоянию здоровья. Итог – на протяжении многих лет не появилось ни семьи, ни сколько-то серьезных личных отношений, а только целый букет различных диагнозов, в том числе клиническая депрессия, клаустрофобия и эпизоды мании преследования.

Поскольку она была единственным ребенком в семье, то я могу предположить, что печальный итог ее идентификации как на социальном, так и на соматическом уровне – это результат концентрации в себе всего того непрожитого и невысказанного опыта предков, который не мог быть безопасно переработан предыдущими поколениями в силу закрытости этой семьи.

Раскрытие межпоколенческой тайны в индивидуальной консультации

Отдельное место в межпоколенческой передаче занимают секреты. Секреты – это информация, которую запрещено знать, раскрывать, которую надо прятать, но о существовании которой нельзя забывать.

Темы секретов – сюжеты и истории, угрожающие идеалам семьи и личности. Секреты обычно связаны с особенностями рождения, социального исключения, определенными болезнями и смертями; с тайнами усыновления и отказа от детей; с фактами «незаконного» рождения; абортами, выкидышами, младенческой смертностью (особенно смертью первенцев); изменами, разводами; самоубийствами и другими «стыдными» причинами смерти – алкоголем, наркотиками и убийствами; с психическими заболеваниями и другими «неприемлемыми» диагнозами; с зависимостями; случаями нарушения закона, тюремными заключениями и т.д.

Секрет передается вместе с запретом на его знание. Секрет просвечивает через интонации, жесты, употребление неподходящих слов, оговорки, обрывки «странных историй» и «историй не про нас», через окружающие объекты. Для большей надежности секрет может быть дополнительно отгорожен от реальности какими-нибудь мифами или фантазиями, часто преувеличенно героическими или романтическими.

Семья «Ч». Клиентка Мария (46) рассказывала на сессиях, что в детстве и подростковом возрасте она очень страдала от состояния собственной «недостаточности». Что бы она ни делала, каких бы успехов ни достигала, это все было как будто «не то». Любые успехи воспринимались как что-то незначительное и сопровождались оценкой типа «Нет, это, конечно, прекрасно, что у тебя тут что-то получилось, но в другом-то месте – не так… Не дотянула!..»

В ходе работы клиентка также вспоминала, как много нарциссического стыда было у ее матери. Мать говорила: «Да если мои коллеги узнают, что у моей дочери тройка по математике, я же со стыда сгорю…» Или «Если ты не научишься хорошо готовить до замужества, нам с бабушкой будет ужасно стыдно, что мы не подготовили тебя к семейной жизни…» и т.д. И это создавало ощущение, что Мария не просто «не дотягивает» сейчас, а никогда в принципе не сможет достичь того «уровня», который был очевиден и доступен всем остальным членам семьи, кроме нее самой.

Про свою семью клиентка рассказывала достаточно много. Дедушка – ветеран, инженер-строитель, высококлассный и уважаемый специалист. Бабушка – домохозяйка. В семье очень гордились отсутствием конфликтов. «Мы никогда не ругаемся», «мы никогда не скандалим», «мы никогда не выясняем отношения», причем «выяснение отношений» было практически также неприемлемо и недопустимо, как «скандалы и ругань». Также в семье было категорически запрещено иметь секреты. «Не хотеть о чем-то говорить – это было очень плохо». Не рассказать о чем-то дома – недопустимо и невозможно. Это могло быть поводом для серьезных обид и разборок. Нельзя было даже закрывать межкомнатные двери, ну разве что ненадолго, когда кому-то надо переодеться, но потом сразу же открыть. Если Мария долго держала дверь своей комнаты закрытой, это было поводом для кого-то из старших прийти и проверить, что там происходит, причем автоматически предполагалось, что обязательно происходит что-то плохое, запрещенное, «а иначе с чего бы тебе ее закрывать».

Среди родственников отношения в этой семье считались образцом, эталоном, предметом восхищения, а для кого-то даже и зависти. На многих больших семейных встречах вспоминали, как бабушка «верно ждала» дедушку во время войны. Как она безропотно переносила его длительные командировки и переезды из города в город, и все эти истории были про «какая любовь!», «столько лет душа в душу» и т.д.

Онажды Мария вспомнила, что, когда она была подростком, бабушка время от времени говорила «очень странные вещи». Например, «Вот если бы начать жизнь с начала, я никогда не вышла бы замуж». Советовала внучке: «Если у тебя будут проблемы «по-женски», никогда не говори об этом мужу, иначе он тебя бросит и другую найдет». Такие разговоры внучку смущали. Она не могла понять, как это возможно, при такой огромной любви, о которой все столько говорят, и не хотеть еще раз замуж. И уж тем более при недопустимости что-то скрывать, как это вдруг «не говори мужу»?  

В истории кое-что изменилось после кончины деда. На похороны пришло очень много народу, в том числе и женщина, с которой, как внезапно оказалось, на протяжении многих лет у деда были очень близкие отношения, практически вторая семья. Эту историю внучка услышала от двух бывших коллег, обсуждавших любовницу деда, сидя рядом с ней на поминках. Мария поделилась услышанным со своей матерью, и та запретила дочери обсуждать это с кем бы то ни было еще. «Ради бабушки», «ради памяти дедушки», потому что «все могут пострадать и ничего хорошего от этого никому не будет», «всем нам будет только стыдно» и т.д.

«Скелет в шкафу», угрожающий образу идеальной целостной семьи, проглядывал через расхождения в истории, которые клиентом могли и не осознаваться, но в ходе работы терапевт обращал на это внимание: отношения бабушки и дедушки – пример «любви на все времена», но при этом говорились «странные вещи», бабушка хотела бы прожить жизнь, не выходя замуж за дедушку. В семье очень гордились доверием, открытостью и отсутствием конфликтов, но при этом закрытая дверь могла стать «поводом для немедленной проверки и разборок». В семье категорически запрещалось иметь секреты, но бабушка учила внучку, если случаются какие-то проблемы, хранить их в тайне.

Изначально клиентка считала, что состояние «недостаточности» постепенно прошло «как-то само, с возрастом». Но в ходе работы вспомнилась история с дедушкиных похорон. И стала понятна связь между секретом, буквально «выпавшим в руки» девочке-подростку, и прекращением идеализации собственной семьи. Хотя это знание по сути так и осталось «секретным», образ «идеальной во всех отношениях семьи» как будто бы померк, и, как следствие, у клиентки постепенно стал исчезать образ себя как кого-то «неправильного и недостаточного» на фоне «правильных и идеальных» других. В данном случае секрет, переложенный на следующее поколение этой семьи, потерял часть своей заряженности и перестал быть источником прежнего интенсивного стыда и страха. Его все еще нужно было хранить, но эта «горячая картофелина» (English, 1991) уже не была настолько горяча.

Наследие поколений в работе с парами и семьями

Основными механизмами передачи психического содержимого между поколениями можно считать идентификацию – бессознательный процесс присвоения психикой субъекта черт значимой личности. Не только собственно моделей поведения и реагирования, симптомов любимого объекта, но и бессознательных элементов психики, конфликтов, сценариев и ролей, идеалов и представлений объекта.

В случае взаимодействия в паре эти присвоенные, интроецированные объекты могут вступать во взаимодействие с аналогичными объектами партнера, что может приводить к возникновению неосознаваемых сценариев конфликта, воспринимаемых парой как «возникающих на ровном месте».

Семья М. Ко мне на консультацию обратились муж и жена, Николай и Марина (44 года), врачи, с жалобами на непрекращающиеся стычки и разборки. Ссор стало так много, что пара начала думать о разводе. Хотя поводы для ссор были разнообразные, оба супруга признавали, что все они какие-то очень мелкие, малозначительные, вроде как ссориться из-за этого глупо, но все равно при возникновении очередной ситуации кто-то из супругов взрывался, и конфликт разворачивался с новой силой. Особенно часто повторялись упреки мужа по двум поводам: продукты, забытые и испортившиеся в холодильнике, и большое количество вещей у жены («у тебя слишком много баночек и кофточек»).

Однажды они чуть не подали на развод после ссоры по поводу двух банок сметаны, одна из которых была забыта на полке в холодильнике, потом куплена и съедена вторая, а в первой завелась плесень, и ее пришлось выбросить. Муж был в ярости. И даже на сессии, когда вспоминался этот случай, аффект был очень сильный. При этом супруги – не просто врачи, а владельцы частой клиники, то есть семья явно живет в приличном достатке.

Я обратила внимание на это несоответствие выраженности аффекта и тяжести ситуации и спросила, как мужчина относится к еде, оставленной в тарелке. Вопрос его немного удивил. «Нормально отношусь, что тут такого? Не пихать же в себя насильно, если больше не хочешь…» Расщепление стало еще более заметным, и я решила разобраться в ситуации детально.

В ходе разговора выяснилось, что Николай много времени проводил в доме у дедушки с бабушкой, они с братом практически там воспитывались. Дед – военный моряк, ветеран войны, был очень строгим человеком, и в семье поддерживался определенный порядок, нарушение которого было просто немыслимо. Николай не помнит, чтобы по этому поводу что-то специально говорилось или требовалось. Это просто «было так и никак не могло быть иначе». И одним из этих «не могло быть иначе» была невозможность допустить, чтобы продукты как-то портились. Вопрос вообще не стоял о выбрасывании, невозможно было даже подумать о том, чтобы что-то «пропало».

Такое же отношение к вещам вообще и к продуктам в частности было и у Николая. Ни в детстве, ни в студенческие годы у него не было «ничего лишнего». Николай рано остался без родителей, уже в студенческие годы он мог рассчитывать только на себя, и ему приходилось серьезно экономить. Но эта ситуация его не особо тяготила. Его позиция была «мне столько не нужно» и «мне всего хватает», даже когда речь шла о нехватке денег на самую простую еду.

До шести лет Марина жила на Дальнем Востоке, отец был военный, у семьи был очень хороший достаток. Она до сих пор вспоминает свои наряды, в которых ходила в детский сад. Потом родители переехали в Москву. Она хорошо помнит этот переезд. Ехали В МОСКВУ!!! Ожидалось, что они едут в еще лучшие условия, оставили-раздали-раздарили много вещей, уезжали «налегке», но в Москве все оказалось далеко не так, как все себе это рисовали. Материальное состояние семьи резко ухудшилось. Мать Марины очень сожалела о том, что многие вещи они не взяли с собой и Марина пошла в школу «как нищенка». И это состояние «нехватки» потом Марину долго преследовало.

Для нее наличие какого-то запаса, будь то одежда или косметика, – это в определенном смысле гарантия того, что в будущем этой нехватки не будет. И чем больше этот запас, тем спокойнее Марина себя чувствовала. Она рассказывала, что если открыть шкаф, то у нее может висеть рядом несколько кофточек практически одного цвета и похожего фасона. Это то, что сильно раздражает мужа, но для нее это как «уверенность в завтрашнем дне» – денег может не стать в любой момент, но «у меня это все уже будет». Николай был очень удивлен тому, что для Марины запасы имеют настолько серьезное значение. До этого момента он был уверен, что это «ее бестолковость, расточительность и она просто не помнит, что у нее где есть».

На этом примере хорошо видно, что каждый из супругов бессознательно следовал своему собственному внутреннему сценарию. Для Николая это был отказ от всего «лишнего» и «ненужного» ради экономии ресурсов и способности «обойтись малым». Для Марины – это был путь накопления ресурсов ради избавления себя от тревоги по поводу возможной нехватки чего-то в будущем. Эти сценарии практически противоположны. Когда один из супругов воспроизводил свой сценарий в отношениях, у другого это вызывало вспышки протеста и гневную реакцию. Эти «короткие замыкания» одного сценария на другой могли провоцировать конфликты каждый раз, как только возникала соответствующая ситуация.

При этом важно отметить тот факт, что ничего из рассказанного не было чем-то совершенно новым для супругов. И история бабушки и дедушки Николая, и история переезда родителей Марины – это старые, давно известные в семье вещи. Но то, каким именно образом это прошлое становится источником семейных конфликтов в настоящем, и изначальные причины, по которым эти конфликты неизменно повторяются снова и снова, – вот это было для супругов чем-то новым, открывшемся непосредственно в ходе консультирования.

