Восстанови последовательность событий которые наполняют праздник именин двух наталий наташа была

6. «Наташа была совершенно счастлива: она танцевала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая».

3. «Она (Наташа) вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его (Бориса) обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы».

5. «И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребёнок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала».

1. «С утра не переставая подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской».

7. «Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтобы смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее».

2. «Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими глазами смотрела из своей засады. «Что теперь будет?» — думала она.

— Соня! мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, — говорил Николай. — Я докажу тебе.

— Я не люблю, когда ты так говоришь.

— Ну, не буду, ну прости, Соня! — Он притянул её к себе и поцеловал».

4. «Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу».

Л. Н. Толстой

Дистанционное изучение романа Л.
Толстого «Война и мир».

1 том. 2 задание.

Анализ эпизода «Именины у Ростовых»
(«Война и мир»)

1 том 1 часть главы 7, 8 – 14

Задания

1.    
Прочитать
указанные главы романа — 1 том 1 часть главы 7, 8 — 14

2.    
Познакомиться с данной статьёй.

3.    
Ответить на вопрос: «Чем различаются
салоны Анны Павловны Шерер и Ростовых? Почему?»(30 – 45 слов)

                  
Одним из лучших произведений русской классической литературы, несомненно,
является роман-эпопея Л. Толстого «Война и мир», в котором автор с первых
страниц подчеркивает противоестественность всяких конфликтов. Этому
способствуют сцены с описанием мирной жизни в кругу родных и близких людей,
всегда готовых понять и прийти на помощь. А понять, какие нравственные ценности
больше всего привлекали писателя в людях, поможет анализ эпизода «Именины у
Ростовых».

Место сцены в романе-эпопее

После описания знати,
собравшейся в салоне Шерер,  Л. Толстой показывает, как отмечают именины в доме
Ростовых. С этой семьей связана в произведении очень важная для писателя мысль
— семейная, как он сам ее обозначил.

И начинается знакомство с Ростовыми и повествование об их дальнейшей
судьбе со сцены, в которой собираются вместе родные и знакомые.

«Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей
сидела в гостиной. Граф провел гостей‑мужчин в кабинет, предлагая
им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал:
не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible
dragon, даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и
откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала
вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку
посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все
без исключения уважали и боялись ее».

В течение всего дня здесь царит радостная, доброжелательная обстановка,
подчеркивающая, что хозяева рады каждому, кто переступил их порог. И хотя
графиня, уставшая от визитов, бросает: «Ну довольно», ее слова не
воспринимаются как нежелание видеть гостей. Это, в большей мере, проявление
искренности и простоты – главных достоинств всех членов семьи за
исключением старшей дочери Веры. Вот в этом-то и заключается главное
отличие Ростовых от других «дворянских гнезд», представленных в
романе.

Утренний прием

             Дом графа был известен всей Москве,
в том числе, хлебосольством и радушием. В этот день с самого утра стали
подъезжать гости, чтобы поздравить мать и дочь.

           Графиня, женщина лет сорока пяти,
принимала всех в гостиной. Рядом с ней сидела уже повзрослевшая Вера. Молодежь
же, включая именинницу, тринадцатилетнюю Наташу, считала это занятие довольно
скучным и потому занималась своими, более интересными делами.

                  Всех подъезжавших с приветливой
улыбкой и теплыми словами – здесь, кстати, вместо модного французского
предпочитали родной русский — встречал сам граф. Он отводил их к своей жене, а
провожая, приглашал каждого гостя непременно быть на праздничном вечернем
ужине, который устраивали по традиции, даже несмотря на финансовые трудности.

История с Пьером

           Показательной
можно считать сцену, в которой одна из гостий рассказывает историю,
произошедшую накануне с незаконнорожденным сыном графа Безухова, в пьяном
разгуле привязавшем полицейского к спине медведя. Это вызвало всеобщий смех и
искреннее веселье. Особенно позабавился граф, живописно представивший всю
описанную сцену.

            «Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел
посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня
хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы
отыскивая кого‑то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был
стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю
с медведем, любопытно смотрели на этого большого, толстого и смирного человека,
недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с
квартальным».

               
У Шерер, к примеру, гости непременно попытались бы дать нравственную оценку
столь неумному поведению Пьера и даже навесить на него соответствующие ярлыки.

Таким образом, именины у Ростовых говорят о простоте, естественности,
отсутствии притворства и показного гостеприимства в этой семье.

Начало вечера

Граф всегда, даже в такое сложное для них время, старался устроить все
по правилам – к деньгам здесь никогда не относились как к самой главной
ценности в жизни.

Приехавшие женщины собрались в гостиной, а мужчины отправились в кабинет
хозяина: там им предстояло полюбоваться его замечательной коллекцией трубок и,
естественно, обсудить политические новости, главной из которых была война.
Каждый из гостей высказывал свое мнение относительно сложившейся политической
обстановки, но делалось это как-то ненавязчиво и без лишних дискуссий.

Особо выделялся молодой поручик Берг, который не случайно приехал
на именины Наташи Ростовой (дочери) и самой графини: его прочили в женихи Вере.
Часто он предпочитал молчать, наблюдая за происходящим и оценивая обстановку.
Теперь же Берг увлек собравшихся рассказом о том, какое выгодное положение
занимал в гвардии и как быстро продвигался по службе. При этом он совершенно не
замечал, что интерес к нему скорее был вызван проявлением хвастовства и
самолюбования, мало принятых в подобном кругу и вполне уместных у Анны
Павловны. Это подчеркнула заключительная фраза одного из гостей, что с таким
подходом к жизни Берг везде пойдет. Однако и здесь все происходило естественно,
без притязаний на превосходство со стороны кого-либо из гостей или самого
графа.

           «Берг говорил всегда очень точно,
спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда
спокойно молчал, пока говорили о чем‑нибудь, не имеющем прямого к нему
отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не
производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался
его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.–
Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не
более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести
тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и
графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять
главную цель желаний всех остальных людей.– Кроме того, Петр Николаич, перейдя
в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте
гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати
рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.

Граф расхохотался. Другие гости, видя, что
Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни
равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже
выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного
командира могут убить и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть
ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо,
наслаждался, рассказывая все это, и, казалось, не подозревал того, что у других
людей могли быть тоже свои интересы. Но все, что он рассказывал, было так мило,
степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал
своих слушателей.– Ну, батюшка, вы и в пехоте и в кавалерии, везде пойдете в
ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с
оттоманки»

Долгожданная гостья

Подошло время обеда, и мужчины вернулись в гостиную. Хозяева все
посматривали на дверь, что красноречиво говорило об одном: еще не все гости
прибыли. Наконец, раздался шум в гостиную вошла, можно сказать, ввалилась,
пятидесятиледняя Марья Дмитриевна, из-за отсутствия которой все еще не
начинали праздновать именины у Ростовых. Все без исключения гости встали при
появлении дамы, сразу же подчеркивает ее значимость в этом кругу.

«– Марья Дмитриевна? –
послышался ее голос из залы.– Она самая, – послышался в ответ грубый женский
голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая
самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего
тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову,
оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава
своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по‑русски

.– Имениннице дорогой с
детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом.
– Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, –
чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как
эти пташки подрастут… – она указывала на девиц, – хочешь не хочешь, надо
женихов искать.

– Ну, что, казак мой?
(Марья Дмитриевна казаком называла Наташу), – говорила она, лаская рукой
Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а
люблю».

Несколько грубовато, но исключительно по-русски, она обращалась к
встречавшему ее графу и к любимой крестнице – Наташе-«казаку», сделав
по ходу пару замечаний присутствовавшему здесь Пьеру Безухову. Но именно за эту
прямоту и простоту общения ее уважали и даже несколько побаивались в обеих
столицах.

«Она достала из огромного ридикюля яхонтовые
сережки грушками и, отдав их именинно‑сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас
же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.

– Э, э! любезный! поди‑ка сюда, – сказала она
притворно‑тихим и тонким голосом. – Поди‑ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще
выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее
через очки.

– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу‑то твоему
правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе‑то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая
того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.

– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!.. Отец на
одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно,
батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел».

Хотя нужно сказать, что
если именины у Ростовых без нее не начинались, то в салоне, подобном Шерер,
появление Ахросимовой было бы– уж сильно отличалась она от великосветской знати
с их «высокими» манерами, надменностью и притворством.

                    Только теперь, когда
яхонтовые сережки были подарены крестнице, а молодой граф Безухов отчитан
гостьей за историю с медведем, все отправились к столу.

Описание ужина

За ужином все шло, как полагается – т.е. в целом соблюдались принятые в
светском обществе приличия. Женщины сидели на одном конце стола, мужчины на
другом. Интересно замечание автора относительно того, что хозяин, бросая
взгляды на сидевшую напротив супругу, незаметно подливал гостям и себе вина, а
графиня, в свою очередь, старалась не спускать с мужа глаз и замечала, как его
лицо и лысина становятся все краснее. Эта деталь подчеркивает, насколько хорошо
супруги изучили друг друга за годы совместной жизни.

«Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел
гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна –
с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к
столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех
поодиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья
загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней
музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов
официантов. На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья
Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф,
слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной
стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с
Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки». 

                  
Оживившиеся мужчины вскоре вновь заговорили о войне. Но этот вопрос волновал их
больше в связи с тем, что приходилось отправлять на фронт сыновей. К примеру,
вскоре должен был покинуть дом сын Ростовых, Николай. Гости вполне
искренне удивляются: «И чего этот Бонапарт вздумал воевать?»

          « Граф
из‑за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец
с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя.
Графиня так же, из‑за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала
значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею
краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное
лепетанье; на мужском все громче и громче слышались голоса, особенно гусарского
полковника, который так много ел и пил, все более и более краснея, что граф уже
ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том,
что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему
приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей
против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от
двух супов, из которых он выбрал а la tortue и кулебяки и до рябчиков, он
не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой
салфеткой бутылке таинственно высовывал из‑за плеча соседа, приговаривая: или
«дреймадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся
из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым
прибором, и пил с удовольствием, все с более и более приятным видом поглядывая
на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки
тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались
и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и
ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не
зная чему».

              
Постепенно в разговор вмешиваются и молодой Николай, готовый победить
или умереть за Россию, и Марья Дмитриевна, отметившая, что на все воля
божья (у нее у самой на фронте были четыре сына).

        «На мужском конце стола разговор все
более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны
уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне
курьером главнокомандующему.

– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – Il a déjà rabattu le caquet
а l’Autriche. Je crains que
cette fois ce ne soit notre tour.

 Он уже
сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.)

        
Полковник был плотный, высокий и
сангвинический немец, очевидно служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.

 
– А затэ м, мы лостывый государ, –
сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь. – Затэм, что импэратор это
знаэт. Он в манифэстэ сказал, что нэ можэт смотрэт равнодушно на опасности,
угрожающие России, и что бэзопасност импэ рии, достоинство ее и святост союзов,
– сказал он, почему‑то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом
была вся сущность дела».

  «– Мы должны драться до послэ днэй капли
кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэр‑р‑рэт за своэго импэ
ратора, и тогда всэй будэт хорошо. А рассуждать как мо‑о‑ож‑но (он особенно
вытянул голос на слове «можно»), как мо‑о‑ожно менше, – докончил он, опять
обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и все. А вы как судитэ,
молодой человэк и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который,
услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел
и всеми ушами слушал полковника.

       
– Совершенно с вами согласен, –
отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким
решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался
великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, –
сказал он, сам чувствуя, так же как и другие, после того как слово уже было
сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и
потому неловко».

                 И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил
вступительные слова манифеста: «и желание, единственную и непременную цель
государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили
его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению намерения сего
новые усилия».

Таким
образом, война здесь воспринималась, как страшное событие, участие в котором
являлось не способом достижения званий и наград, а необходимостью и долгом
каждого патриота.