Заключение

Травма как объект семейной истории может быть связана как с глобальными событиями, угрожавшими жизни и здоровью большого числа людей, – военными действиями, этническими и религиозными конфликтами, природными и техногенными катастрофами, – так и с эмоционально заряженными событиями и ситуациями, имевшими место, но не переработанными внутри семьи.

Межпоколенческая передача происходит на всех уровнях коммуникации – на вербальном, невербальном и фантазматическом. На каждом из них вместе с важной информацией, необходимой для успешного функционирования потомков, происходит и передача информации травматической, существенно осложняющей это функционирование.

Взрослыми может двигать желание защитить своих детей и подготовить их к выживанию в современном мире. Но в итоге это желание может оказать серьезное травмирующее воздействие, особенно на маленьких детей, не готовых в силу возраста к проработке сырого, не переработанного содержания. Впоследствии это может оказать серьезное влияние на телесные и поведенческие реакции человека в более старшем возрасте.

Травмирующие объекты, интроецированные в раннем возрасте, могут не только проявляться в индивидуальных реакциях на различные житейские ситуации, но и вступать во взаимодействие с аналогичными объектами партнера, что может в итоге приводить к возникновению межличностных конфликтов разной степени тяжести.

В ходе индивидуальной и парной работы терапевту может быть очень полезно и важно обращать внимание не только на контекст семейной истории, но и на особенности ее пересказа – на наличие аффектов, расхождений и противоречий, на присутствие каких-то неназванных фигур, неопределенных объектов и действующих лиц, на упоминания привычных, «очевидных» и «само собой разумеющихся» действий и правил.

За этим особенностями может скрываться бесценный терапевтический материал, позволяющий с высокой точностью определить базу внутреннего или межличностного конфликта, что в дальнейшем послужит надежной основой для успешного проведения индивидуальной или парной/семейной терапии.

Статья посвящена теоретическому исследованию проблемы выбора партнера в трансгенерационном подходе. Выделяются основные направления трансгенерационного подхода в семейной терапии. Описывается использование семейной генограммы в качестве инструмента, помогающего исследовать трансгенерационные причины выбора брачного партнера.

Ключевые слова: тренсгенерационный подход, выбор партнера, межпоколенные связи, коллективное бессознательное, генограмма, жизненный сценарий.

В современной психотерапии человек не рассматривается отдельно от семьи.Единицей анализа в семейной психологии является вся семья, так как семейные отношения имеют прямую зависимость от семейных традиций родительской семьи и усвоенных в детстве моделей взаимодействия. В основе выбора брачного партнера лежит механизм проекции ожиданий и чувств, которые были сформированы в ранних отношениях с родительскими фигурами. Таким образом, прошлое дает единственную основу для понимания нынешних обстоятельств. Трансгенерационный подход обращается к анализу поколений, пытается понять и объяснить настоящее с помощью прошлого.

Трансгенерационный подход получил интенсивное развитие в 60–70-е гг. XX в. В его основу легли идеи и научные труды таких ученых как А.Адлер, М. Боуэн, А. Варга, Ф. Дольто, Я. Стюарт, М. Терек, З. Фрейд, Б.Хеллингер, К. Г. Юнг, Ф. Юттнер и др.

Ученые придерживаются позиции, что анализ трансгенерационных связей семьи, отражает те образцы, стили, обычаи, обряды, мифы и дисфункции, которые определяют уникальность выбора партнера. Актуальность. Несмотря на множество идей и исследований в трансгенерационном подходе остается много «белых пятен». Например, в контексте данного подхода остается малоизученным вопрос о том, каким образом факторы семейной истории (коалиции, потери, тайны, травмы и т. д.) оказывают влияние на выбор партнера.

Целью исследования является теоретический обзор исследований проблемы выбора партнера с позиции трангенерационного подхода.

Идеи межпоколенной связи изучались в различных направлениях семейной психотерапии.

З. Фрейд активно развивал идею о том, что в основе любого индивидуального опыта человека лежит опыт прошлых поколений [8, с. 12].

Продолжая разрабатывать идеи З. Фрейда о межпоколенной (трансгенерационной) связи, К. Г. Юнгом было введено понятие «коллективное бессознательное». Коллективное бессознательное, согласно К. Г. Юнгу, существует независимо от какого-либо индивидуального опыта. В нем обобщен весь человеческий опыт, который зашифрован в архетипических моделях (образах), он передается от поколения к поколению. Архетипы лежат в основе всей общечеловеческой символики (мифы, художественные тексты, сказки и др.) [11, с. 25].

Мы видим, что во взглядах З. Фрейда и К. Г. Юнга четко улавливается идея о трансгенерационной связи, посредствам которой происходит передача от предков к потомкам образов, идей, чувств, образов, переживаний и т. д.

А. Адлер так же поддерживал идею о том, что происхождение семьи человека имеет центральное значение для его личности. Стандартной практикой адлерианской терапии являлось проведение структурированного объективного интервью с целью сбора информации о семье, составление (семейного созвездия) [1, с. 41]. Структура «семейного созвездия» мало чем отличается от генограммы, которая используется в семейной терапии М. Боуэном. Тем не менее, генограмма является более стандартизированным методом для сбора подобной информации. Генограмма — это визуальная схема структуры семьи. Она включает в себя родственные связи, возраст, пол, такие события, как рождение, смерть, брак, развод, а также профессии, семейные роли и эмоциональные связи и т. д. Это схематическая диаграмма семейной системы, в которой квадраты используются для обозначения мужчин, круги для обозначения женщин, горизонтальные линии для браков и вертикальные линии для обозначения детей. Генограмма также имеет ряд очень подробных символов, обозначающих семейные паттерны отношений и другие события. В генограмме акцентируется внимание на происхождение семьи, изучаются модели взаимодействия и т. д. [7, с. 25].

Генограмма применяется в консультировании, чтобы построить наглядно увидеть структуру семьи и ее процессы. Особое внимание уделяется эмоционально-заряженным событиям. Техника применения генограммы следующая: человеку или семье предлагается ответить на вопросы, а полученные данные записываются с помощью специальных символов либо на доске, либо на бумаге. Таким образом, выявляется информация, которая подавлена или неизвестна [7, с. 29].

Генограмма выполняет как исторические, так и терапевтические функции, так как является формальным и нейтральным способом понять историю семьи. Систематичность процесса позволяет раскрыть семейные тайны, мифы, выбор партнера и т. д. Этот метод позволяет исследовать историю рода в нескольких поколениях, проследить трансгенерационные связи, а также выявить наиболее значимые трансгенерационные факторы, влияющие на судьбу человека [7, с. 31].

Выбор партнера с точки зрения трансгенерационных аспектов сосредоточен на выявлении критериев выбора с точки зрения семейного бессознательного, то есть того, каким образом осуществляется выбор партнера для семейной жизни, передающейся из поколения в поколение [13, с. 112].

А. Я. Варга придерживается той позиции, что родные семьи дают основу для всей жизни человека. В семье формируется субъективный взгляд на мир, который включает в себя ценности, убеждения, установки, представления и ожидания каким должен быть партнер. Поэтому прошлый опыт и члены семьи напрямую или опосредованно вовлечены в принятие решений [3, с. 57].

Близкие идеи о роли трансгенерационного фактора (фактора семейной истории) в судьбе человека развивает основатель транзактного анализа Э.Берн. Описывая различные варианты воздействия семьи, отдельных ее членов на личность ребенка, он использует понятие-метафору «сценарий»: «Сценарий — это постепенно развертывающийся жизненный план, который формируется… еще в раннем детстве в основном под влиянием родителей. Этот психический импульс с большой силой толкает человека вперед, навстречу его судьбе, и очень часто независимо от его сопротивления или свободного выбора». Истоки многих жизненных сценариев, по Э. Берну, лежат даже не в родительской семье, а в более ранних поколениях [2, с. 15]. Автор обращает внимание, что в наших представлениях заложен определенный тип партнеров. Мы из раза в раз выбираем портнеров в соответствии с этими представлениями. Партнеры могут быть похожи на нас самих, на родителей, сестер и т. д. Сценарий предполагает не только выбор партнера, но и время и условия того, как этот сценарий будет реализовываться. Например, мама растила дочь одна. С детства девочка слушала, какие мужчины «мерзавцы». Когда дочь вырастет, с очень большой вероятностью она выберет себе в партнеры такого «мерзавца», родит от него ребенка и будет растить его одна.

Б. Хеллингер, в контексте анализа трансгенерационных процессов, уверждает, что семья и семейные узы представляют психогенеалогическую основу в выборе партнера. Механизм выбора в данном случае заключается в ранжировании наиболее востребованных для конкретной семейной системы качеств. Например, если в семье ценностью является рождение и воспитание детей, то человек при выборе партнера будет подсознательно выделять качества, которые будут указывать, что эта женщина (мужчина) способен дать хорошее потомство. [9, с. 92].

А. А. Шутценбергер пишет, что психические трансмиссии между поколениями и трансгенерациями подразумевают непрерывный процесс передачи различного психического контента от одного члена семьи к другому, получатель должен обработать их и интегрировать собственную систему психических представлений. Выбор партнера из поколения в поколение относится к бессознательным механизмам передачи идентификационных ролей (идентификация, проекция, включение, невидимая лояльность и т. д.), а также особенности сексуальных и межличностных отношений семейной группы и др. [10, с. 202].

Л. Сонди было введено понятие «родовое / семейное бессознательное. В 1923 году, им была опубликована работа «теория наследственного выбора объекта любви». Согласно данной теории, партнёры находят друг друга по уникальной «схожести».

Л. Сонди была проведена огромная работа по составлению генеалогических деревьев различных семей, где были рождены дети с разнообразными патологиями в развитии. Он вел летописи этих семей, в которой описывалась информация минимум двух поколений. Полученные данные дополнялись результатами биохимических, клинических, эндокринологических и других исследований. Данное исследование он начал как врач, а продолжил и завершил как психолог. Изучение клинической генетики переросло в исследование «феномена не случайности выбора объекта любви». Ученый считал, что любой выбор неслучаен. Например, зачем здоровой женщине выходить замуж за мужчину с депрессией, чтобы потом родить от него четверых детей, которые в последствии так же будут страдать от аналогичного расстройства. Работая с данной семьей, Л.Сонди составил и проанализировал генеалогическое дерево женщины, что показывало, что ее дедушка и его сестра так же страдали эндогенной депрессией. Таким образом была сформирована гипотеза о неслучайности браков.

Л. Сонди обращает внимание на то, что выбор партнера имеет глубокий психогенеалогический характер. Трансгенерационная передача происходит после активации семейной тени, охватывающей три поколения. Партнерские отношения поляризованы вокруг трансгенерационных сценариев, основанных на механизмах идентификации и контридентификации.

Уточняя идентификацию или контридентификацию наших предков, мы можем получить понимание аспектов, унаследованных от них через функцию психического отражения. Все эти аспекты являются ориентирами в процессе психологической «идентификации» при выборе партнера [5, с. 67].

Таким образом, психогенеалогические механизмы выбора партнера соответствуют информации о том, как пара или семья функционирует. Помимо нашего сознания, есть ряд бессознательных причин и явлений, которые направляют и регулируют наше сознание.

Следовательно, выстраивая внутриродовые связи, прослеживая семейную историю и анализируя наиболее ярко прослеживаемые межпоколенные феномены, будь то трансгенерационные повторения или тайны, мы более ясно начинаем осознавать роль трансгенерационной передачи в формировании жизненного сценария при выборе партнера конкретным индивидом.