Смелая шалость

        
Эпизод «Именины у Ростовых» подчеркивает, что за общим столом собралась вся
семья, в том числе младшие ее члены. Между ними установились свои, особые
отношения, на которые чувствовавшая себя уже взрослой Вера посматривала с
иронией. Молодежь больше волновали взаимные симпатии и увлечения. Так притихшая
Соня, бедная родственница Ростовых, весь вечер наблюдала за Николаем, с которым
вскоре предстояло расстаться.

«Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала
утирать слезы и рассказывать.

 – Николенька едет через неделю, его…
бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы все не плакала (она показала бумажку,
которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем)… я бы все не
плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.

И она опять принялась плакать о том, что душа его
была так хороша».

                
Именинница Наташа переглядывалась с Борисом, также готовившимся ехать на
фронт.

                   «— Борис, подите сюда, — сказала она с
значительным и хитрым видом. — Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, —
сказала она и провела его в цветочную на то место между кадок, где она была
спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.

— Какая же это одна вещь? — спросил он.

Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке
свою куклу, взяла ее в руки.

— Поцелуйте куклу, — сказала она.

Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо
и ничего не отвечал.

— Не хотите? Ну, так подите сюда, — сказала она и глубже ушла в
цветы и бросила куклу. — Ближе, ближе! — шептала она. Она поймала руками
офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и
страх.

— А меня хотите поцеловать? — прошептала она чуть слышно,
исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волнения.

Борис покраснел.

— Какая вы смешная! — проговорил он, нагибаясь к ней, еще более
краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.

Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его
обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи, и, откинув
движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.

Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и,
опустив голову, остановилась.

— Наташа, — сказал он, — вы знаете, что я люблю вас, но…

— Вы влюблены в меня? — перебила его Наташа.

— Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас…
еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.

Наташа подумала.

— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… — сказала
она, считая по тоненьким пальчикам. — Хорошо! Так кончено?

И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.

— Кончено! — сказал Борис.

— Навсегда? — сказала девочка. — До самой смерти?

И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним
рядом в диванную».

Иногда ее
внимание привлекал своим необычным видом большой и неуклюжий Пьер.

И вдруг, когда спор о войне понемногу утих и гости на каждой половине
стола заговорили о своем, раздался звонкий голос Наташи. Ее обращение к матери
в этот момент выглядело дерзким и противоречащим нормам этикета. Поспорив с
младшим братом, она решила непременно узнать, что подадут на десерт.

Развлечения после ужина

            Наташа
допустила здесь еще одну вольность, пригласив незнакомого ей Пьера. А затем она
сидела в его обществе и, обмахиваясь веером, изображала светский разговор,
вызвав восхищение у своей крестной: «Какова?»

«Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную
и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь глазами и краснея, сказала:

– Мама велела вас просить танцевать.

– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но
ежели вы хотите быть моим учителем…

И он подал свою толстую руку, низко опуская ее,
тоненькой девочке.

Пока расстанавливались пары и строили музыканты,
Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива: она
танцевала с большим, с приехавшим из‑за границы. Она сидела на виду у всех и
разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала
подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда
она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер говорила с
своим кавалером.

– Какова? какова? Смотрите, смотрите, – сказала
старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.

Наташа покраснела и засмеялась».

              
Но настоящим событием стал танец в исполнении графа и Марьи Дмитриевны.
Столько простоты, естественности, искренности было в их идущем из глубины души
веселье и пусть не всегда ловких, но естественных движениях, что ими нельзя
было не восхищаться.

         
«Граф танцевал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо
танцевать. Ее огромное тело стояло прямо, с опущенными вниз мощными руками (она
передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцевало.
Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь
в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф,
все более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких вывертов и
легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при
движении плеч или округлении рук в поворотах и притоптываньях производила не
меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и
всегдашней суровости. Пляска оживлялась все более и более. Визави не могли ни
на минуту обратить на себя внимание и даже не старались о том. Все было занято
графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех
присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала,
чтобы смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух,
махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее,
лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках носясь
вокруг Марьи Дмитриевны, и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал
последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с
улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукою среди грохота рукоплесканий
и хохота, особенно Наташи. Оба танцора остановились, тяжело переводя дыхание и
утираясь батистовыми платками».

              
Так Л. Толстой подчеркивает истинно народный характер своих любимых героев в
романе-эпопее «Война и мир».

Именины Ростовых: выводы

                  
В первой части произведения завязываются основные сюжетные линии и читатель
знакомится с героями, чья судьба впоследствии пройдет перед его глазами. В этом
плане показательно, что рядом оказываются описания приема в салоне Шерер и доме
Ростовых. Их контрастное изображение помогает лучше понять достоинства русских
людей, чья душа не была испорчена светом, увидеть нравственные идеалы автора и
определение того, какова роль семьи, где все построено на взаимной любви,
сердечности, искренности, в становлении личности.

               
Анализ эпизода «Именины у Ростовых» подтверждает и главную идею романа: человек
рожден, чтобы жить в согласии с миром и с самим собой, а любая война
разрушительна по своей сути.

Фундаментальный роман Льва Толстого «Война и мир» наполнен сценами мирной жизни. Через них писатель раскрывал характеры главных героев. Анализ эпизода с именинами Наташи Ростовой позволяет познакомиться с жизнью дворянской семьи. Особенно контрастно описание смотрится рядом с приемом в салоне Шерер.

Семья Ростовых

Толстой рассказывал в романе о разных людях. Любая семья имеет свои особенности и индивидуальные качества. Ростовы являются образцами, так как в их доме царит доброжелательная атмосфера. Хозяева рады гостям. Члены семьи Ростовых отличаются:

• искренностью;
• открытостью;
• простотой.

Гостеприимность проявляется в том, что некоторые гости приехали на именины заранее, всех принимают граф и графиня. В доме слышится русская речь, хотя тогда был моден французский язык. Даже если человек приехал утром, он все равно приглашался на обед. У Ростовых были финансовые трудности, но они скрыты под радушием.

С помощью этой семьи Толстой показал достоинства русских людей, их нравственные идеалы. Отношения строятся на любви, сердечности, искренности. Все это, по мнению писателя, крайне важно.

Описание эпизода

Именины в доме Ростовых были посвящены тринадцатилетию Наташи. На празднике велись разные беседы, но больше всего интерес вызвал рассказ о Пьере Безухове — незаконнорождённом сыне графа, наивном и стеснительном юноше. После пьяной выходки его выслали из Петербурга в Москву. Гости Ростовых недоумевают, как Пьер мог совершить такое. Именины проходят в соответствии с правилами того времени:

1. Женщины в гостиной обсуждают светские новости.
2. Мужчины разговаривают о войне.
3. Беседы ведутся спокойно и без споров.

Писатель обращает внимание на Берга, который должен был стать женихом сестры именинницы. Он хвастливый карьерист, что не одобряется в семье Ростовых. К столу идут парами: сначала граф с важной гостьей, а потом графиня с полковником.

Детьми занимаются гувернеры. Постепенно мужские голоса становятся оживленнее. Марья Дмитриевна резко прерывает беседу, рассказывая, что ее четыре сына на войне, но она не переживает.

Именины у Ростовых в «Войне и мире» призваны показать, насколько разными были дворянские семьи. Различия касаются и отношения к глобальным событиям: война все равно влияла на дворян.

Поведение именинницы

Наташа ведет себя откровенно и смело. Именно она стала причиной, по которой люди собрались в доме Ростовых. На ужине девушка решилась на выходку, которая считалась недопустимой, — она спросила маму о пирожных. За это Марья Дмитриевна прозвала ее казаком. Но гости с одобрением относятся к поступкам девочки. Они восхищены ее смелостью и любовью к шалостям.

Наташа отстала от родителей только тогда, когда ей рассказали, каким мороженым будут угощать всех. Потом дети начали выступать перед взрослыми:

• Жюли сыграла на арфе;
• Наталья и Борис собирались петь.

Соня отсутствовала, и Наташа пошла ее искать. Подруга именинницы была без ума от Николая Ростова, но ее увлечение не одобрили родители. Это вызвало истерику у Сони, и только поддержка Наташи ее успокоила.