Литература:

1. Адлер А. Практика и теория индивидуальной психологии. М.:Издательство Института психотерапии, 2002. — 224 с.
2. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. — СПб.: Университетская книга, 1996. — 399 с.
3. Варга А. Я. Введение в системную семейную психотерапию. — Москва: Когито-Центр, 2009. — 182 с.
4. Петрова Е. А. Межпоколенные отношения как ресурс совладающего поколения: авторф. дис…. канд пс. наук. Москва, 2008. 25 с.
5. Сонди Л. Судьбоанализ. — М.: Три квадрата, 2007. — 274 с.
6. Стюарт Я., Джойнс В. Современный транзактный анализ. — СПб.: Социально-психологический центр, 1996. — 480 с.
7. Теория семейных систем Мюррея Боуэна: Основные понятия, методы и клиническая практика / ред. А. Я. Варга. — М.: Когито-Центр, 2005. — 496 с.
8. Фрейд З. Тотем и табу: Книга 1 / З. Фрейд // «Я» и «Оно»: Труды разных лет / пер. с нем. — Тбилиси: Мерани, 1991. — С. 193–350.
9. Хеллингер Б. Порядки любви: Разрешение семейно-системных конфликтов и противоречий. — М.: Изд-во Института Психотерапии, 2003. — 400 с.
10. Шутценбергер А. А. Синдром предков: Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы. — М.: Изд-во Института психотерапии, 2005. — 256 с.
11. Юнг К. Г. Архетип и символ. — М.: Ренессанс, 1991. — 304 с.
12. Юнг К. Г. Брак как психологическое отношение // Конфликты детской души. — М., 1995. — С. 185–209.
13. Юттнер Ф. Судьбоанализ в выводах. — Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2002. — 262 с.
14. Юттнер Ф. Судьбоанализ Липота Сонди. — Екатеринбург: Изд-во УрО РАН. -1994. — 264

Сталкивалась ли ты с тем, что находила странные совпадения в семейной истории? Когда вдруг ты или твои близкие повторяли судьбу своего далекого предка? Или в семье случались роковые случайности или совпадения? Подобных историй достаточно много. Более того, из-за незнания прошлого семьи, многие даже не догадываются, что живут чужой жизнью.

Как история семьи влияет на наши решения

Это негенетическая форма наследования опыта предков, их травм, семейных сценариев и установок. Если семья в далеком прошлом столкнулась с травматичным опытом, который не смогла правильно пережить, то он вытесняется в коллективное бессознательное и продолжает влиять на всех потомков.

Это событие должно быть обязательно эмоциональным. Оно может быть позитивным и тогда передается в виде положительных установок на будущее. Но чаще всего именно негативные, тяжелые события влияют на род.

Эта передача может носить как осознанный, так и бессознательный характер. Осознанная передача выражается в семейных традициях, ритуалах, установках, которые четко озвучиваются в кругу семьи: «в нашей семье все военные», «женщины в нашей семье всегда рано выходят замуж» и так далее. Нетрудно понять, что ребенок, вырастая с этими семейными легендами и мифами, начинает им следовать. 

Также передача бывает полностью неосознанной и этот феномен вызывает наибольший интерес для исследования. Порой человек в точности повторяет судьбу кого-то из предков, о котором ни он, ни его родители даже не знали, а информация была получена уже потом, при составлении семейного древа.

Порой все члены семьи испытывают тревогу в один и тот же день, и только спустя много лет осознают, что в их роду в этот день случилась ужасная трагедия. Так коллективное подсознательное влияло на людей, которые даже не понимали причину того, что с ними происходит. Из-за этого влияния менялось их настроение, они принимали другие решения, даже их судьба определялась без их ведома.

Об этом писал Эрик Берн, разрабатывая свою теорию семейных сценариев и приводя множество примеров из своей практики, показывая, как одни и те же истории повторяются из поколения в поколение.

Примеры влияния прошлого на настоящее

Можно привести несколько примеров из реальной жизни, как происходит влияние пошлого на нынешнюю жизнь человека:

• синдром годовщины;
• семейный изгой;
• идентификация с именем;

• беспричинное ощущение сиротства;
• провалы в семейной истории.

Синдром годовщины

Он проявляется в том, что важные события в жизни не только повторяются из поколения в поколение, но и приходятся на одну и туже дату. Например, все мужчины в роду в 33 года заболевали или разбивались на машине. Или все женщины разводились, когда ребенку исполнялось 10 лет. Младшие дети в каждом поколении вступали в брак первыми, или все мужчины становились вдовцами к 45 годам и так далее.

Также этот синдром выражается в том, что у членов семьи появляется беспричинная тревога и грусть в какие-то даты, которые были значимы для истории рода, хотя люди об этом могут даже не догадываться. Обычно в такие даты происходили какие-то трагедии.

Семейный изгой

Проявляется, если в роду был человек, который вел аморальный образ жизни, был маргиналом, от которого отвернулась вся семья. Все попытались о нем как можно быстрее забыть, вычеркнуть из своей истории.

Спустя несколько поколений рождается ребенок, который обязательно повторит судьбу «изгоя», хотя даже не знает, что у него в роду был такой человек. Коллективное бессознательное будет влиять на его решения, которые приведут к такой же трагичной судьбе.

Идентификация с именем

Важно узнать в честь кого тебя назвали. Это может быть просто понравившееся имя, или персонаж из книги, а может и в честь бабушки, прабабушки, или кого-то, кто был в роду много веков назад. Многолетние исследования на практике подтвердили, что в таком случае велика вероятность, что ты повторишь судьбу того человека.  Более того, может сформироваться схожий характер, привычки, интересы, предпочтения, даже жизненные цели.

Беспричинное ощущение сиротства

Некоторых людей, даже если они выросли в полной благополучной семье, постоянно преследует чувство потерянности, одиночества, ощущение, что они никому не нужды, они не могут разобраться в себе, обрести гармонию, склонны к депрессивным состояниям и меланхолии даже когда все хорошо.

Их не покидает чувство внутренней пустоты. Обычно в таком случае можно найти в роду человека, который остался сиротой, а родственники взяли его «по доброте», но он всегда чувствовал, что им обязан. 

Провалы в семейной истории

Обычно это неблагоприятные периоды в жизни семьи, которые все попытались забыть, стереть из памяти. Информация о том, что именно произошло в тот момент, как правило уходит со смертью старшего поколения, но негативная энергия продолжает влиять на весь род.

Это влияние может выражаться в определенных установках: «денег всегда не хватает», «еду надо беречь», «в любой момент может случиться пожар». Такие предписания заставляют по нескольку раз проверять выключена ли плита, не выбрасывать даже испорченные продукты, или мешают начать хорошо зарабатывать.

Как избавиться от родовых сценариев

Семейное «наследство» может быть как положительным, так и отрицательным. Очень много установок вроде бы улучшают жизнь, позволяют становиться врачом в третьем поколении, или рано выходить замуж. Но даже такие, вроде бы, хорошие предписания могут навредить.

Они не позволяют человеку самостоятельно определять свою судьбу, он вынужден следовать бессознательным порывам. Это приводит к тому, что, даже достигнув успеха, став гордостью семьи, остается ощущение, что ты живешь не своей жизнью, не знаешь, чего хочешь, не испытываешь психологического комфорта.

Чтобы справиться с синдромом предков, необходима серьезная работа, включающая в себя несколько этапов:

• собрать всю возможную информацию о своей семье и предках;
• выявить повторяющиеся сценарии или установки, которые мешают жить счастливо;
• проработать их вместе с психотерапевтом – важно «допрожить» те эмоции, которые были не были прожиты, и сказать слова, которые не были высказаны.

Пока эта работа не будет проделана, трудно избавиться от родовых сценариев, особенно, если они негативно влияют на жизнь. Более того, эти установки могут передаться последующим поклонениям.

Классическим определением феномена межпоколенческой (трансгенерационной) передачи и выводами из неё общеизвестно являются нижеследующие вещи.

1. Проблематика межпоколенческой передачи психического травматизма является открытием в психологии ХХ века и актуальна как в теоретическом, так и в практическом плане.

2. Межпоколенческая передача — феномен, разворачивающийся между поколениями, через который реализуется их преемственность, передача от предшествующих поколений потомкам как структурирующих элементов, так и патологичных, в частности, психической травмы.

3. Источником передачи психического травматизма является предок, перенесший серьезную травму, при этом определяющими является не столько сила травмы, сколько степень ее психической проработанности.

4. Передача между поколениями осуществляется как вербально, так и невербально, причем особенно патологичной является невербальная передача, окрашенная негативом, например, семейный секрет. Основными механизмами передачи являются идентификация и проективная идентификация.

5. Переданный предками травматизм может воспроизводиться потомками, а также значительно влиять на все стороны их личности, определять последующие значимые выборы в жизни, характер объектных отношений.

6. Для лечения последствий межпоколенческой передачи травматизма необходимо вводить историческое измерение в индивидуальную терапию и больше внимания уделять семейной терапии.

Результатом такой передачи часто являются такие, пропитывающие личность российского гражданина (осознаваемые и неосознаваемые) чувства как вина, стыд, страх предательства, запрет на открытость, непереносимое молчание, убегание в феномен семейной матрёшки, сокрытие сокрытого. 

Но начнём с более простых примеров о предмете межпоколенческой передачи, отражённых в теории Боуэна. Одним из важных концептов теории Боуэна является межпоколенный паттерн передачи от родителей детям разных уровней незрелости. В большинстве семей родители передают часть своей незрелости одному или нескольким детям.

Чтобы проиллюстрировать этот межпоколенный паттерн в наиболее яркой форме, можно начать с родителей со средним уровнем дифференциации и допустить, что в каждом поколении родители проецируют основную часть своей незрелости только одному ребенку, таким образом, максимальная нарушенность сосредотачивается в каждом поколении в одном ребенке. Кроме того, можно допустить, что один ребенок в каждом поколении вырастает относительно вне эмоциональных требований и нажимов со стороны семейной эго массы и достигает наиболее высокого уровня дифференциации, возможного в данной ситуации. По существу невозможно, чтобы такая последовательность возникала из поколения в поколение, но она действительно иллюстрирует этот паттерн. Пример начинается с родителей с уровнем дифференциации 50. У них есть трое детей. Уровень наиболее вовлеченного ребенка 35, что существенно ниже, чем базовый уровень родителей, и является максимальным усилением нарушенности в одном поколении. Уровень другого ребенка 50, такой же как базовый уровень родителей. Третий вырастает относительно вне проблем семейной эгомассы и достигает уровня 60, что много выше, чем у родителей. Если учесть, что ребенок с уровнем 35 заключает брак с супругом, уровень дифференциации которого в районе 35, то особенности этого брака будут изменяться в зависимости от способа, с помощью которого эгомасса этой семьи будет решать свои проблемы. В семье с наибольшей проекцией будет спокойный брак и почти полная сосредоточенность на здоровье, благосостоянии и достижениях наиболее вовлеченного ребенка, уровень которого может быть таким низким, как 20. Они могли бы иметь другого ребенка, растущего вне семейной эгомассы, с уровнем 45, много выше, чем у родителей. Иметь двоих детей, одного с уровнем 20, а другого – 45 едва ли возможно. Ребенок с уровнем 20 уже в зоне риска и подвержен целому спектру проблем. В начале он может быть сверхуспевающим в школе, а затем в послеподростковом возрасте перенести эмоциональный срыв. С особой помощью он, возможно, смог бы закончить школу, провести несколько лет бесцельно, а затем найти супруга, чьи ”потребности” в другом так же велики, как и у него. На этом уровне слияния эго проблемы слишком велики, чтобы быть сосредоточенными в одной области. У них, вероятно, будет множество проблем в браке, со здоровьем, и социальных проблем, и проблемы будут слишком велики, чтобы их можно было спроецировать на одного ребенка. Они могли бы иметь одного ребенка с уровнем 10, другого 15, и третьего, растущего вне семейной эгомассы, с уровнем 30, намного превышающим уровень родителей. Те дети, чей уровень 10 и 15 являются хорошими кандидатами на полный функциональный спад до таких состояний как шизофрения или криминальное поведение. Это иллюстрирует предыдущие утверждения о том, что необходимо как минимум три поколения для того, чтобы человек достиг уровня ”отсутствия Я” для последующего спада в шизофрению. В средней ситуации незрелость будет прогрессировать существенно медленнее. Кроме того, в каждом поколении есть дети, продвигающиеся вверх по шкале, и в средней семье прогресс много медленнее, чем показано в этом примере.

Следует подчеркнуть, что значения уровней шкалы, использованные в предыдущих примерах, нужны для того, чтобы иллюстрировать общие принципы теоретической системы. Сдвиг функциональных уровней в нижней части шкалы так чувствителен к разнообразным сдвигам, происходящим из часа в час, из недели в неделю на протяжении плохих и хороших лет, что их приблизительный уровень можно определить, только выяснив, какие конкретные переменные наиболее значимы для данной семьи в этот период времени. Это обобщенные уровень и последовательность, наиболее важные в клинической ситуации. Уровни в концепции межпоколенной передачи достаточно условны и используются только для иллюстрации. Эта концепция обоснована историческими материалами, охватывающими от трех до четырех поколений приблизительно ста семей, и десять и более поколений восьми семей.

            Процесс семейной проекции работает в семье поколение за поколением. Он заметен только тогда, когда становится достаточно интенсивным. В более мягком варианте это настолько обычный процесс, что люди рассматривают его просто как часть жизни и как естественное единение между детьми и родителями. Как отмечалось ранее, в большей степени этот механизм определяется чувствительностью родителей и только после этого – актуальными потребностями ребенка.

            В группе сиблингов один ребенок более вовлечен в этот процес, чем остальные, хотя если процесс достаточно интенсивен, в него могут быть вовлечены и остальные сиблинги. Выделенный ребенок развивает повышенную чувствительность к эмоциям родителей, реагирующих описанным выше способом. Остальные братья и сестры менее чувствительны к эмоциям родителей. Они вырастают с более разделенными чувствами и мышлением. Они несколько более дифференцированы, чем их более податливый сиблинг. Они склонны больше учиться на сильных сторонах родителей. Воввлеченный ребенок знает о родительской незрелости и стимулирует ее.

            Выделенный ребенок, вероятно, будет иметь несколько более низкий уровень дифференциации, чем родители. У менее вовлеченных детей уровень дифференциации близок к уровню родителей или несколько выше. Эти различия имеют важное теоретическое значение для течения жизни. Люди с несколько более высоким уровнем дифференциации способны формировать содержательное и более реальное течение жизни. Они менее уязвимы для последствий продолжительных эмоциональных нагрузок.

            Теория Боуэна предполагает, что люди выбирают партнеров по браку с уровнем дифференциации, близким к их собственному. Следовательно, из поколения в поколение выделенные дети женятся и функционируют с большей эмоциональной интенсивностью, чем их родители. Их сиблинги создают семьи по эмоциональным уровням близкие к родительским или менее эмоционально интенсивные. С этой точки зрения в любой семье есть ветви, уровни дифференциации в которых с течением времени увеличиваются и ветви с уменьшающимися уровнями дифференциации. Конечной точкой такой прогрессии в направлении недифференцированности предположительно являются разнообразные дисфункции. Формы шизофрении, хронический алкоголизм, и даже, возможно, хронические физические заболевания, очевидно, являются манифестацией высокоинтенсивных вариантов этого процесса.

            В любом поколении случайные события могут замедлить этот процесс. Аналогично, неблагоприятные обстоятельства могут ускорить его. Важной переменной является наличие в браке механизмов, отличных от проекции, способных поглощать тревогу. На определенном уровне могут играть роль изменения в обществе и последующие колебания тревоги. Важным фактором социальной тревоги может стать исчезновение необходимых ресурсов и перенаселенность.

            Не вполне понятно, как формируется вовлеченность мать-ребенок. Часто оказывается, что мать вовлекает младшего или старшего ребенка. Также вероятным кандидатом является единственный ребенок данного пола, например, единственный мальчик или единственная девочка. Также часто вовлекаются дети с врожденным или сформировавшимся физическим дефектом. При этом многие дети в тех же положениях не становятся объектами родительской тревоги, и это наводит на мысль, что существуют другие механизмы и факторы, определяющие, который ребенок вовлекается в процесс.

Тождественные межпоколенцеской передачи понятия — трансгенерационная передача, семейная история, передача травмы, колонизация психики, семейный секрет, двойная идентичность.

Следуя за британским психоаналитиком Паулой Хайманн и каждый раз задавая себе во время сессии вопрос «А кто на самом деле говорит?», мы добавляем в терапевтическую работу совершенно новое измерение, осознавая, что в любой момент сессии клиент может «заговорить» голосом матери, передать настроение отца или высказаться от лица своих неосознаваемых частей (Bollas, 2017).  Таким образом, на сессии может иметь место схлопывание пространства-времени (Faimberg, 2005), когда вдруг прошлое и настоящее становятся неотличимы. И в таком случае, мы можем предположить наличие трансгенерационной передачи, когда на поверхности проступает артефакт далекого, не связанного с клиентом напрямую, прошлого, требующий от терапевта особого рода чувствительности и умения слышать эти послания.

Трансгенерационная передача относится к негенетическим формам наследования и предполагает передачу опыта (в широком смысле этого слова) от предков к потомкам и его воспроизведение. Следует различать осознанную и неосознанную передачи в ходе межпоколенческого взаимодействия. Если речь идет об осознанной передаче, то это касается преемственности семейных традиций, норм, обычаев, то есть имеет место прямая передача опыта и информации от предыдущих поколений, содержание и смысл которых хорошо понимается наследниками. Трансгенерационная передача осуществляется же бессознательно, содержание оказывается скрытым, поскольку транслируемый через поколения материал (трансгенерационный объект) является скрытым, замалчиваемым и неосознанным вследствие его травматической природы.

«Синдром предков» (Шутценбергер, 2007), «склеп» (Abraham, 1984, 1987, 1994), «двойные идентичности» (Кампенхаут, 2012), «визитеры Эго» (Mijola, 1987), «семейный мандат», «невидимые лояльности» (Buzormeni-Nagy, 1973), «призраки в детской» (Fraiberg, 1975), «горячая картофелина» (English, 1969) — все эти и другие подобные метафоры возникают в литературе в попытках описать феномен трансгенерационной передачи. Это тот груз, который несут в себе потомки, и тот материал, который находится в центре внимания при работе с трансгенерационной проблематикой. Для описания явления трансгенерационной передачи необходимо найти слова, которые бы могли охарактеризовать особый тип связи предков с потомками. Феномен трансгенерации является мощным, невербализованным, неструктурированным элементом реальности, который существует в интерсубъективном мире нескольких поколений, одновременно принадлежа всем им и формируя заряженные аффективные связи между ними.

Когда речь идет о патологических проявлениях трансгенерационной передачи, то на поверхности мы можем иметь дело с чем-то иррациональным, грубо вплетенным в ткань психологического опыта клиента. Индивидуальная психика может быть «населена» осколками драм и травм, имевших место быть в предыдущих поколениях. Эти осколки оказывают влияние на психическое здоровье, усиливают тревогу и осложняют жизнь в целом.  В случае трансгенерационной передачи часто можно услышать об ощущении удушения, о застревании между миром мертвых и миром живых. Такие клиенты часто говорят о том, что они запутались, что они чувствуют себя пустыми, как марионетка, которую кто-то неизвестный приводит в движение, дергая за невидимые, но всегда натянутые нити.

Фундаментальные для понимания трансгенерационной передачи понятия ввел психоаналитик венгерского происхождения, один из основателей контекстуальной семейной терапии Иван Бузормени-Надь (Ivan Boszormenyi-Nagy). Наблюдая семьи в психиатрической клинике, он пришел к выводу, что каждый индивид рождается и существует в сложной и уникальной системе взаимоотношений, то есть в контексте, в котором происходит становление личности. Этот контекст формируется в настоящем под влиянием прошлых поколений и переходит к будущим поколениям. По словам Бузормени-Надя, все человеческие отношения развиваются в четырех измерениях: фактическом, индивидуально психологическом, поведенческом, а также этическом. Фактическое измерение включает в себя генетические аспекты, физическое здоровье, основные исторические события в жизненном цикле человека. Под индивидуальной психологией понимается интрапсихическое измерение. Измерение паттернов взаимодействия представляет собой поле закономерностей наблюдаемого поведения и общения между людьми. И, наконец, четвертое, наиболее значимое для трансгенерационных отношений измерение, этическое, имеет дело с субъективным балансом доверия, справедливости, верности и права среди участников отношений (Boszormenyi-Nagy, 1973, 1985; Goff, 2001; Hargrave, 1991; Hekken, 1990) Именно этический фактор определяет динамику и структуру отношений, оказывая на них более сильное влияние, чем индивидуальные особенности, наблюдаемые действия и биографические факты. В связи с этим Бузормени-Надь вводит центральное понятие «лояльности». Содержание этого понятия не ограничивается только лишь верностью семье. Также некорректным будет раскрывать его суть через понятие семейных правил. Согласно концепции Бузормени-Надя, лояльность – это основа экзистенциальной и межпоколенческой связи. Поскольку эта лояльность не осознается членами семьи, то автор предлагает называть её скрытой, невидимой лояльностью. Лояльность неразрывно связана с оплатой семейных долгов и поддержанием справедливости. Расшифровывая представление Бузормени-Надя о лояльности, следует отметить, что каждый ребенок, являясь с рождения членом семейной системы, имеет определенные долги перед родителями и предшествующими поколениями за право быть, за уход, за навыки и знания. Но ребенок не является пассивной принимающей стороной, которая только берет, так как он сразу начинает отдавать этот долг. Присутствие ребенка в семье дает возможность его родителям принять свои родительские обязанности и получить те эмоции, которые дает ребенок. Когда этот ребенок вырастет, то он «отплатит» свои долги уже своим детям, сохраняя преемственность поколений. В случае нарушения детско-родительских отношений, когда, например, возникает феномен парентификации, правило лояльности нарушается, так как не соблюдается ключевой для системы баланс между брать и давать. В каждой семье присутствует своеобразная «бухгалтерская книга», куда заносятся долги, заслуги и несправедливости, а у каждого члена семьи есть свой собственный личный счет, на котором записаны кредит и дебет. «Когда справедливость не соблюдается, это проявляется в неверии, эксплуатации одних членов другими (иногда в бегстве, реванше, мести), даже в болезни или несчастных случаях. И наоборот, когда справедливость соблюдается, существует привязанность, взаимное уважение членов семьи, «семейные счета» ведутся аккуратно» (Шутценбергер, 2007). Законы невидимой лояльности требуют восстановления справедливости и оплаты долгов. Неоплаченные долги переходят к потомкам, принимая форму тех или иных проблем, передающихся из поколения в поколение. Можно говорить о существовании некоего сообщения, которое передается трансгенерационным путем, от предка к потомку. Таким образом, отношения в семье «определяются экзистенциональной этической динамикой» (Франке, 2010). Безусловный вклад Бузомени-Надя состоит в раскрытии межпоколенческих процессов, которые приводят к повторению определенных паттернов в отношениях, и описании влияния предков на формирование личности.

Основное содержание трансгенерационной передачи наиболее полно раскрыто в работах Николя Абрахама и Марии Тёрёк (Abraham, 1984, 1994). Центральной для них была идея о том, что любой опыт, который не может быть психологически «переварен», то есть узнан, вербализован и трансформирован в элемент собственной психической жизни, травматичен по своей сути. Такой неперевариваемый объект часто является неким секретом, например, постыдным или тайным событием, участником которого был предок. «Чаще всего пытаются скрыть события, которые вызывают интенсивные чувства вины и стыда: факт смерти или усыновления, совершенные преступления, психические заболевания, материальное состояние и др.» (Мизинова, 2012). Трагический парадокс заключается в том, что «об этом» запрещено говорить в семье, но также «об этом» не представляется возможным забыть вследствие запрета на проговаривание. Такой объект не интроецируется, не становится частью собственной психической жизни индивида, оставаясь слепой зоной, присутствие которой человек не осознает, но которая может субъективно ощущаться как нечто чужеродное, вызывающее странные поступки, реакции и переживания, а также соматические симптомы. Вследствие замалчивания, в психике формируется своего рода лакуна, которая передается из поколения в поколение. Своеобразность такого объекта заключается в его одновременном видимом отсутствии и имманентности данной семейной системе: его наличие в ней предусмотрено, но он по каким-то причинам в ней не присутствует. К. Эльячефф подтверждает, что «замалчивание на деле не только не спасает от травм, но приводит к различным патологическим проявлениям в нескольких поколениях» (Эльячефф, 2011). Эта информация, лишенная возможности быть осознанной, проработанной через речь, закрепляется на бессознательном уровне и находит выход в различных проявлениях. Н Абрахам и М. Тёрёк определили такой бессознательный объект как «семейный призрак» – «некое образование бессознательного», чья «особенность состоит в том, что оно никогда не было осознанным» (Цитируется по: Щутценбергер, 2007). Таким образом, из поколения в поколение передается некий лакунарный концепт. Абрахам определяет призрак как метапсихологический факт, когда пациента преследуют не сами умершие, а пробелы, возникшие в его психике на месте связанных с ними секретов (Abraham, 1987). Иными словами, конфликт, не разрешенный в предыдущих поколениях, становится частью психической жизни потомков. Этот опыт остается практически не доступным для осознания, он не встраивается в нарратив их собственных воспоминаний и в их собственную идентичность. Они выдвинули гипотезу о существовании механизма «эндокриптической идентификации», когда элемент психического не интроецируется, а образует в психике инородный объект. Субъект идентифицируется с чем-то неотгореванным, с чужим стыдом, потерей, которые не были интроецированы в предыдущих поколениях должным образом, например, через траур, осознавание или проговаривание. Этот объект, который Н. Абрахам и М. Тёрёк называют «мертвым объектом» завладевает психикой субъекта, «бросая тень на его эго». Продолжая эту мысль, авторы также предполагают, что «мертвый объект» присваивает себе идентичность субъекта в качестве такого пространства, где он (такой объект) может продолжать свое существование. Призрак как таковой не несет функцию вытеснения. Он оказывает контаминирующее воздействие на субъект и похищает витальность. В этих условиях эмоциональная сфера замораживается, а способность к построению отношений во вне ослабевает. Происходит своеобразная колонизация психики. По мнению Абрахама, симптомы, вызванные под влиянием призрака (например, фобии, навязчивости и пр.), постепенно снижаются, после того как призрак будет «извлечен» из бессознательного.