Этот эпизод Толстой создал, чтобы наглядно показать жизнь настоящей семьи. Граф и Мария Дмитриевна станцевали, продемонстрировав искренность и простоту. Даже дворянам было не чуждо простое веселье. Наташа тоже допустила вольность и пригласила на танец Пьера.

В этом эпизоде Толстой наглядно показал красоту русского народа. Главная идея заключается в том, что люди рождены для жизни в согласии с собой и миром. Любая война разрушительна по своей сути. Герои еще не знают, какие испытания их ждут, но они вдоволь наслаждаются моментом.

Толстой сразу показал неординарность Наташи. Для своего времени она вела себя очень смело. Например, правилами этикета запрещалось вмешиваться в беседу взрослых, но девочку это не остановило. Она настояла на том, чтобы мама ей ответила насчет десерта.

Роман Толстого знакомит с разными семьями и судьбами. Развитие сюжета происходит на фоне войны 1812 года. Это фундаментальное произведение не теряет своей актуальности в современном мире. В нем наглядно показан образец настоящей семьи. Ростовы учат поддерживать друг друга и строить отношения на уважении.

Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей‑мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon,[1] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
([1] ужасный дракон)

В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на оттоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а, наклоняя голову то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.

Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на оттоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.

– Ну, как же, батюшка, mon très honorable[2] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые простые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l’état,[3] с роты доходец получить хотите?

([2] достоуважаемый)
([3] С правительства доходец хотите получить)

– Нет‑с, Петр Николаевич, я только желаю доказать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаевич, мое положение.

Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем‑нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.

– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.

– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.

– La balance y est…[4] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le proverbe,[5] – перекладывая янтарь на другую сторону рта, сказал Шиншин и подмигнул графу.
([4] Верно, [5] по пословице)

Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая все это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но все, что он рассказывал, было так мило, степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.

– Ну, батюшка, вы и в пехоте и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с оттоманки.

Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.

Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого‑то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого, толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.

– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.

– Oui, madame,[6] – отвечал он, оглядываясь.
([6] Да, да, да.)

– Вы не видали моего мужа?

– Non, madame.[7] – Он улыбнулся совсем некстати.
([7] Нет еще, нет.)

– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.

– Очень интересно.

Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой.

– Les Razoumovsky… Зa a été charmant… Vous êtes bien bonne… La comtesse Apraksine…[8] – слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
([8] Разумовские… Это было очень мило… Графиня Апраксина…)

– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.

– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.

Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по‑русски.

– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – она указывала на девиц, – хочешь не хочешь, надо женихов искать.

– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу), – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.

Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно‑сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.

– Э, э! любезный! поди‑ка сюда, – сказала она притворно‑тихим и тонким голосом. – Поди‑ка, любезный…

И она грозно засучила рукава еще выше.

Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.

– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу‑то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе‑то и Бог велит.

Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.

– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!.. Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.

Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.

– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.

Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех поодиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов. На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из‑за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из‑за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском все громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, все более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал а la tortue,[9] и кулебяки и до рябчиков, он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткой бутылке таинственно высовывал из‑за плеча соседа, приговаривая: или «дреймадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, все с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
([9] черепаший.)

Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что‑то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер‑немец старался запомнить все роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать все подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий с завернутою в салфетку бутылкой обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтоб утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.

Глава XVI

На мужском конце стола разговор все более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.

– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – Il a déjà rabattu le caquet а l’Autriche. Je crains que cette fois ce ne soit notre tour.[10]
([10] Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.)

Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.

– А затэ м, мы лостывый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь. – Затэм, что импэратор это знаэт. Он в манифэстэ сказал, что нэ можэт смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэзопасност импэ рии, достоинство ее и святост союзов, – сказал он, почему‑то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.

И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста: «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению намерения сего новые усилия».

– Вот зачэм, милостывый государ, – заключил он назидательно, выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.

– Connaissez vous le proverbe:[11] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретёна», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient а merveille.[12] Уж на что Суворова – и того расколотили а plate couture,[13] а где у нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu,[14] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.

(конец эпизода «Именины Наташи Ростовой»)

******