Такое ощущение проживания не собственно своей жизни, присутствие чего-то инородного в самом себе метафорически точно обозначено Перель Вилговиц (Wilgowicz, 1999) термином «комплекс вампира». В своей статье она поднимает важные вопросы о влиянии невыразимых и немыслимых переживаний и о том, как эти (по понятным причинам) непереваренные переживания передаются от одного поколения к следующему. Эти травмирующие переживания формируют бессознательные связи между поколениями, препятствуя естественному течению процессов сепарации и индивидуации. «Вампирическая идентификация» проявляется таким образом, что ребенок выживших оказывается заключенным в тюрьму родительской травмы, ни мертвый, ни живой, нерожденный. Пребывая в обезличенном вневременном пространстве, он осужден на повторение того, чего сам не переживал. Вилговиц пишет о том, что бессознательная вампирическая идентификация затрудняет сепарацию, и подчеркивает необходимость расшифровки фантазий и тревожных состояний, имеющих отношение не только к «классическому» эдипальному комплексу, но и к комплексу вампира, который базируется на отрицании факта смерти – травмы прошлого не умирают вместе с теми, кому они принадлежат, а выбирают объект для продолжения «жизни» и возвращения в систему. Люди, укушенные вампиром, попадают в его власть. Перенося эту метафору в интрапсихическую сферу, можно говорить о некоем несимволизированном содержании из прошлого, которое оказывается вписанным в тело человека, влияя на его чувства, мысли и поведение. Человек оказывается лишенным самого себя, а доминирующий внтурипсихический объект, подобно вампиру, не отражается в зеркале и поэтому не может быть осознан.

Многие авторы сходятся в понимании того, что в результате трансгенерационной передачи субъект носит в себе элементы бессознательного Другого.  Любой опыт, который не может быть психологически «переварен», то есть узнан, вербализован и трансформирован в элемент собственной психической жизни, травматичен по своей сути. Таким образом, можно говорить о существовании воспоминаний без опыта проживания. Потомки оказываются втянуты в непрожитую жизнь предков, которые не смоги справиться со своими травмами и страданиями.

Феномен размывания границ между поколениями, переплетения отношений и бессознательной идентификации с переживаниями предков отмечала и психоаналитик Х. Файмберг (Faimberg, 2005). Она описывает этот процесс, обозначая его термином «телескопирование» поколений (telescoping generations, télescopage). Телескопирование, схлопывание трех поколений наподобие телескопа, происходит за счет сильной идентификационной связи между ними и заключается в том, что личность идентифицирует себя с событиями, относящимися ко времени до её рождения, ассимилируя, таким образом, чужие жизненные истории и оказываясь под влиянием «неосознанного знания». В этой связи Х. Файмебрг вводит термин «отчужденные идентификации» (alienated identifications). Отчужденными они становятся потому, что частично принадлежат конфликту предыдущих поколений, а некое значимое психическое пространство оказывается захвачено историей, которая не принадлежат напрямую поколению субъекта.

Другой французский психоаналитик – Серж Тиссерон – подробно описал действие замалчивания. Не передавая какую-то информацию на вербальном уровне, то есть замалчивая ее, предки транслируют её потомкам на невербальном уровне. По выражению Тиссерона, секрет «просачивается» через контейнер посредством символов, образов, жестов, интонации, манеры речи (Lassmann, 2013). Такой дисбаланс оказывается очень травмирующим для психики воспринимающей стороны во многом потому, что семейный секрет сопряжен с тревогой, стыдом, травматическим опытом, горем. Ребенок не знает истории, но чувствует и перенимает тревогу и стыд, с ней связанные. Символическим способом выражения этого секрета могут стать разнообразные симптомы и нарушения поведения, отношений, когнитивной и эмоциональной сферы (Nicolo, 2014).

Трансгенерационный объект появляется в первом поколении как то, о чем нельзя говорить, так как с ним связна какая-то боль или стыд. Во втором поколении он становится запрещенным к упоминанию, невыразимым и, наконец, в третьем поколении о нем перестают думать, он не воспринимается на когнитивном уровне и знание о нем отсоветует (Yassa, 2002). Иными словами, именно к третьему поколению материал оказывается вытесненным в область бессознательного и именно в этом поколении становятся наиболее выражены проблемы психологического функционирования. Последующие поколения оказываются резервуаром для переживаний предыдущего поколения, которым они не смогли дать выход и вынуждены были «вложить» их в своих потомков.

Анжела Коннолли (Connolly 2011) в своей статье «Исцеляя раны наших отцов: межпоколенческая травма, память, символизация и повествование»» уделяет особое внимание передачи травмы из поколения в поколение. Ссылаясь на работу Эли Визеля, в которой он предпринимает попытку переосмыслить свой опыт в концентрационных лагерях, Коннолли указывает на два фундаментальных аспектах, характеризующих межпоколенную передачу травмы: смерть времени и смерть языка. Феномен смерти времени очень близок по своему проявлению концепции телескопирования поколений, когда стираются границы между объективным историческим временем и субъективным временем. В связи с замалчиванием, которое представляет собой один из ключевых процессов трансгенерационной передачи, особенно интересным представляется феномен смерти языка.  Цитируя других авторов, Конноли объясняет его природу: «Вследствие радикального разрыва, существующего между травмой и культурой, жертвы часто не могут отыскать категорий мысли или слов для описания своего переживания».  Пережитое оказывается немыслимым, способность к повествованию и символизации оказывается утраченной.

Даже если само трансгенерационное содержание может быть вполне безобидным, влияние того чужеродного элемента, который возникает в психике на его месте, может быть весьма разрушительным.

Некоторые исследователи связывают трансгенерационную передачу с понятием психологической устойчивости. Вместе с травмой могут передаваться и стратегии выживания, способы преодоления стресса (Duran, Firehammer, Gonzalez, 2008). Например, люди, которые знают, что их родители преодолели стихийное бедствие, могут в критический для себя момент вспомнить эту силу и жизненную стойкость, которыми обладали их родители, и использовать этот ресурс в своей жизни (Goodman, West-Olatunji, 2008). В семьях с длительной историей травм, преследований или дискриминации могут выработаться свои специфические способы защиты и психологические характеристики, которые будут передаваться из поколения в поколение.

В данном контексте представляется важным провести различие между коллективной и семейной травмами, которое также находит отражение и в литературе.

Коллективная травма и невыплаканные слезы предков

Разработка концепции коллективной травмы принадлежит психоаналитику Вамику Волкану (Volkan, 2001, 2002). Ключевым положением его подхода является мысль о том, что пережитая группой (например, этносом) травма (например, военное вторжение) накладывает отпечаток на всю группу и несет с собой невыносимые чувства стыда, боли, унижения, которые коллективно переживаются всеми членами. В основном у этих чувств нет выхода, потеря оказывается неотгореванной, и они фиксируются в данной общности. Эти чувства передаются следующим поколениям до тех пор, пока психологические процессы не будут завершены. Коллективная травма — это травматический психологический опыт, который является общим для целых групп людей. Коллективная травма в очень глубокой степени воздействует на каждого члена группы. Она становится частью культурной идентичности. Например, потомки жертв Холокоста часто переживают в сновидениях, грезах и фантазиях все те ужасы Второй мировой войны, которые испытали их прародители. Таким образом, в ядре коллективной травмы лежит реальное историческое событие, пережитое определенной группой людей. В результате формируется определенный пласт воспоминаний, который оказывается вписан в идентичности людей, принадлежащих к этой группе. Коллективная травма переживается спустя время и через воспоминания, в том числе воспоминания без опыта проживания непосредственного самого события. Травма родителя/предка, его подсознательная память и опыт неразрешенной задачи передается ребенку/потомку, становясь его памятью и его задачей.

Один из ведущих исследователей феномена передачи трансгенерационной травмы в контексте Холокоста Натан П. Келлерман (Kellerman, 2001), говорит о четырех сферах, где трансгенерационное влияние наиболее очевидно:

(1) Переживание Я. Нарушение самооценки с постоянными проблемами идентичности, ощущение себя в зависимости от «статуса» предка «жертва/преследователь/погибший/оставшийся в живых», жизнь, подчинена стремлению к достижениями, чтобы возместить убытки родителей, проживание жизни в роли «заместителя» своих утраченных родственников.

(2) Когнитивная сфера. Катастрофизация, страх и ожидание следующей трагедии, озабоченность смертью, низкая стрессоустойчивость перед раздражителями, которые могут напоминать о трагических событиях.

(3) Эмоциональная сфера. Тревога аннигиляции, кошмары преследований, частые дисфорические настроения, связанные с ощущением утраты и скорби. Неразрешенный конфликт вокруг гнева, осложненный чувством вины. Повышенная уязвимость к стрессовым событиям.

(4) Сфера межличностных отношений. Чрезмерная зависимость от отношений и тревожно-цепляющий тип привязанности или крайняя независимость, сложности в построении интимных отношений и в решении межличностных конфликтов.

В рамках рассмотрения феномена наследования коллективной травмы стоит также обратить внимание на понятие «постпамяти», которое ввела Марианна Хирш (Hirsch, 2012) в контексте изучения влияния Холокоста на потомков выживших. В своих работах она высказывает предположение о том, что травматические события могут породить воспоминания у тех, кто не был прямым участником этих событий. Потомки могут остро переживать травматические последствия несмотря на то, что сам травмирующий опыт имел место поколение назад. «Постпамять» сопряжена с восприятием истории и описывает способность отдельно взятого человека припомнить и прочувствовать то, что он может знать только из рассказов и поведения окружающих людей. Однако этот опыт был передан таким образом, что стал частью их собственной памяти. «Постпамять», уверена Хирш, не является продуктом воображения и фантазий, она описывает особый вид отношений между поколениями. Похожий феномен описывает и Анжела Коннолли (Connolly, 2011). Ссылаясь на работу философа Рафаэллы ди Кастро, которая собрала и проанализировала истории 23 римских евреев третьего поколения, чьи родственники стали жертвами фашистских преследований, Коннолли говорит о том, что история может обладать силой мифа и искажать процесс формирования идентичности, когда не пережитый опыт встраивается в самое ядро психики; такая история, передаваемая из поколения в поколение может «стать ошибочно воспринятой как единственно существующая, просто вымышленной «предысторией» или «пост-историей».

Роуленд-Кляйн и Данлоп (Rowland-Klein, 1998) так описывают этот процесс: родители, пережившие травматическое событие (Холокост), проецируют свои чувства и тревоги на детей, а дети, в свою очередь, интроецируют их так, словно сами испытали ужасы концентрационного лагеря. Это «вложение» в ребенка не связанных с ним чувств находит выход в виде определенных проблем и вызывает у него чувство, что он должен жить прошлым своих родителей для того, чтобы полностью понять, через что они прошли. Ауерхан и Лауб (Auerhahn, 1998) также предположили, что родители смещают свое собственное подавленное горе в бессознательное своих детей. Дети оказываются не состоянии понять интернализованные эмоции, поэтому им может быть свойственно «необъяснимое горевание» (unexplainable grief).

«Мы не только смотрим на мир глазами предков, но и плачем их слезами», – говорит психолог Даан ван Кампенхаут. Он описывает личное столкновение с феноменом трансгенерационной передачи коллективной травмы, связанное с симптомом аэрофобии, возникшем накануне его поездки в Аушвиц-Биркенау. Он пишет: «Через некоторое время до меня дошло, что 60 лет назад для еврея транспортировка в Польшу означала практически неминуемую смерть и что поездка в Польшу включила у меня внутренние сигналы тревоги. Когда я осознал это, я нашел соответствующий контекст для своего страха, и он растворился» (Кампенхаут, 2012).

Травма как объект семейной истории

Замалчивание и любое другое искажение семейной истории оказывает патологизирующее влияние на личность. Говоря о семейной травме, мы будем иметь в виду эмоционально заряженные события и ситуации, которые имели место внутри семьи (и не были связаны напрямую с историческими событиями страны) и не имели возможности быть переработанными тем человеком и в том поколении, с которым они произошли.  К таким событиям, например, можно отнести суицид, трагическую внезапную смерть, физические и психические заболевания, банкротство, исключение члена семьи из системы, постыдные события и факты и пр. В данном случае речь идет о «патологизирующем семейном наследовании» – термин Э. Г. Эйдемиллера и В.В. Юстицкиса, которым они обозначают «формирование, фиксацию и передачу паттернов эмоционально-поведенческого реагирования от представителей одних поколений в дисфункциональных семьях представителям других» (Эйдемиллер, 2001). Передача патологии от одного поколения к другому выражается, в частности, в появлении в семейной системе определенной семейной роли – «носитель симптома». Им становится тот член семьи, в котором семейная дисфункция закрепилась, например, в качестве нервно-психического расстройства или определенного качества, которое другими членами семьи отрицается. Таким образом, носитель симптома обеспечивает легальное удовлетворение нелегальных потребностей семьи.

В семье может иметь место «молчаливый сговор», своего рода табу. Молчание как будто бы призвано сохранить безопасность в семье, но на деле создает некий психоэмоциональный шаблон, который организует жизнь её членов на протяжении поколений. Травма как тень, которая присутствует в душах людей, и эта тень попадает в души их близких, затрудняя истинно личное бытие, блокируя импульсы, и осложняя жизнь на многих уровнях. Родитель, который не прожил какую-то важную часть самого себя, будет неосознанно ждать от ребенка «исправления» этого, а ребенок вынужден будет нести этот груз ожиданий. Винцент де Гольжак дал очень меткое определение того, какого рода наследство достается предкам от потомков, а именно им передается «инструкция по экзистенциональному бытию» (Де Гольжак, 2003). Трансгенерационная травма оказывается детерминирующим фактором для становления и развития жизненного пути. Таким образом, жизнь предыдущих поколений становится функциональной моделью для жизни потомков, а «психические функции одного члена семьи обусловливают психические функции другого» (Шутценбергер, 2007).

Здесь будет уместно упомянуть понятие «сценария», введенное Эриком Берном, которое описывает бессознательный жизненный план человека, сформированный под влиянием процессов, происходящих в нескольких поколениях семьи. По мнению Берна, сценарий представляет собой план жизни человека, в основе которого лежит принятое в детстве решение, изначально спровоцированное родителями и подкрепленное впоследствии событиями взрослой жизни. «Сценарий – это постоянно действующий жизненный план, созданный в детстве под воздействием родителей. Это психологическая сила, подталкивающая человека к его судьбе, независимо от того, сопротивляется ли он или подчиняется добровольно» (Берн, 2016). Понять и в полной мере расшифровать сценарий можно, проследив историю семьи на протяжении минимум трех поколений. Иными словами, основные компоненты сценария наследуются от предков, и потомки идут по их стопам. Сценарий или жизненный план формируется в детстве как способ сохранения психологического баланса, позволяет сделать жизнь более предсказуемой (сценарной).

Фанита Инглиш говорит о существовании внутри семьи феномена психологического заражения тревожным состоянием (например, тревога, депрессия, суицидальные мысли и т. д.), которое может передаваться от одного человека к другому в течение нескольких поколений. Она объясняет это тем, что носитель симптома сознательным или бессознательным образом считает, что может освободиться от симптомов, передав их другому, кто, таким образом, неосознанно для самого себя становится «уязвимым получателем». То есть существует некое убеждение в том, что если такой сценарий передать, то от него можно избавиться. Инглиш сравнивает этот процесс с игрой в «горячую картошку», когда участники перебрасывают мяч друг другу, стараясь держать его в руках как можно меньше. В качестве такого «обжигающего» мяча в семье может выступать симптом, нечто неудобное, семейная миссия или «проклятие, передаваемое из поколения в поколение» (English, 1969).

Заключение

Данная статья представляет собой попытку анализа ключевых зарубежных работ, в которых разрабатывается концепция трансгенерационной передачи. Межпоколенная трансляция семейной истории выступает как один из важнейших факторов формирования личности. В первую очередь, она связана с передачей из поколения в поколение специфических паттернов, которые могут препятствовать или способствовать благоприятному развитию личности, определять выбор жизненных стратегий. Большинство авторов сходятся во мнение, что трансгенерационная передача осуществляется посредством механизма идентификации, который предполагает символическое помещение другого объекта внутрь себя. Согласно трансгенерационному подходу, жизненный путь человека, выборы, сделанные на этом пути и события на нем происходящие, могут быть обусловлены не только и не столько личной биографией человека, но и быть опосредованными психическим материалом, накопленным в прошлом предками. Жизнь предков находит выражение не только в самом факте нашего существования, но и в тех проблемах и переживаниях, с которыми мы можем сталкиваться на протяжении своего жизненного пути.

На сегодняшний день трансгенерационный подход выделился в отдельное самостоятельное направление, предметом изучения которого является влияние семейной истории на личность, однако представляется, что анализ семейной истории в трансгенерационном ключе может быть одним из этапов психотерапевтической работы в целом, особенно если принимать во внимание трансгенерационную передачу коллективной травмы. История нашей страны наполнена трагическими событиями, которые, безусловно, оставили травматичный след на психике нескольких поколений. Революция, массовые репрессии и раскулачивание, Великая Отечественная война – это национальные катастрофы, которые вписаны в индивидуальный опыт людей, не только с ними соприкоснувшихся, но и их потомков. Эта тема остается острой и актуальной для многих наших соотечественников.

Клинические наблюдения и эмпирические исследования последних лет неоднократно доказывали, что травматические события оказывают влияние не только на лиц, непосредственно переживших данные события, но и на членов их семей, даже если эти событие произошли задолго до их рождения. Вследствие глубокой травматичности нормальная интеграция подобного опыта оказывается затруднена, в результате чего в семьях появляется некий «призрак», который захватывает, оккупирует часть психики. С точки зрения трансгенерационного подхода, задача психотерапии может рассматриваться как задача по деколонизации психического пространства и освобождения психики от влияния прошлого.

© Компиляция из разных авторитетных источников

В оформлении статьи использованы фото-картины из арт галереи циклов » Сердце городской жизни», «Хроники безмолвия на дорогах жизни».

® Психологическое измерение жизни MyLila.ru и психологический проект «Зеркало для души» совместно с Psychologist O. D.

Родители передают по наследству своим детям самые разные черты, от цвета волос и глаз до веснушек и темперамента. Но исследования показывают, что родители также могут передать детям травму собственного детства. Или… не только собственную, но и унаследованную от предыдущих поколений, в том числе историческую межпоколенческую травму о войнах, геноциде, эпидемиях и тому подобных травматических эпидемиях.   Обычно мы думаем о травме как о индивидуальном процессе: один человек переживает травматическое событие и, к сожалению, страдает от последствий этой травмы. Но, на самом деле все гораздо сложнее: травма влияет не только на человека, пережившего травмирующее событие. Она может распространяться и продолжать влиять и на его потомков в последующих поколениях.

Теперь науке стало известно, что новорожденные не входят в мир с чистого листа как «невинные младенцы». Эмоциональная история ребенка начинается еще задолго до зачатия. Все яйцеклетки, которые несет женщина, формируются в ее яичниках уже в тот момент, когда она является плодом в утробе своей собственной матери. Другими словами, когда мать каждого ребенка была в утробе своей матери (бабушки для нынешнего ребенка), она уже несла в себе яйцеклетку, которая стала нынешним ребенком. Это означает, что часть ребенка, его мать и его бабушка одномоментно находились в одной и той же среде, воспринимая все ее воздействия, как физические, так и информационные.   В некотором смысле ребенок подвергался переживаемым эмоциям и опыту своей бабушки еще до того, как зачали. А его мама – подвергалась воздействию переживаний прабабушки ребенка, а его бабушка – прапрабабушки – и так далее.

Что такое психическая травма?

Прежде чем мы поговорим конкретно о травмах поколений, важно понять, что на самом деле означает слово «травма». Хотя в повседневной речи мы используем слова «травмированный» или « травматический», в сфере науки о психическом здоровье «травма» относится к очень специфической эмоциональной реакции, которую человек испытывает в ответ на опасное для жизни или ужасающее событие. Травма – это повреждение психики человека в результате одного или нескольких событий, которые вызывали непомерный уровень стресса, превышающий способность человека справляться или интегрировать вовлеченные в этот процесс эмоции, что в, конечном итоге, приводит к серьезным долгосрочным негативным последствиям для психического и физического здоровья. Психическая травма разрушает чувство безопасности или заставляет человека чувствовать себя беспомощным, что изменяет нормальное функционирование нейросистем, регулирующих стрессовые реакции, память и поведение.  

Травмирующие события не всегда являются личным физическим опытом. Любой опыт, который заставляет человека испытывать сильные отрицательные эмоции, может быть травмирующим, например, когда человек наблюдает, слышит или знает, как происходит что-то ужасное. Например, врач, работающий в «ковидном» отделении может получить психическую травму, наблюдая страдания и смерти больных, постоянно находясь в состоянии страха заразиться опасной инфекцией и умереть. Глубина травмы связана с интенсивностью негативных эмоций, возникающих в результате переживания. Одно и то же потенциально травмирующее событие может быть сокрушительным для одного человека, но может быть преодолено другим. Другими словами, один и тот же негативный опыт может по-разному влиять на разных людей.

К сожалению, травмы случаются слишком часто. Особенно в семьях. Текущие исследования показывают, что 50 процентов женщин и 60 процентов мужчин пережили хотя бы одно травмирующее событие в течение своей жизни. Каждую минуту 20 человек подвергаются физическому насилию со стороны своего интимного партнера. Жестокое обращение и пренебрежение — это реальность для каждого седьмого ребенка. Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) развивается у 4 процентов мужчин и 10 процентов женщин. Примерно 8 миллионов человек заболевают посттравматическим стрессовым расстройством каждый год. И еще есть сексуальное насилие: 20 процентов мужчин терпят сексуальное насилие в течение своей жизни. Для женщин это почти 50 процентов.

Индивидуальная и трансгенерационная (межпоколенческая) травма

Идея, лежащая в основе трансгенерационной травмы, заключается в том, что воздействие ранних неблагоприятных событий, таких как жестокое обращение с детьми, заключение родителей в тюрьму, развод, злоупотребление психоактивными веществами, бедность или стихийные бедствия, оказывает такое сильное влияние на людей, что это может повлиять и на будущие поколения. Этот тип травмы, также известный как травма поколений или межпоколенческая травма, часто остается незамеченным, что позволяет продолжить цикл передачи травмы. Межпоколенческая травма относится к типу травмы, которая не заканчивается на личности. Вместо этого она задерживается и грызет одно поколение за другим. Семьи с историей неразрешенных травм, депрессии, тревоги и зависимостей могут продолжать передавать неадаптивные стратегии выживания и недоверие миру будущим поколениям. Таким образом, дети могут повторять те же модели и отношения предыдущих поколений, независимо от того, здоровы они психически или нет. Общие симптомы травм, передаваемых из поколения в поколение, включают низкую самооценку, депрессию, беспокойство, бессонницу, гнев и саморазрушительное поведение.

Многие травмирующие события индивидуальны – воздействуют только на одну жертву, например, на женщину, пережившую сексуальное насилие. Но существуют и коллективные травмы. Слишком много культурных и расовых групп по всему миру на протяжении своей истории подвергались травмам, нанесенным обществом. Это рабовладение и крепостное право, торговля людьми, войны, геноцид народов, насильственное переселение, массовый террор, пытки, насилие и казни, создание невыносимых для жизни условий, лишение крова и пищи.

Подобные травмы, когда целая группа людей сталкивается с одним и тем же травмирующим событием, более вредоносны, так как передаются из поколения в поколение. В этом случае не только один человек или семья сталкиваются с ущербом, нанесенным травмой, но и целые группы людей – вплоть до целых народов.

Ученые впервые начали изучать травмы поколений в 1970-х годах, когда психиатры наблюдали поведенческие проблемы, такие как низкая самооценка, кошмары, тревога и чувство вины, у детей, переживших Холокост. Аналогичные проблемы наблюдались у детей ветеранов Вьетнама. Травма сама по себе может способствовать бедности, ухудшению воспитания детей, снижению привязанности, хроническому стрессу и нестабильной жизненной среде, что может напрямую повлиять на детей и их развитие. Например, когда родители живут в тяжелых условиях, они могут выработать родительские предписания (например, «не проси помощи, это опасно»), которым можно научить и передать их от одного поколения к другому. Хотя эти предрисания, возможно, помогли защитить предыдущие поколения, они могут вызвать у последующих поколений тревогу и недоверие к миру и жизни, еще больше отчуждая их от необходимой для преодоления последствий травмы поддержки.

Межпоколенческую травму нелегко определить. Это часто скрытое, неопределенное и незаметное явление, проявляющееся в семейных моделях и формах повышенной бдительности, недоверия, беспокойства, депрессии, проблем с самооценкой и других негативных стратегий выживания. Мы также знаем, что травма может оказать значительное влияние на иммунную систему и может способствовать наследованию аутоиммунных и других хронических заболеваний. Наибольшему риску подвергаются семьи, которые испытали серьезные формы жестокого обращения, пренебрежения, пыток, угнетения и расового неравенства.

Определение трансгенерационной травмы

Травма, передаваемая между поколениями (трансгенерационная травма), определяется как травма, которая передается от тех, кто непосредственно пережил травматический инцидент, последующим поколениям. Передача травмы между поколениями может начаться с травматического события, затрагивающего отдельного человека, травмирующего события, затрагивающего несколько членов семьи, или коллективной травмы, затрагивающей более крупное сообщество, культурные, расовые, этнические или другие группы населения (историческая травма).

Эксперты описывают травмы поколений как посттравматические эффекты, которые не просто переживает один человек, но передаются, как нежелательное наследие, от одного поколения к другому. Все, что касается травмирующего события, может передаваться по наследству, от воспоминаний и историй о самом событии до более тонких механизмов на генетическом уровне.

Простая травма описывает единичное ограниченное травматическое событие (например, нападение). Сложная травма возникает, когда человек переживает серию повторяющихся травмирующих событий или когда происходят новые уникальные травматические инциденты. Сложная травма в раннем возрасте может нанести ущерб многим аспектам развития ребенка. Сложная травма может вовлечь целые семьи в повторяющиеся циклы насилия, зависимостей или бедности [Courtois C. et al., 2008].

Историческая травма

Историческая травма относится к травматическим переживаниям или событиям, которые были перенесены группой людей в обществе или даже целым сообществом, этнической или национальной группой. Историческая травма соответствует трем критериям: широко распространенные последствия, коллективные страдания и злой умысел агрессора на ее причинение [O’Neill L. et al., 2018]. Реакция на историческую травму может проявляться в виде злоупотребления психоактивными веществами, суицидальных мыслей, депрессии, беспокойства, низкой самооценки, гнева, насилия и трудностей с эмоциональной регуляцией [Brave Heart M., 1998].

Наиболее изученным феноменом является межпоколенческая травма потомков жертв Холокоста. Результаты исследований шокирующие: даже внуки переживших Холокост, на два поколения удаленные от фактического травмирующего события, испытывают гораздо более высокие уровни эмоционального дистресса, чем контрольная группа [Braga L. at al., 2012]. У них наблюдалось трехкратное преобладание психических расстройств по сравнению с обычной популяцией [Sigal J., et al., 1988]. Недавние исследования выявили травмы между поколениями среди других этнических групп, таких как коренное население Северной Америки и Австралии [Aguiar W., Halseth R., 2015].

Дети военнопленных, которые в годы войны выдержали особенно суровые условия во время заключения, умирали в целом в более молодом возрасте, чем сыновья военнопленных, которые жили в лагерях в более благоприятных условиях или чем сыновья, солдат, не бывших в плену или в заключении [Costa D. et al., 2018].

Эти наблюдения отражают суть травмы поколений: одно поколение переживает травмирующее событие, но психические и физические последствия события отражаются на их потомках для последующих поколений. И это наблюдается не только для выживших в Холокосте, но и для выживших из других групп, таких как люди, пережившие порабощение и геноцид, ссылки, коллективизацию и голодомор, большой террор, массированные террористические атаки и тому подобные запредельно жестокие события.

Как проявляется трансгенерационная травма?

Как именно выглядит травма поколений и как она проявляется в жизни людей, которые ее унаследовали? Вот лишь некоторые признаки того, что может наблюдаться при трангенерационной травме, при том, что сам человек не был подвержен тяжелым травматическим инцидентам на протяжении своей жизни:

• Человек испытывает необъяснимое беспокойство и слишком внимательно относится к своему окружению
• Человек чувствует недоверие к определенным людям или к окружающему миру в целом
• Человек избегает определенных ситуаций без разумной причины
• Наблюдаются частые кошмары или проблемы со сном
• Имеются проблемы с употреблением алкоголя или наркотиков

Симптомы трансгенерационной травмы могут быть ошибочно приняты за другие расстройства и могут включать деперсонализацию, изоляцию, потерю памяти, кошмары, психическую изоляцию, повышенную бдительность, злоупотребление психоактивными веществами, суицидальную идеацию и неразрешенное горе. Подростков с проблемами злоупотребления психоактивными веществами всегда следует обследовать на предмет травм, передаваемых из поколения в поколение.

Родители, которые страдают от непролеченного посттравматического стрессового расстройства, чаще сами страдают от таких симптомов, как диссоциативные эпизоды, злоупотребление психоактивными веществами, эмоциональная тупость и неспособность самостоятельно регулировать свои негативные эмоции. Эти симптомы, в свою очередь, проявляются и у их детей. Таким образом, цикл травм поколений продолжается до тех пор, пока кто-то не решит прекратить воспроизводство межпоколенческой травмы, обратившись за помощью к специалистам по психическому здоровью.

В некоторых случаях, в определенных архаичных общественных укладах и сообществах воспроизводство травмы поддерживается искусственно, так как травмированные люди имеют свои явные уязвимости, через которые ими можно легко управлять и манипулировать. Например, в вооруженных силах может действовать система «дедовщины» или «годковщины», направленная на слом личности и подчинение агрессивным авторитарным лидерам. В гражданской жизни, люди, получившие такие травмы, будут уязвимы к любым проявлениям авторитаризма и насилия. Такие люди будут либо чрезмерно неадекватно реагировать при воспроизводстве обстоятельств травм, либо, наоборот, будут лишены возможности защищать себя и свои права. Точно такая же стратегия умышленного травмирования поддерживается в местах лишения свободы, в некоторых учебных заведениях или социальных группах. Комплексную травму можно нанести целому обществу, перманентно транслируя по телевидению сцены и сюжеты с агрессией и насилием.

Длительное травмирующее жестокое обращение с людьми, и особенно с молодыми или детьми, может негативно повлиять на структуры и функции мозга. И оно может передаваться по наследству. Исследование 2021 года показало, что у мам, которые в детстве переживали эмоциональное пренебрежение, рождались младенцы с измененными нейросистемами мозга в областях, ответственных за реакции на страх и тревогу. Исследователи использовали специальную неинвазивную функциональную магнитно-резонансную томографию (фМРТ), чтобы понять, что происходит в мозгу месячных младенцев. Они обнаружили более сильные связи между областями мозга, которые контролируют эмоциональную регуляцию у младенцев, матери которых в детстве испытали эмоциональное пренебрежение [Glaus J., et al., 2021].

Экстремальные ситуации и травмы оставляют свой след и на генетическом уровне. Голод в Голландии, когда нацисты заблокировали поставки продовольствия в октябре 1944 года, унес более 20 000 человек умерли от голода. Исследование уже взрослых детей некогда голодавших женщин показало, что у них был более высокий уровень «плохого» холестерина ЛПНП и триглицеридов. Они также чаще страдали ожирением, диабетом, сердечно-сосудистыми заболеваниями и шизофренией по сравнению с популяцией сверстников. При этом была обнаружена определенная химическая метка — эпигенетическая сигнатура травмы на одном из их генов [Painter R. et. al., 2008].

Доктор Рэйчел Иегуда, директор отдела исследований травматического стресса в Медицинской школе Икан на горе Синай в Нью-Йорке провела исследование детей, рожденных у матерей, которые были беременны 11 сентября 2001 года во время террористической атаки на WTC, был низкий уровень кортизола, что было связано с наличием у матери посттравматического стрессового расстройства. Было обнаружено, что у матерей и детей были эпигенетические изменения в гене, связанном с их уровнем кортизола, гормона, участвующего в реакции на стресс [Yehuda R., et al., 2005].

Какими еще путями могут передаваться травмы от поколения к поколению?

Кроме пренатального воздействия и эпигенетического пути, травма может передаваться физиологическими, экологическими и социальными путями.

Существует следующие механизмы передачи травмы из поколения в поколение:

1. Опосредованное отождествление детей со страданиями их родителей
2. Интуитивная ответственность, которую берут на себя дети, чтобы компенсировать различными способами страдания своих родителей и принять на себя их травму
3. Особые образцы воспитания и моделей поведения, продемонстрированные выжившими в травме по отношению к их детям
4. Стили общения между родителями и их детьми относительно травмирующего опыта родителей
5. Исключение из семейной системы
6. Лояльность семейной системе
7. Семейные мифы
8. Родительские или родовые интроекты
9. Родительские предписания и запреты
10. Идентификация с предками 
11. Замалчивание травмы
12. Искупление вины предков
13. Чувство вины выжившего
14. Гомеостаз семейной или родовой системе 

Воспитание как фактор передачи межпоколенческой травмы

Хотя существование травм, передаваемых из поколения в поколение, хорошо задокументировано в многочисленных исследованиях, сами механизмы передачи травм из поколения в поколение остаются неясными.

Родители могут передавать врожденные генетические уязвимости, вызванные их собственным травматическим опытом или стилями воспитания, на которые повлияла их травма [Bowers M., Yehuda R., 2016]. Когда выжившие после травмы становятся родителями, они сталкиваются с множеством проблем, включая трудности с установлением здоровых эмоциональных привязанностей со своими детьми. Существуют следующие основные стили адаптации среди семей выживших:

• Оцепеневший. Оцепеневшие выжившие ищут тишины путем самоизоляции, имеют очень низкую толерантность к любым видам вторжения внешнего мира, и минимально вовлечены в воспитание своих детей.
• Жертва. Жертвы боятся внешнего мира и не доверяют ему, стараются оставаться незаметными и часто впадают в депрессию, отличаются ворчливостью и сварливостью.
• Боец. Бойцы стремятся добиться успеха любой ценой и сохранить броню силы, становясь нетерпимыми к слабости и жалости к себе.

Воздействие на детей

Дети познают и понимают мир в первую очередь через восприятие родителей. Поэтому на них оказывает сильное влияние поведения и установок их родителей. Дети и подражают поведению своих родителей, и учатся ориентироваться в будущих отношениях на основе того, как они научились относиться к своим родителям. Устойчивые механизмы преодоления могут быть созданы в результате попыток избежать и / или «исправить» жестокое поведение родителей, гнев, депрессию, пренебрежение или другое проблемное поведение, связанное с последствиями психической травмы.

Например, Голодомор в Украине 1932-1933 годов, вызванный действиями руководства Советской Украины во время коллективизации крестьянского населения по велению Иосифа Сталина, привел к гибели миллионов людей [Werth N., 2007]. В 2010 году Брент Безо провел исследование, чтобы понять влияние Голодомора на поколения украинцев [Bezo B., 2015]. Безо опросил 45 человек из трех поколений 15 украинских семей. Первое поколение пережило Голодомор: второе и третье поколения были их детьми и внуками. Исследование показало, что механизмы выживания, выработанные непосредственными выжившими во время геноцида, были сохранены в семейной системе и переданы их детям и внукам. Они описали жизнь в «режиме выживания», включая трудности с доверием к людям, менталитет дефицита продуктов питания, низкую самооценку, накопление запасов, социальную враждебность и опасное для здоровья поведение.

Индейские общины в Канаде также пострадали от длительных травм. На протяжении нескольких поколений власти Канады пыталась насильственно ассимилировать аборигенов, забирая детей из их семей, помещая их в школы-интернаты и, как правило, пытаясь искоренить их культуру и традиции [Aguiar W., Halseth R., 2015]. Последствия этой продолжительной исторической травмы повлияли на группы коренных народов на индивидуальном и коллективном уровнях, включая повышенные показатели депрессии и саморазрушительного поведения по сравнению с неаборигенным населением Канады, развитое недоверие к помощи посторонних.

Специалисты в области психического здоровья часто не знакомы с историей тех, кого они хотят лечить. Неизвестные и, следовательно, непризнанные травматические события будут создавать уникальные проблемы как для пациента (клиента), так и для врача.

Например, геноцид армян, во время которого Старотурецкая империя уничтожила 1,5 миллиона армян в 1915 году, является примером исторической травмы, которая часто не признается или замалчивается по политическим мотивам. Фактически, массовые убийства армян, ассирийцев, греков и других христианских и религиозных меньшинств в Османской империи в период между 1914 и 1923 годами до сих пор не были признаны турецким правительством геноцидом [Mangassarian S., 2016]. Особенно сложно справиться с травмой, когда общество все еще борется за ее признание спустя столетие после того, как она была нанесена. Кроме того, из-за отсутствия официального признания выжившим армянам трудно доверять неармянским специалистам в области психического здоровья [Dagirmanjian S., 2005]. В целом, специалисту в области психического здоровья крайне важно понимать культурный контекст человека, страдающего от травмы, включая травму, передаваемую из поколения в поколение, чтобы обеспечить наиболее эффективное и деликатное лечение. Например, традиционная армянская семейная сплоченность иногда неправильно понималась и даже считалась нездоровой западными клиницистами, которые были обучены подходу к семейной терапии с целью содействия индивидуализации и автономности клиентов.

Систематические нападения на личность или группу людей, такие как Холокост или уничтожение северо-американских индейцев, особенно разрушительны, потому что идентичность и традиции своего рода ил нации критически важны для осознания смысла жизни. Виктор Франкл в своей книге « Человек в поисках смысла» описывает императив для людей, чтобы они чувствовали себя прочно связанными со смыслом своей жизни: без определенного смысла жить буквально невозможно [Frankl V., 1984]. Обращаясь к выжившим после исторической травмы, целью которой было не только причинить боль или убить, но и унизить и, в конечном итоге, стереть национальную идентичность целого народа, терапевт должен осознавать, что выздоровление требует восстановления морального духа, идентичности и цели. В общинах аборигенов Канады лечение травм, передаваемых из поколения в поколение, затруднено из-за большого употребления психоактивными веществами, что само по себе, вероятно, является следствием исторической травмы. Ценное исследование 2015 года [Marsh T., et. Al., 2015] продемонстрировало важность сочетания этнических и западных методов исцеления для лечения травм, передаваемых между поколениями, особенно, когда это было связано с зависимостью от употребления связанным с употреблением психоактивных веществ, среди аборигенов в Канаде. Жизненно важным элементом этого подхода является возвращение и восстановление самобытности аборигенов, включая традиции, философию и духовные практики, и их адаптация к текущим обстоятельствам и потребностям. Программы помощи, которые укрепляли самобытность через культурную принадлежность, повышали культурную осведомленность через кружки исцеления и участие семьи и находились под сильным влиянием традиционной духовности аборигенов (шаманизм), способствовали значительному сокращению употребления психоактивных веществ.

Передача устойчивости через поколения

К счастью, выжившие после травмы и их потомки могут уменьшить влияние травм поколений на будущие поколения. Точно так же, как травматический опыт может передаваться от одного поколения к другому, способность к преодолению травмы и формированию устойчивости может передаваться. Например, открытые и любящие стили общения между поколениями помогают повысить устойчивость и привязанность [Braga L., et al., 2012].

Более того, травма поколений обычно возникает как из-за неосведомленности, так и / или из-за стигматизацией травмы. Помимо того, что семьи просто не осознают, насколько на них повлияли ужасные события прошлого, они могут неохотно говорить об этом. Когда пережившие травму открыто рассказывают свою историю и когда потомки могут справиться с травматическим прошлым своих родителей, между ними открываются новые пути исцеляющего общения. Открытый диалог между родителями и детьми относительно истории семейных травм очень необходим. Родителям необходимо рассказывать своим детям ужасные вещи, которые произошли с ними и все, что родители знают о том, что случилось с их родителями, бабушками и дедушками, так как дети могли быть невольными получателями болезненных переживаний из прошлого. Когда скрытые семейные трагедии перестают быть тайной или перестают отрицаться, это может стать большим облегчением для детей, особенно если они понимают, что несут в себе то, что принадлежит родителям, бабушкам и дедушкам.

С другой стороны, трансгенерационные травмы становятся снежным комом в семьях, которые не говорят о своем травматическом опыте. Вместо этого эти семьи хранят травмы в секрете или продолжают передавать их косвенным или неадекватным образом.

Хотите узнать больше о себе и прошлом своего рода? 

Я работаю с трангенрационной травмой в подходе эмоционально-образной терапии. Это один из самых быстрых и действенных методов поиска и разрешения поколенческих травм. 

Примерный порядок работы с трансгенерационными проблемами в ЭОТ

• Через телесные симптомы выявляется связанная с ними родительская фигура и/или фигура предка.
• Исследование образа позволяет выявить проблемы у членов семейной системы из предыдущих поколений и определить причины их появления.
• Выясняется роль образа, его ожидания и послания по отношению к клиенту. Проясняются семейные и родовые тайны..
• Определяется часть личности клиента, которая связана с обнаруженной родовой историей, и то как эта история проявляется в жизни. Почему, зачем и как клиент удерживает в себе чужие интроекты. 
• Детализируется, чем расплачивается клиент за удержание родовых интроектов: какие ресурсы затрачивает, от чего отказывается, какие части своей личности подавляет и вытесняет.
• Терапевт помогает вернуть клиенту все собственные утраченные части, чувства и ресурсы, прояснить свою истинную природу. .
• Образам предков помогают увидеть и осознать проблему, приведшую к перекладыванию груза травмы и ответственности на потомков. Терапевт может помочь разрешить ситуацию и сделать новый жизненный выбор из осознания собственной свободы и ответственности. При необходимости травматичная ситуация прорабатывается и проживается. Разрешается вернуть свои утраченные ресурсы и выпустить причинённый ему вред, осознать и покаяться за причиненный им вред, отгоревать и оплакать потери.   
• Признать место предка в семейной системе, ценность его существования для рода, выразить благодарность за свою жизнь, дарованную им через поколения.  
• Обрести автономность от предков и семейной системы: вернуть интроекты и предписания, отдать ответственность за их действия или бездействия, отделить свою психическую реальность от навязанной и/или унаследованной.

Андрей Демкин

Литература

Aguiar, W. & Halseth, R. (2015). Aboriginal peoples and Historic Trauma: The processes of intergenerational transmission. Prince George, BC: National Collaborating Centre for Aboriginal Health.

Barker, D. J. P. (1998). Mothers, babies and health in later life (2nd ed,). Edinburgh: Churchill Livingstone.

Bowers, M. E., & Yehuda, R. (2016). Intergenerational Transmission of Stress in Humans. Neuropsychopharmacology: official publication of the American College of Neuropsychopharmacology, 41(1), 232–244.

Braga, L. L., Mello, M. F., & Fiks, J. P. (2012). Transgenerational transmission of trauma and resilience: a qualitative study with Brazilian offspring of Holocaust survivors. BMC psychiatry, 12, 134. References

Courtois, C. A. (2008). Complex trauma, complex reactions: Assessment and treatment. Psychological Trauma: Theory, Research, Practice, and Policy, S(1), 86-100. Accessed August 24, 2017.

Dagirmanjian, S. (2005). Armenian families. In G. McGoldrick & N. Garcia-Preto (Eds.), Ethnicity and family therapy (pp. 437–450). New York, NY: Guilford.

Danieli, Y. (1981). Differing adaptational styles in families of survivors of the Nazi Holocaust: Some implications for treatment. Children Today, 10: 6-10.

DeAngelis, T. (2019, February). The legacy of trauma. Monitor on Psychology, 50(2). 

DeAngelis, Tori. The Legacy of Trauma: An emerging line of research is exploring how historical and cultural traumas affect survivors’ children for generations to come. American Psychological Association. [Internet]. 2019 [cited 2021 July 3]; 50(2).

Dora L. Costa, Noelle Yetter, Heather DeSomer Intergenerational transmission of paternal trauma among US Civil War ex-POWs // Proceedings of the National Academy of Sciences Oct 2018, 115 (44) 11215-11220; DOI: 10.1073/pnas.1803630115

Dunkel-Schetter, C, Wadhwa, P, & Stanton, AL. (2000). Stress and reproduction: Introduction to the special section. Health Psychol; 19(6): 507-509.

Fossion P, Rejas MC, Servais L, Pelc I, Hirsch S (2003). “Family approach with grandchildren of Holocaust survivors”. American Journal of Psychotherapy. 57 (4): 519–27.

Frankl, V. E. (1984). Man’s search for meaning: An introduction to logotherapy. New York: Simon & Schuster.

Glaus J, Pointet Perizzolo V, Moser DA, Vital M, Rusconi Serpa S, Urben S, Plessen KJ and Schechter DS (2021) Associations Between Maternal Post-traumatic Stress Disorder and Traumatic Events With Child Psychopathology: Results From a Prospective Longitudinal Study. Front. Psychiatry 12:718108. doi: 10.3389/fpsyt.2021.718108

Jawaid, Ali. Roszkowski, Martin. Mansuy, Isabelle. Transgenerational Epigenetics of Traumatic Stress. Volume 158. 2018. Pages 273-298. Retrieved from:

Mangassarian, Selina L. (2016). 100 Years of Trauma: the Armenian Genocide and Intergenerational Cultural Trauma, Journal of Aggression, Maltreatment & Trauma, 25:4, 371-381

Maria Yellow Horse Brave Heart “The historical trauma response among natives and its relationship to substance abuse: A Lakota illustration.” Journal of Psychoactive Drugs 35(1).

Marsh, T.N., Coholic, D., Cote-Meek, S. et al. Blending Aboriginal and Western healing methods to treat intergenerational trauma with substance use disorder in Aboriginal peoples who live in Northeastern Ontario, Canada. Harm Reduct J 12, 14 (2015).

O’Neill L, Fraser T, Kitchenham A, McDonald V (June 2018). “Hidden Burdens: a Review of Intergenerational, Historical and Complex Trauma, Implications for Indigenous Families”. Journal of Child & Adolescent Trauma. 11 (2): 173–186.

Painter, RC; Osmond, C; Gluckman, P; Hanson, M; Phillips, DI; Roseboom, TJ (September 2008). «Transgenerational effects of prenatal exposure to the Dutch famine on neonatal adiposity and health in later life». BJOG: An International Journal of Obstetrics and Gynaecology. 115 (10): 1243–9.

Sigal, J. J., Dinicola, V. F., & Buonvino, M. (1988). Grandchildren of Survivors: Can Negative Effects of Prolonged Exposure to Excessive Stress be Observed Two Generations Later? The Canadian Journal of Psychiatry, 33(3), 207–212.

Werth, Nicolas. 2007. “La grande famine ukrainienne de 1932–1933.” In La terreur et le désarroi: Staline et son système, edited by N. Werth. Paris. ISBN 2-262-02462-6. p. 132.

Yehuda R, Bierer LM (2009). The relevance of epigenetics to PTSD: implications for the DSM-V. J Trauma Stress 22: 427–434.

Yehuda, Rachel, Mulherin Engel, Stephanie, Brand, Sarah R., Seckl, Jonathan, Marcus, Sue M., Berkowitz, Gertrud S., Transgenerational Effects of Posttraumatic Stress Disorder in Babies of Mothers Exposed to the World Trade Center Attacks during Pregnancy, The Journal of Clinical Endocrinology & Metabolism, Volume 90, Issue 7, 1 July 2005, Pages 4115–4118.

Андрей Демкин